Михаил Ярославич, словно и тем подчёркивая свою силу, прибыл на место встречи в окружении всего лишь полутора десятка конников. Сам с коня не сошёл. Хмуро оглядел посольство, спросил:
- Так что, мужи московские, мир станем ладить или войну длить?
- Да разве ж мы с войной тебя звали? - Юрий поднял на великого князя глаза. Слова-то со взглядом не вяжутся.
В глазах страх и мольба: мол, отпусти подобру, в словах - дерзость. От страха и дерзость. Смешон, как петух, что топор клювом бьёт.
Как некогда в Тохтоевом дворце, так и ныне Михаил Ярославич был поражён прямо-таки зримым отсутствием княжеского достоинства в племяннике. Вновь изумила ничтожность московского владетеля, которая проявлялась даже в нелепом, неподобном для случая наряде, в этой бессмысленной дерзости. Вон руки-то ходуном ходят, с собой совладать не в силах, а туда же - Русь ему подавай! Да ведь не Русь нужна, а лишь бармы[66] великокняжеские!
С кем ждал поля? Кого хотел убить? Да с таким биться - только себя срамить!
Но вновь удивился: откуда в этом князьке, скудном душой и умом, такое величие притязаний? Откуда такая неукротимая воля на зло? С проста ли?
Думал как-то Михаил Ярославич на возвратном пути из Сарая - долог путь, и всякая мысль взбредёт в голову! - уж не Иной ли кто свыше определяет Юрьевы устремления? Али Русь православная не лаком кус Искусителю? А здесь Юрий - молод, тщеславен! Да Бесу-то нечего и указывать на него, Бес и сам знает, рядом с кем ему в нужный миг оказаться надобно. Ну и подстерёг молодца, прошептал на ушко непутное! А что?..
Да несуразной мысль показалась: неужто так беден выбор у Сатаны, что в слуги себе берет он таких беспригодных?
И сейчас, глядя на московского князя, невольно усмехнулся Михаил Ярославич той странной догадке: да нет, каков он слуга Антихристов? Так, пустобрёх!..
И оборвал усмешку: он, с другой стороны поглядеть, как ни мелок, да сколь зла уже сумел нанести! И, видать, ещё не умерился!
- Так, что ты сказал? - с любопытством поглядел Михаил Ярославич на московского князя.
Юрий, не выдержав его взгляда, будто ища защиты, забегал глазами по сторонам. Да кто защитит? По всему было видно, даже среди своих бояр нет у него поддержки.
А всё же, то ли боясь честь уронить, то ли не в силах превозмочь гордыни, повторил в злом упрямстве:
- А и не звали тебя, сам пришёл!
Нет, выше Юрьевых сил было терпеть позор унижения! Причём терпеть тот позор на глазах брата, бояр, всех этих Вельяминовых, Афинеевых, Плещеевых, Бяконтов, Заболотских… Петьки Хвост-Босоволкова… на глазах попов и купцов, злоязыких людишек… да, считай, на глазах всей Москвы, с надеждой на мир высыпавшей на кремлёвский холм.
Тверской удивлённо поднял брови:
- Али я к тебе от пустой злобы пришёл? Али я в твоей земле ищу выгоды? Али не виноват ты предо мной? Али не звал ты меня, когда, забыв про старшинство, про честь, про законы, хулу на меня вознёс от Сарая до Великого Новгорода? - будто хлестал словами великий князь. Хлестал-спрашивал и на каждый вопрос ждал ответа. - Ну, отвечай!
Но Юрий, сам испугавшись собственной дерзости, теперь молчал, упёршись взглядом в землю, словно напроказившее дитё.
Страх и бессилие - вот что рождает ненависть. О, как невыносимо, как смертно невыносимо, на века непростимо в этот миг унижения ненавидел Юрий Тверского!
И знал о Том Михаил! Тайным предвестьем судьбы о многом знал и о многом догадывался. Но не властен он был над Юрьевой ненавистью. Ненависть сама по себе величина предостаточная, коли есть, так от чужого добра не уменьшится. Да ведь и так, считай, по головке гладил!
- Ну, отвечай!
Но что мог ответить Юрий?
Мол, да, я пред тобой, Михаил Ярославич, есть вор и паскудник. И перед Русью я - вор и паскудник. И даже перед Москвой я - паскудник, и более ничего! Так что ли?
Мечтать о славе, ждать власти, а кончить тем, чтобы пригодно признать себя всего лишь тем, кто ты есть? Разве не самое страшное вдруг прозреть, увидеть собственное ничтожество, да ещё и признаться в том! Возможно ли этакое? Впрочем, признаться в том, что злодей, - это нам ни в что, это, пожалуйста! Но в том, что просто обыкновенное дерьмецо, - никогда!
- Да отвечай же ты, сучий хвост!
- А ты меня, дядя, не лай! - волчьим взглядом зыркнул Юрий на Михаила.
- Нет, знать, ты и впрямь без вины! - Михаил Ярославич изумлённо покачал головой. - Выходит, и в том я виноват, что без твоей вины войной пришёл на тебя и вот люд московский гублю?
Он замолчал, потемнел лицом. Видно было, как трудно давалось ему решение. И все округ замерло в напряжённой тишине в ожидании этого решения, от которого зависела не одна лишь жалкая жизнь московского князя, но жизни многих сотен, а может быть, тысяч людей. Да разве стоила жизнь этого задиристого князька такой крови? Да, поди, стоила! Что делать, так уж от века повелось на земле, что за высшие негодяйства, то есть негодяйства высоких особ, всегда расплачиваются безвинные. И чем выше негодяйство, тем больше крови…
- Так не виновен ты предо мной? И пред людьми не виновен? И пред Господом нашим чист? - тихо спросил Тверской.
Юрий ненавистно взглянул на великого князя, бешено дёрнул шеей и вдруг как-то скоро, по-птичьи втянул голову в плечи. Так боятся не унизительного удара плети, так боятся не смертельного сабельного удара, так ждут разящей Небесной молнии - мгновенного Божьего наказания.
О, если б понял Тверской: КОМУ тогда на том поле в своей гордыне бросал вызов Юрий! А ить разве заглянешь в чужую душу!
А все ж грянул гром!
- Врёшь, Юрий, врёшь! - не крикнул, но так гневно, так громово произнёс Тверской, что конь под ним прянул. - Врёшь! По грехам твоим и чадь твоя стонет, и кровь льёт не во славу твою, а на позор и бесчестье! Нет безгрешных пред Господом! А кто безгрешен, тот и Господа не помнит в душе! Видит Бог: не хочу вражды на Руси! Но коли нет на мир воли, так ныне же возьму тебя и Москву твою на копьё! Сучий хвост ты и есть! - И Михаил тронул повод.
Вот с тем бы и развернуться! Без сомнений, куда меньше крови пролилось бы на Руси, если б действительно поднял тогда Михаил Юрия на копьё. Но в том и беда: трудно и великому человеку отличить послание Бога от послания Дьявола, притворившегося милосердным Господом.
Бог сказал: НАКАЖИ!
Дьявол сказал: ПОМИЛУЙ!
С непрощением, с гневом в сердце и надо было отъехать и вновь приступить к Москве! Ах, надо было, да выборные не дали, кинулись коню под ноги, загомонили в разноголосицу:
- Да что ж это? Не того хотим!..
- Не губи, Михаил Ярославич! Не от зла он, по юности горделив!
- Ты князь наш великий! Прости его и нас вместе с ним!
- Да экий ты, нераскаянный, Юрий Данилович! Ить, уговорились! Винись уж, коли виноват!..
- Винись!
А здесь, сломив шапку, из-за Юрьевой спины, бочком-бочком, да под самую морду Михайлова жеребца присунулся княжич Иван Данилович. Запел-закаялся, всплёскивая короткими толстыми ручками, молитвенно заламывая бесцветные бровки над бесцветными же увилистыми глазами:
- Да за что ж нам наказание такое? Согрешили перед тобой, беззаконничали, неправду творили! Однако по то и наказаны судом твоим! Виноваты перед тобой, Михаил Ярославич, ты нам как отец родной, истинно! Так прости детей неразумных… Сами-то лихо как сокрушаемся!
- Вижу, как сокрушаетесь! - чёрен лицом был Тверской. Сам раздирался надвое: и гневен без меры был, и кто-то будто удерживал за руку:
«Пошто кровь-то лить зря, чай, и у москвичей она русская. А ты ли не князь православный? Разве ты пришёл жизнь у них взять, а не мир им дать честный?»
И наново затеялся разговор уже с другим Даниловым сыном.
Иван, о котором Михаил Ярославич был изрядно наслышан, несмотря на неказистый вид - на нём и кафтан из лунского сукна висел рогожным мешком, показался ему куда значительней и уж, во всяком случае, куда благоразумнее старшего брата.
