Шагавшему рядом Гадитику передалось настроение товарища, и он усмехнулся разбитыми губами, слегка морщась от боли.

— Вот чем хороша служба на галерах — не надо тащить на спине все это железо и всякие припасы, — негромко заметил он.

Юлий, улыбнувшись, хлопнул его по плечу.

— Можешь считать, что тебе еще повезло. Воинов моего дяди звали «мулами Мария» за огромное количество поклажи, которую они таскали в походах.

Ухмыляясь, Гадитик поправил ношу, равномерно распределяя нагрузку на мускулы. Хуже всего придется ногам, у многих ветеранов были невероятно развитые икры, результат далеких переходов. Гадитик дал себе слово, что не разрешит когорте остановиться на отдых, пока этого не сделает Юлий или не начнут падать старики. Он не мог бы с уверенностью сказать, что случится раньше.

Цезарь прибавил шаг, решив занять место во главе колонны. Ему казалось, что он способен идти день и ночь, и легионеры будут следовать за ним. Город за их спинами постепенно таял в утреннем тумане.

Жизнь, наполненная сражениями на чужбине, не подходит для слабых людей. Юлий думал об этом в конце второго дня похода, полуослепнув от пыли и пота. Еще недавно он сомневался, что ветераны, многие годы проведшие в отставке, смогут идти в ногу со своими молодыми товарищами. Но, похоже, тяжелый труд земледельцев позволил им сохранить физическую форму, хотя некоторые выглядели так, словно под старыми доспехами у них нет ничего, кроме кожи и костей. От долгого лежания в сундуках их старые кожаные рубахи, надеваемые под броню, стали ломкими и покрылись трещинами, однако металлические полосы и пластины доспехов сверкали на солнце — их регулярно смазывали маслом и полировали. Может, они и называли себя крестьянами, но скорость, которую показали ветераны на марше, являла истинную сущность этих людей. Когда-то они были самыми дисциплинированными убийцами в мире, и с каждым шагом долгого марша в их глазах все сильнее разгорался прежний воинственный огонь. Для таких людей отставка означала смерть; живыми они себя чувствовали только в братстве легионеров, на марше, в бою, нанося удары и ощущая сухость во рту перед лицом смертельной опасности.

На спине Юлий нес старинный щит, снятый Квертором с петель в дверном проеме какого-то дома. Щит уравновешивал тяжелый мех с водой на груди, мелодично булькающий на каждом шагу. Как и другим легионерам, служившим на галерах, Цезарю не хватало навыка долгих пеших переходов, но дышал он ровно и никаких признаков былых приступов падучей не ощущал. Юлию хотелось верить, что с ними покончено; он размышлял о тех последствиях, которые могут наступить, если при солдатах с ним случится припадок. Во время ускоренного марша от людей никуда не спрячешься.

Большую часть первого дня легионеры по приказу Цезаря шли умеренным шагом. У него было слишком мало солдат, чтобы потерять большее количество людей, чем это неизбежно, и до первого привала дошли все. Часовых Юлий назначил из молодых, и никто не выразил недовольства, хотя Светоний ворчал что-то, неохотно отправляясь на свой пост. Временами Цезарю хотелось высечь его и поставить в хвост колонны, но он сдерживал себя. Ведь командир обязан скрепить людей узами, которые позволят им плечом к плечу выдержать первое столкновение с неприятелем. Он должен стать для них человеком, за которым можно пойти и в огонь, и в воду. Таким, каким для него самого был Марий.

На второй день почти все утро Юлий шагал в ногу с Гадитиком во главе колонны. Сберегая силы, офицеры почти не разговаривали, но решили, что будут идти впереди по очереди — один ведет колонну, другой проходит вдоль нее назад, проверяя состояние людей, подмечая слабых и выносливых. Во время одной из таких проверок Юлий и увидел, что даже у самых усталых ветеранов глаза светятся радостью. Они вырвались из тесного мирка ограниченного существования в своем захолустье, вернулись в ту жизнь, которой жили когда-то, которую знали и любили.

Почти целый час Юлий прошагал рядом с «Вентулом», посматривая на своих солдат. Его внимание привлек один из ветеранов, единственный человек в колонне, не опускавший глаз и с интересом разглядывающий Юлия. Он был в весьма почтенных годах, и молодые воины, словно нарочно, прятали его в глубине строя от взора командира. Вместо шлема ветеран покрыл голову и плечи старой львиной шкурой. Мертвая голова гигантской кошки с пустыми глазницами вполне сочеталась с изможденным лицом старого солдата. Ветеран шагал, глядя прямо перед собой, щурясь от пыли и выедающего глаза пота. Цезарь видел жилистую шею и изуродованные возрастом пальцы рук. На марше старый солдат дышал только носом, но, судя по запавшим щекам, зубов во рту у него почти не осталось. Юлий думал о том, что только сила духа позволяет старику преодолевать милю за милей и шагать вместе с товарищами навстречу неведомой судьбе.

Ближе к обеду, уже собираясь отдать приказ о привале, Цезарь заметил, что ветеран в львиной шкуре начинает прихрамывать на левую ногу и его колено разбухает прямо на глазах. Молодой офицер тут же отдал приказ остановиться. Сделав еще два шага, Волки замерли на месте.

Пока Квертор занимался приготовлением пищи, Юлий разыскал старика, расположившегося на отдых в тени чахлого деревца. Изборожденное морщинами лицо было бесстрастно; вытянув больную ногу, ветеран ловко бинтовал колено длинными лоскутами материи. Он затягивал повязку так туго, что нога почти не гнулась. Львиную шкуру старик снял и аккуратно сложил недалеко от себя. Волосы ветерана слиплись от пота и свисали седыми прядями.

— Как тебя зовут? — спросил у него Юлий.

Продолжая перетягивать колено, старик ответил:

— Обычно меня называют Корникс, то есть «старая ворона». Я охотник, добываю дичь в лесах, ставлю ловушки.

— У меня есть друг, который сможет облегчить твои страдания. Лекарь. Кажется, он даже старше тебя, — спокойно сообщил Цезарь.

Корникс отрицательно покачал головой:

— Нет надобности. Это колено достает меня уже не первую войну. Перетерпит и последнюю.

Такой ответ убедил Юлия, и он не стал настаивать.

Цезарь молча принес ветерану хлеба и тушеных бобов, разогретых Квертором. Они ели горячее в последний раз — разведчики уже искали лагерь Митридата, и нельзя было больше рисковать, разводя костры.

Благодарно кивнув, Корникс принял котелок.

— Странный ты, командир, — проговорил он с набитым ртом. — Еду мне принес…

Юлий некоторое время молча смотрел, как он ест.

— Я думал, для таких, как ты, со службой покончено навсегда. Из легиона ушел лет, наверное, двадцать назад?

— Больше тридцати, и ты об этом знаешь, — ответил ветеран, улыбаясь и пережевывая хлебный мякиш беззубыми челюстями. — Но сейчас это не имеет значения.

— Семья у тебя есть? — продолжал расспрашивать Юлий.

Его интересовал вопрос: почему старик не остался дома, а вместе со всеми растрачивает в походе последние силы?

— Когда начался мятеж, моя жена умерла. Я остался один.

Юлий поднялся и посмотрел на безмятежно жующего старика. Временами, двигая больной ногой, тот слегка морщился. Молодой офицер перевел взгляд на его щит и меч, прислоненные к дереву. Ветеран посмотрел туда же и ответил на непрозвучавший вопрос:

— Не беспокойся, я еще могу пользоваться ими.

— Тебе придется их применить. Говорят, Митридат собрал целую армию.

Корникс презрительно фыркнул:

— Они всегда так говорят.

Покончив с тушеными бобами, старый солдат приложился к меху с водой.

— Ну что, будешь спрашивать? — напившись, спросил он.

— Спрашивать?.. — не понял Юлий.

— Я же видел, о чем ты думал, пока шел рядом с колонной и посматривал на меня. Тебя гложет мысль: почему этот старик отправился на войну? Разве не так? Ты не веришь, что я смогу хотя бы поднять свой старый меч.

— Только об этом и думаю, — усмехнулся Юлий, глядя в хитрые веселые глаза ветерана.

Корникс глухо и отрывисто захохотал, потом вдруг оборвал смех и посмотрел в глаза такого молодого и уверенного в себе офицера.