Говорил тишком, пришепётывая, с придыханьицем да при вздохе ещё и присвистывая, будто постоянно прихлёбывал влажным, слюнявым ртом. Не говорил, а обволакивал словесами, будто девку уламывал. Однако от той вкрадчивой проникновенности создавалось ощущение искренности раскаяния. Послушать, так любо-дорого!
Разумеется, понимал Михаил, что немного правды в тех увёртливых, покаянных словах, однако пока от Москвы не верного дружества, но законного послушания было ему достаточно. Не покорять он пришёл, чай, не татарин, но собирать под единый закон, под крепкую самодержавную руку, в коей одной лишь и было спасение Руси.
Знал Тверской: того, что задумал, скоро не совершишь. Поди, и жизни не хватит, да ещё сынам и внукам трудов останется, но сияла пред ним великая цель: могучая и высокая Русь, какой и подобно ей быть на этой Божией земле. Не та, что теперь. Не та!
Чужа Русь Москве, чужа Москва Руси, ан и без той Москвы Русь неполная, как и без всякого иного малого селеньица да усадища! И ни один град в пространной земле: ни Тверь, ни Рязань, ни Нижний и Ни Великий Новгород не могут быть врагами друг другу. Потому что не должно быть войны между русскими. Вот что недостижимой звездой сияло Тверскому!
- …Что ж ты, Иван Данилыч, все шепчешь-то? По словам вроде благ, да уж голос-то больно тих. Коли князем-то на Москве станешь, как людей-то за собой поведёшь?
Не надо было и глядеть, как Юрий передёрнулся от тех слов. Не больно тонок намёк!
Нарушить наследное право, согнать с Москвы Даниловичей Михаил Ярославич, конечно, не мог. (Да и не захотел бы пойти против закона, потому как в отличие от того же Юрия, бесправно поднявшегося на него, чтил закон!) Но вполне во власти великого князя было добиться у Тохты, чтобы он передал ханский ярлык на княжение от одного брата другому. Москва по-прежнему осталась бы вотчиной Данииловых сыновей, однако что бы в ней делал Юрий? Лис гонял в Гжели, коли Ванька позволит?
Юрий теперь стоял в стороне бледен и жалок. Сам не знал, чего сотворил: то смерти боялся, то дерзил, ради чести. А честь-то, кажись, все одно потерял! То и вовсе отважился! Ан вот оно, наказание-то, пришло, откуда не чаял! Вдруг, именно вдруг осознал, что не жизни, не чести может лишиться, но самого княжества! Вот сейчас, прямо сейчас, из-под ног выплывет, выплывет да и уплывёт в жадные руки брата. Вон как ему бояре послушны, вон как поддакивают, аки девки продажные!
А бояре и впрямь вслед за Иваном весьма охотно во всём признавали Михайлову правоту. Более того, кажется, были довольны и последними словами великого князя. Вон что, враз забыли Юрьевы милости!
О, пропасть была под ногами, пропасть! И над головой разверстая бездна без надежды на Господа, а внутри от самых кишок, от сердца до самой глотки чёрная, горячая, горькая, будто желчь, ненависть:
«Не будет, не будет тебе жизни, Михаил Ярославич, рядом со мной! Нет для двоих нам места на этой земле!»
- Так как людей за собой поведёшь?
- Дак лаской, батюшка, лаской. Люди-то крика не слышат, а тихому слову внимают…
- Да куда поведёшь-то? Не лукаво ли слово твоё? - пристально вглядывался Михаил Ярославич в Ивана, будто и впрямь определяя для себя, кто из братьев хуже, опаснее для него.
- А что нам лукавить перед тобой, великий князь! Истинно говорю… - зашелестел, зашуршал ветерком по сухому жнивью Иван, но Тверской взглядом оборвал его причитания на полуслове.
- Не у него, - не глядя, кивнул он в сторону Юрия, - у тебя спрашиваю! Ты пошто новгородцев смущаешь? Он-то ещё из Сарая прибежать не успел, а ты мне в Великом Новгороде уж пакостить начал! Не иначе церкви московские на Святую Софию променять надумал? Али тесно вам с братом-то в одном городе, так, что ли?
Возможно, сговор между Москвой и Великим Новгородом, что уже вовсю плёлся за спиной Твери, о котором, разумеется, успели донести великому князю, и был одной из причин, а может, и главной причиной, заставившей Тверского так поспешно двинуть полки к Москве.
Краска сползла с лица Иванова, пот по щекам заструился, до того он перепугался. Весь вид его говорил, насколько сражён, ошеломлён он осведомлённостью дяди.
- Ах, Господи, уличил, уличил, - потерянно забормотал он. Однако, судя по тому, что произошло дальше, Иван вполне был готов и к такому повороту беседы. Внезапно голос его окреп и возвысился до ликования: - Уличил, и истинно тем велик князь! - прямо-таки восторженно воскликнул он. - Уж и про то ведаешь! А значит, нет для тебя тайных замыслов ни в сердце моём, ни во всей Руси!
- Ты не виляй, говори!
- Знал, что спросишь о том, - горестно признался Иван и сокрушённо вздохнул. - Победил! И в том виноваты перед тобой.
- Ты меня-то не петляй! - поняв свою выгоду, враз открестился Юрий.
- Чай, все мы не без греха, батюшка, - продолжал вздыхать Иван, тем временем доставая из заплечной сумы некий свиток. - Вот та ущербная грамота! Однако истинно клянусь, не по злобе составлена, а токмо по недомыслию! По недомыслию токмо! Не ведали твоей правды, великий князь, оттого и творили непутное… - и с теми словами Иван порвал свиток и кинул обрывки под ноги Михайлову жеребцу.
На вид-то неловок и. мешковат, ан вон как прыток Иван Данилович: вроде как разом и повинился, и покаялся, и крест на верность поцеловал! Порвал досадную грамотку - и вся недолга! Да та ли грамотка-то была? Да что в ней было-то? Однако не подбирать же великому князю с земли рванину-то! Да и зачем напрасно обижать племянника недоверием…
А он-то, ишь, как юлой юлит!
- Да сам посуди, Михаил Ярославич, на что нам теперь тот Новгород? Да отныне-то нет у тебя более преданных, чем я да брат… - клялся Иван Данилович.
«Н-н-да, не прост Иван! Пожалуй, подлее Юрия! И то, не выход… Вот злое семя-то! Один хитёр да лукав, другой глуп да низок, и оба нужны друг дружке, и оба двуличны, как две стороны татарской деньги… Господи, не дай попущения злым да лукавым править над Русью!»
- Ну, а ты так и будешь молчать? В Сарае-то речевит был? - усмехнулся Михаил Ярославич, вновь обращаясь к Юрию.
А он, знать, уж и не ждал доброго!
- Винюсь в том, великий князь! - как сил ему достало на то, неизвестно, однако же совсем иначе взглянул и иначе ответил. Видать, тот, кто упас, и смирение в уста вложил!
- Или все ещё бармы примериваешь?
- И в том винюсь, великий князь! Ослеплён был! Теперь |вижу: не по плечам!
- Мало мне того! - жёстко сказал Тверской.
- Чего ещё? - вскинулся испуганным взглядом Юрий.
- Мне в твоей вине проку нет! Потому как не может мне и сраму быть от тебя! - И пояснил: - Я не одной лишь ханской тамгой, но благословением Святого Духа великий князь владимирский и тверской!
Так он это произнёс, просто и в то же время значительно, что кабы были средь слышавших сомневающиеся в его праве на власть, так и они бы уверились. Да ведь никто в том праве не сомневался. Даже Юрий, даже Иван не сомневались, оттого и безумствовали в бесовской зависти!
А Михаил Ярославич и ещё добавил столь же просто и веско, добавил, доселе не слышанное:
- Помазанием Божиим я - Всея Руси князь великий!
Он помолчал. Молчали и все, как молчат в светлый и торжественный миг, когда и дыхание многих покажется вдруг единым. Однако же лишь покажется, потому что и в единении дышим-то всяк по-своему, кто чисто, кто смрадно…
- Ты услышал меня, Юрий?
- Услышал, великий князь, - точно песок зубами толок, откликнулся тот.
Михаил Ярославич усмехнулся:
- А боле не ослепляйся! И впредь не пытайся порушить законного столонаследия - беда оттого всей земле! Слышишь Юрий, я знаю!
- Слышу!
- И ещё говорю тебе, Юрий: не сей рознь. Единой Христовой веры держимся. Так и власть должна быть на Руси едина. Лишь тогда и возвысимся, когда станем нерушимы в единстве веры и власти, слышишь ты, Юрий?
- Слышу!
- Хочу Русь единой волей крепить, не своего возвышения ради, а ради Отчизны! - Михаил Ярославич замолчал, будто тяжко стало напрасные слова говорить. А всё же добавил: - Так не будь мне врагом, Юрий Данилович, а стань мне помощником.
