Брут легко нашел дом Александрии, несмотря на то что на улице было совершенно темно. Будучи вооруженным и имея знаки различия Перворожденного легиона, он был нежелательной мишенью для грабителей, охотившихся на слабых и бедных.

Мать Октавиана, Атия, открывшая дверь, выглядела испуганной, но, узнав Марка, быстро отступила в сторону. Он зашел в дом, думая о том, как много людей приходят в ужас при виде солдат, пришедших к ним посреди ночи. Сенаторы окружают себя стражниками, простые римляне могут защититься от остального города только дверьми.

Увидев Александрию, Брут вдруг почувствовал смущение, потому что мать Октавиана, приготовившая им ужин, находилась рядом.

— У тебя нет более уединенного места, чтобы поговорить? — вполголоса спросил он.

Александрия посмотрела на дверь в свою комнату, и Атия поджала губы.

— Только не в моем доме, — ответила она, нахмурившись. — Вы не женаты.

Брут покраснел.

— Я завтра уезжаю. И просто хотел…

— О, да. Я знаю, чего бы ты хотел, но этого не случится в моем доме.

Атия вернулась к овощам, а Брут и Александрия приглушенно захихикали, что еще больше усилило ее подозрения.

— Давай выйдем на улицу, Марк. Я уверена, что Атия может доверять тебе, если мы поговорим на глазах у соседей, — предложила Александрия.

Она набросила накидку и вслед за ним вышла в темноту, а Атия с раздражением швыряла нарезанные овощи в кастрюлю.

Девушка тут же оказалась в объятиях Брута: они поцеловались. Хотя стемнело, на улицах все еще было много народа. Марк в отчаянии огляделся. Небольшая дверная ниша едва могла служить укрытием от ветра, не говоря уже о том, чтобы стать приютом для любовников.

— Это глупо, — сказал он, потому что ему хотелось именно той близости, против которой восстала Атия.

Брут уходил воевать очень далеко, и это стало почти традицией — находить за ночь до этого гостеприимную постель, где тебя с радостью принимают.

Александрия хихикнула и поцеловала центуриона в шею, где от металла его кожа была холодной.

— Заверни нас в мою накидку, — прошептала она ему на ухо, от чего пульс молодого человека значительно участился.

Он набросил на них обоих накидку, и теперь они дышали дыханием друг друга.

— Я буду скучать по тебе, — сказал Брут совсем тихо, чувствуя, как ее тело еще теснее прижалось к нему.

Одной рукой ему приходилось придерживать накидку, но другая была свободна и скользила по теплой спине.

Когда его пальцы пробрались под одежду, Александрия тихонько ахнула.

— Мне кажется, Атия была права, — прошептала она, не желая, чтобы женщина, обладающая острым слухом, услышала их.

Ощутив на своем бедре широкую ладонь Брута, Александрия задрожала; спешащие мимо люди только добавляли ей возбуждения. Накидка создавала вокруг них теплое пространство, защищающее от холода ночи. Ноги Марка, как обычно, были обнажены, и вдруг Александрия с отчаянной смелостью положила руки на его бедра, чувствуя их гладкую силу.

— Мне надо позвать Атию, чтобы она защитила меня от тебя, — сказала она.

Девушка обнаружила мягкую шнуровку и расслабила ее, чтобы почувствовать жар его плоти в своих руках. Брут тихо застонал от прикосновения и сразу стал оглядываться, не заметил ли кто-нибудь. Люди не обращали на молодую пару в темноте внимания, но он не мог сразу сообразить, видят их или нет.

— Я хочу, чтобы ты помнил меня, пока будешь отсутствовать, Брут. Мне неприятно думать, что ты будешь похотливо смотреть на проституток в лагере, — прошептала она. — У нас с тобой остались незаконченные дела.

— Я не буду… Боги! Я так долго о тебе мечтал…

Она расстегнула последнее препятствие и позволила ему проникнуть в себя, закрыв глаза. Брут легко поднял девушку на руки, и они сплелись воедино, ритмично двигаясь в полной тишине, абсолютно не интересуясь, что происходит вокруг. Мимо проходили люди, но никто не остановился, ночь сразу же поглощала их.

Александрия закусила губу от наслаждения, все крепче и крепче натягивая накидку, пока она почти не врезалась ей в горло. От металлического нагрудника исходил холод, но девушка не ощущала дискомфорта, все внимание было сосредоточено на разливающемся внутри ее огне. Ее губы согревало горячее дыхание Брута: она затрепетала, почувствовав, как он напрягся.

Прошло довольно много времени, пока они опять стали ощущать холод. Александрия тихо застонала, и он вышел из нее. Брут стоял, поглаживая ее кожу, которую не мог увидеть. Жар, созданный ими, смешался с холодным воздухом. Они смотрели друг другу в глаза. Александрия была очень уязвима, несмотря на внешнюю уверенность в себе, но это не имело значения. Он никогда не причинит ей боль.

Брут изо всех сил пытался найти подходящие слова, чтобы она поняла, как много для него значит, но Александрия закрыла ему рот рукой, чтобы прекратить ненужные разговоры.

— Тише… Я все знаю. Просто возвращайся ко мне, любимый. Просто возвращайся ко мне…

Она запахнула накидку, чтобы скрыть беспорядок в одежде, потом, поцеловав молодого человека еще раз, открыла дверь и исчезла за ней, оставив его одного.

Брут потратил несколько минут, чтобы поправить амуницию и принять достойный для прогулки по улице вид. Каждый нерв в его теле дрожал от ее прикосновений, и молодой человек чувствовал огромный прилив сил после того, что произошло. Гордясь собой, он легким шагом направился назад в казармы.

Хватая ртом холодный воздух, Юлий обернулся и посмотрел на сверкающую железом змею, ползущую по Фламиниевой дороге к горному перевалу.

В первые три дня ему пришлось тяжело, пока не вернулась физическая форма времен кампании в Греции. Теперь его ноги снова бугрились мускулами, и Цезарь с удовольствием ощущал легкую усталость в своем почти неутомимом теле. К концу десятого дня он просто наслаждался походом легионов к Аримину. По вечерам в лагере Юлий совершенствовался в искусстве владения мечом с преподавателями, которых взял с собой Красс, и хотя он не считал себя мастером, только лишь сами учителя могли иногда преодолеть его защиту, и запястья день ото дня становились все крепче.

Над колонной гулял ветер, и Цезарь слегка дрожал. Несмотря на то что ему довелось побывать в разных странах вдали от Рима, холод Апеннинских гор был для него внове, и он переносил его с угрюмым смирением, которое отражалось и на лицах остальных солдат.

Чтобы прополоскать горло, Юлий отхлебнул из меха, сдвинув тяжелое снаряжение на спине и дотянувшись до горлышка губами. Колонна останавливалась всего дважды в сутки — на короткий привал в полдень и на ночевку, которой предшествовала трехчасовая изнурительная работа по сооружению лагеря. Цезарь снова оглянулся, поражаясь длине растянувшейся на марше колонны. С высоты горного перевала в холодном чистом воздухе видно было очень далеко. Где-то в тридцати милях отсюда за легионом шел кавалерийский арьергард. Дневной переход составляет двадцать пять миль, значит, конники достигнут этой точки через сутки, когда авангард армии будет на подходе к Аримину. Сигналы к остановке передавались вдоль колонны громкими звуками горнов, которые далеко разносились в прозрачном холодном воздухе.

Где-то впереди колонны по крутым склонам пробирались отряды всадников — экстраординариев, выполняющих роль передовых дозоров. На крепких лошадях, привыкших к преодолению пересеченной местности, они за день преодолевали расстояние, в три-четыре раза превышающее то, что проходила колонна. Юлий знал, что это твердое правило, хотя нападение на воинский контингент такой численности было чистым самоубийством.

Армию возглавлял легионный авангард, избиравшийся каждый день по жребию. Перворожденный, как легион неполного состава, в жеребьевке участия не принимал и постоянно следовал в десяти милях сзади, так что из середины колонны увидеть его было невозможно. Юлий думал о том, каковы впечатления о походе у Брута и Рения. Кабера был постарше некоторых ветеранов, сражавшихся с ним против Митридата. Еще в Риме Цезарь решил держаться поближе к Крассу, но за это пришлось заплатить разлукой с друзьями. Сколько он ни всматривался в даль, разглядеть орла Перворожденного среди многочисленных штандартов не удавалось.