В: Почему Дьяволы фермана вляпались в неприятности из-за убийства собаки?

О: Потому что ее мать не могла подписать контракт на двадцать пять миллиардов долларов.

Никто не достигает своей мечты именно таким образом, как хочет ее достичь. Вот я, к примеру, мечтал о наивысшем комплименте, которого только может дождаться писатель. Мечтал, чтобы какие-нибудь фразы из моих творений ушли в народ, как, скажем, фраза «Старший брат смотрит на тебя», шагнувшая за границы своего литературного первоисточника. Вот почему, начав слышать подобные шуточки, я понял, что кое-чего добился «наноклиновской» кампанией.

Все, что хотел от меня Левин, — еще один ролик. И я сделал его в рекордные сроки. Поскольку ноутбук оставался при мне, надо было лишь свести все воедино. В начале декабря Левин принес необходимую информацию, переписанную на чип, где раньше находился очередной выпуск «Рекламного века». Охранники ничего и не заподозрили. Все думали, будто я просто читаю журнал, принесенный мне моим стариком. Никому и в голову не пришло, что я ваяю рекламу.

Закончив первый этап, я передал результат Левину на том же самом чипе. Обмен информацией продолжался следующие две недели: Левин приносил обновленные данные, а я что-нибудь подправлял, переделывал и усовершенствовал. И вот все было готово. Теперь мне оставалось лишь сидеть и ждать.

Очень скоро сообщили, что с меня внезапно сняли обвинения, и к десяти утра в сочельник я оказался на свободе. И снова никто не встречал меня — но это нимало не огорчало. Я хотел лишь одного: вернуться домой.

На сей раз возвращение было не столь радужным. Квартира застыла в том состоянии полной энтропии, в котором я оставил ее в самый разгар сборов, — и пребывала в таком виде все эти недели. Везде лежал толстый слой пыли, в спертом воздухе висел запах затхлости. Со времени моего ареста сюда никто не входил. Столько всего случилось с тех пор, что я даже не был уверен, смогу ли закончить начатое.

Я вытащил часы из пакета манхэттенской тюрьмы и вызвал накопившиеся сообщения. Одно, давностью в несколько недель, оказалось от Бэйнбридж: «Я прочла сегодняшние известия. О Господи! Ты арестован, да? Может, мне… Погоди. Если ты в тюрьме, ты ведь этого не услышишь, да?». Весельчак ухитрился позвонить с просьбой «дать знать, ежели я когда оттуда выберусь», так что я перезвонил ему и оставил сообщение, в котором обещал удивить его новообретенными познаниями о проделках Бея и Жги. Еще были примиренческие послания от Деппа, Гризволда и Дансигер, равно как от нескольких коллег не из Пембрук-Холла. Им я отвечать не стал. Последнее письмо прислала мне Джен — ей я ответил. А потом позвонил маме, чтобы сообщить: ее милый малыш вышел из тюрьмы — и нет, в этом году я не смогу выбраться к ней на Рождество.

Головой-то я понимал: надо опять приниматься за сборы. Однако заставить себя не мог. В квартире чего-то резко не хватало, и как ни странно, это был дух Рождества. Поймите меня правильно — я никогда не вывешиваю украшений к Рождеству, слишком уж это смешно для замотанного работой холостяка вроде меня. Но обычно в это время года стол, а иногда и вся комната были заставлены всевозможными подарками, которые я покупал для Весельчака й членов своей творческой группы или собирался везти с собой к матери или к сестре с ее ребятишками.

Сейчас квартира была слишком захламленной, слишком пустой, слишком тихой. А по телевизору на каждом канале — хоть я и думал, что такого просто не бывает — показывали что-нибудь рождественское. Укрыться от примет праздника было решительно невозможно.

Довольно долго я сидел в полной тишине. Слишком долго. Прилив энергии иссяк, как и не было.

Часы вдруг завибрировали. Я не прореагировал, пока не включился автоответчик.

— Мистер Боддеккер? Стен Мергатройд, творческий руководитель компании «Дельгадо и Дельгадо». Позвоните мне, хорошо? Спасибо.

Не успел он отсоединиться, новое сообщение:

— Привет! Говорят из отдела кадров «Штрюселя и Штраусса». Мы были бы очень признательны, если бы вы могли уделить нам несколько минут и перезвонить в любое удобное для вас время.

Снова:

— Боддеккер? Привет, зайчик, это Рингволд из «М. и К.». Слушай, старикан Кресс просил меня тебе позвонить. Хочет купить тебе ленч и кое-что с тобой обсудить. Позвони мне и дай знать. Чем скорее, тем лучше. Надеюсь, тебе будет интересно. Пока.

Закончила она протяжным чмоканьем.

Я выключил звук, однако сообщения продолжали поступать, одно за другим, с ужасающей скоростью. Когда перевалило за дюжину, я понял, что пора уносить ноги. Положил часы на кофейный столик и без оглядки выбежал из дома. Но скоро мне показалось, что я иду недостаточно быстро. Так что я остановил велорикшу и велел ехать, пока не скажу остановиться.

В: Что общего у Джета с «С-П-Б»?

О: И он, и они выпустили по своей версии «Петли и крика».

Остановился я лишь потому, что смертельно проголодался и заметил в Виллидже бар с грилем, не испоганенный никакими рождественскими аксессуарами. С потолка там свисали экраны телевизоров, а в дальнем конце зала виднелась небольшая сцена. Я переплатил водителю, зашел в бар, забился за столик в самом темном углу и заказал пиво и самый большой гамбургер, какой у них только найдется.

Когда я отъел примерно половину гамбургера, часы пробили двенадцать. Экраны погасли, а на сцену влезла группка парней. Они взялись за инструменты и принялись играть «Веселого вам Рождества». Я поглядел на сандвич, решил, что не хочу бросать его несъеденным — как бы не получить похвальный значок за то, что не очистил тарелку, — и попытался жевать быстрее, подгоняя еду сдавленными проклятиями и здоровенными глотками пива. Оркестрик продолжал, первую песню сменили «Белое Рождество», «Ах, мне бы роботетку к Рождеству», «Санта лезет на Луну» и мелодия, которую обычно называют «Каштан, поджариваемый на открытом огне».

Старый «каштан» сменился… Не ослышался ли я?

Это и впрямь «Ода к радости»?

Я перестал жевать.

Да, это была «Ода к радости», аранжировка со странно знакомым синкопическим сбоем ритма. Я отодвинул стул и принялся разглядывать группу.

И точно — там оказался Джимми Джаз, в самом центре, с новеньким саксофоном. Он выводил мелодию, а остальные члены ансамбля окружали его кольцами ритма. Мальчик отлично выглядел — как настоящий профессионал. Подстриженные, аккуратно причесанные волосы, чистое лицо, сам одет в один из тех свободных махровых костюмов, которые потихоньку начинали выходить из моды. Похоже, Джимми отрастил себе небольшие усики, чтобы выглядеть постарше, хотя и не без помощи какого-то усилителя роста волос. Прикрыв глаза, он самозабвенно выдувал ноты с таким прочувствованным видом, какого я никогда не видел у него в фермановские времена.

— Прошу прощения. — Подошел официант. — Вы закончили?

— Да, — отозвался я, не отрывая глаз от оркестра. — Еще кружку пива, пожалуйста.

Я продолжал смотреть, а официант, вернувшись пару минут спустя, вместе с кружкой пива брякнул на стол большой желтый значок. «Я НЕ ОЧИСТИЛ СВОЮ ТАРЕЛКУ!». Я проигнорировал его и принялся за новый стакан, любуясь, как Джимми меняется соло с гитаристом или пианистом, уходя на задний план с барабаном и контрабасом, а потом вновь возвращается к импровизации. За оставшиеся сорок пять минут выступления они вернулись к рождественской теме всего один раз, кажется, предпочитая оставаться на территории старых джазовых традиций. Жаль, со мной не было Деппа — он бы мог объяснить, что я слышу.

Ансамбль под пылкие аплодисменты присутствующих объявил перерыв. Опять вспыхнули экраны телевизоров. Музыканты отложили инструменты, а я поднялся и позвал:

— Джимми! Джимми! — И опомнившись: — Джеймс Джаскзек!

Он обернулся в мою сторону и прищурился, вглядываясь. Я помахал рукой. Джимми разинул рот, а я поманил его составить мне компанию. Он повернулся, шепнул что-то товарищам по группе, спрыгнул со сцены и подошел к столику. Я приветствовал его рукопожатием.