- В воле твоей, великий князь, - без дыхания, одними губами вымолвил Юрий.

- Не слышу!

- Да! Да! Так! Отныне твой сыновец! По праву ты вокняжен над нами! Ты старший, ты! Да, князь великий, да! - чуть не плача от досады и злости и в то же время в каком-то жутком и радостном исступлении выкрикнул Юрий.

А в голове, будто молот о наковальню, стучало лишь одно слово: «Спасён! Спасён!..» Земля возвращалась под ноги. И крепче тискали её Юрьевы каблуки.

Долго длилось молчание. Лишь кони тверичей в сгустившейся, словно сумерки, тишине глухо переступали копытами да звякали ненароком железами.

- Ладно, Юрий, - наконец произнёс Михаил Ярославич. - Хочу тебе верить… Я на твою отчину и имение не зарюсь. Живи, как все мы живём, - Божией милостью… Но только помни, Юрий, - даже не пригрозил, а будто бы попросил, - коли в другой раз заставишь прийти, так я приду, но больше уж не прощу.

Вот и все вразумление.

Ох, Господи! Да зачем же на другой-то раз откладывать было о, что надлежало исполнить незамедлительно!

Ну почему, почему не отсек тогда Михаил птичью клювастую голову? Духу не хватило честный меч опозорить родственной кровью? Да ведь не частный вопрос решал! Ведь Юрий не только на Михаила поднялся, но на всю русскую жизнь, и не на один лишь древний её устав, но на самое её будущее! Вот ведь что!

Да разве ж не сказано: помышляющим на престол не по Божию благоволению и дерзающим на измену - АНАФЕМА!

Но посчитал, что злом одно лишь зло воцарит и от того не будет добра. И остался великодушен Тверской.

А много ли стоит великодушие на Руси? Сами-то посчитайте!

Разве управишься с Русью великодушием?

Если, скажем, будешь ты лжив, правитель, и глуп, тебя не осудят. Мало ли лживых и глупых правителей? Но если при этом проявишь зверство, так можешь не сомневаться - все простится тебе и все твои глупости найдут оправдание. А если зверство проявишь великое, так после тебя ещё и возвеличат в веках. Скажут, а иначе, мол, он и не мог. Мол, нельзя было иначе! Но вот если проявишь великодушие, так тебе его не простят. Не в силу, но в слабость зачтут. Как же, скажут, мог убить, так почему ж не убил? Ведь ты же правитель! А уж те, кого ты пощадил, не сомневайся, тут же заново тебя предадут и оплюют, и надсмеются над твоим же великодушием, ибо… ибо люди. От века враждуем и ненавидим, грызём и кусаем друг друга!

Правитель не может быть слабым. Правитель не должен быть слабым. Но ведь не слаб же был Михаил! Отчего пощадил? Нет ответа.

А может быть, в самом деле, того и хотел достичь Тверской на Руси, чтобы царствовать в ней Законом, а не страхом и кровью.

Того хотел. Ан, видать, не по времени…

И вот спустя три года, как раз на день памяти апостола Тита, что приходится на конец лета, Михаил Ярославич пришёл под Москву вторично. Были у него на то основания по-весомее прежних. Не в том суть, что обнесли, обволокли словесами да обманули, но в том, что ясно определилось: не будет покоя и мира, пока на Москве Иван да Юрий паучью сеть для Руси плетут. А сеть-то они, несмотря на клятвенные заверения не пакостить, вновь аж до самого Великого Новгорода раскинули!

Дней за десять до того в Москву прибежал Михайловым ли послом, приблудным ли псом, обратним ли перемётчиком четвёртый по счету из Даниловичей - брат Борис. Он-то и уведомил старших о намерениях Тверского. О серьёзных намерениях.

- …Не устоять вам, братья! И кланяться нельзя! - скулил Бориска, размазывая по щекам покаянные слёзы.

Бориска был досадой Даниилова семени. Если каждого из братьев, даже излиха сердобольного последыша Афанасия, отличала какая-то свойственная лишь ему своеобычная и яркая метина, то Бориска среди них выделялся лишь тем, что был совершенно неприметен. И по натуре, и по внешности тусклый, как присохшая, припорошённая пыльцой коровья лепёха, - ну, ни одной в нём княжеской доблести! Будто создавал его батюшка вовсе для дела и рода без надобы, а лишь от скуки ночной. Словом, так себе человечишко, по присказке: ни Богу свечка, ни черту кочерга!

- Да не реви ты - прощён! - рявкнул Юрий. - Толком докладывай, чего тебе ведомо!

- Почему кланяться-то нельзя? - чисто пьявицей впился взглядом в младшего брата Иван.

- Да потому, что чуть ли не кажный день кои-то люди бегут в Тверь к великому князю из Великого Новгорода!

сопли, насупился и испуганно замолчал.

- Да говори ты!

- Новгородцы-то не сажают Михайловых наместников по сговору с вами! Вот что! - выпалил Борис.

- От люди! От люди! - всплеснул руками Иван.

- Ещё что?

- Говорят, мол, что вятшие бояре новгородские в ущерб и досаду Михаилу Ярославичу тебя хотят над собой вокняжить! - Бориска поднял глаза на Юрия.

- Ну так?

- А великий князь говорит: я им того не спущу! И Юрия, |мол, достану копьём!

Юрий метался по горнице, ухватил возле печи калёный железный прут, коим угли ворошат, согнул его впополам и в бешенстве кинул на пол.

- «Не узнает до дела, не узнает до дела!» - видать, передразнил он Ивана.

- Да Сашка ещё… - начал Борис и запнулся.

- Что Сашка?

- Да Сашка-то ему все про Константина Романыча… ну про удавленника-то обсказал. Тоже он сильно гневался! Нет, мол, говорит, закона над ними!

- Я сему месту князь! - отчего-то припомнив батюшкины слова, топнул Юрий ногой. - То моё дело - кого давлю, кого милую! Здесь он мне не указчик! Да и другое, пустое все говоришь! Я к новгородцам-то не напрашивался - сами позвали! - Впрочем, при этих словах Юрий так злобно и загнанно взглянул на Ивана, что ясно стало, чья то задумка.

- Альбо мы виноваты, что ты им люб? - вроде бы недоуменно пожал плечами Иван.

Разумеется, перед Бориской-то нечего было лукавить - по недоумству не стоил он того. Однако лукавство-то, знать, в саму кровь вошло, в само дыхание. Не то ли дыхание Иваново на века заразило кремлёвские стены?

- Ага, а Михаил Ярославич-то так и говорит, - заметил Бориска и замолчал.

- Что говорит? - крикнул Юрий. - Да не мямли ты!

- Кто, говорит, Великому Новгороду люб, тот всей Руси враг. Мол, всегда так было, а ныне так наипаче!

- Ладно, ну войной придёт, ну побьёт, дале то что? Что он мне сделать-то может? Чай, я здесь по праву князь! По праву! А то - все пустое!

- А вот и не пустое, - осторожно возразил Бориска. - Он Сашку вокняжить хочет!

В горницу, точно с неба, пала звенящая тишина. Лишь теперь вполне прояснились новые обстоятельства, и обстоятельства те были ужасны. Ныне речь шла не о вразумлении и даже не о наказании братьев, но о самой их жизни и смерти.

- Что-о-о-о? - задущенно протянул Юрий,

- Да то и есть, - важно кивнул Бориска. - Поставлю, говорит, на Москве Александра!

То была опасность, какой и не ведали!

- Бона! - визгливо крикнул Иван. - Против братьев своих? Бона!

- А Сашка-то что ж? - спросил Юрий,

- Да что ж Сашка? Чай, он мне не докладывал… - Борис пожал плечами и прибавил не без злорадства: - Ан видно, что радый.

- Так и знал я! Надо, надо было его удавить, змеёныша! - Юрий тяжко опустился на лавку.

- Ты, Бориска, говорил ли про то кому? - Иван так взглянул на младшего брата, что и тому впору стало задницей опору искать.

- Да что ж я? - Борис испуганно заморгал глазами. - Чай, не для того бежал, чтобы болтать лишнего!

- Ой ли?

- Истинный крест, Иван!

- Да и бежал ли ты?

- Ну дак Михайло Ярославич послал, так я и бежал, спешил вон! - запутался Бориска.

- Ладноть, - в редкой улыбке показал зубы Иван Данилович. - Молчи, слышь, Бориска! Да пока не разъяснится на небушке, ты уж из терема-то, слышь, Бориска, ногой не ступай… Да и я об том обзабочусь…