И вот, когда уже всё было слажено к выступлению, позвал к себе Дмитрия митрополит Киевский и Владимирский и Всея Руси Пётр. А стоит заметить, хоть и старший был среди Михайловых сыновей княжич Дмитрий, и уж к тому времени отличался необыкновенной душевной крепостью, и вообще был излиха незауряден, однако по годам-то ему едва тринадцать исполнилось.
Не надо быть больно мудрым, чтобы догадаться, в чём убеждал митрополит княжича. На благие деяния много дано людям и слов благих. Али не благо отвратить от кровопролития? Ясное дело, благо! А Пётр-то, сказывают, большой был искусник слова рассыпать, аки жемчуги… Да чьи уста произносят! Поди-ка в тринадцать-то лет усомнись в искренности и правоте слов Владыки Духовного!
И опять скажу: все от человека зависит. Али не видим мы - иной-то и самому гласу Господа наперекор идёт, и все ему будто бы нипочём, но… Но в Божием страхе Михаил сыновей растил, ибо и у самого не было в сердце иного страха. Сам Государь, он и в сынах Государеву нравственность пестовал. А Государева нравственность - нравственность во Христе. Знать, не ведал Михаил Ярославич, что на Руси не нужна та нравственность Государя. Или не на ту жизнь и не на ту Русь рассчитывал?
Словом, так ли, не так ли, а поколебал митрополит княжича, наложил Господен запрет на войну. Да отчего же он на воровство-то запрета не наложил? Нуда ладно, более не станем тревожить память того Петра.
Дмитрий же распустил войско и ни с чем воротился в Тверь.
* * *
А в это время вновь да ещё пуще прежнего залихоманило Великий Новгород. Ясно, что неспроста! В иной день во всех концах плотники своё отдельное вече ладят. В иной со всех концов сбегаются на Ярославово Дворище. Во всю прыть клянут великого князя! Да так попоено клянут, что и самим от собственной смелости лихо делается, хотя и далеко ныне великий князь!
Да за что клянут? Ан за дурь свою и клянут! Вишь ли, чухну они своим насилием притомили до того, что чухна возьми да возмутись и в отместку впусти шведов в крепость Кексгольм. А у тех шведов свои давние счёты с новгородцами - и ну давай зверствовать! Пока новгородцы промеж собой на вече лаялись, выясняя, под чьим началом им на тех шведов итить, шведы уж до Ладоги добежали, пожгли и изобильную Ладогу. Наконец, срядились на шведов, отомстили злодейство, как полагается, вроде все по-хорошему. Ан, как вернулись - давай в било[69] бить, вече кликать.
- Мы здесь за Русь кровь свою льём, а от Михаила нам ну никакой помочи!
- Дак кака с него помочь-то, когда он в Орде лизоблюдствует!
- А пошто мы терпим-то его над собой, мужи новгородские? Пошто дань даём с Заволочья да с чёрного бора, альбо в том не умаление нам от него?
- Ишшо како умаление-то!
- Дак ить он нас в едину рать стать, в един норов с Тверью своей загнать желает! Альбо вам того хотца?
- Не хотца того! Не хотца! - кричат.
- А долой его!..
Ну и так далее, в том же ключе. А в нужный-то миг тот, кому надо, возьми и крикни:
- А что, братья, побежим-те в Москву Юрия звать?
- Побежим-те, братья в Москву за Юрием! - откликаются. - Побежим-те!
- Люб вам Юрий-то?
Ещё и кой Юрий не поняли, а уж, глядишь, все Ярославово Дворище в один рот орёт:
- Л-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-б!..
А у тех, кому не люб, и не спрашивают. Побежали за Юрием.
- Ан Юрий-то потомил, не враз пришёл. Знать, придержал его чуток за рукав брат Иван: мол, сами пусть на жало попрочнее усядутся, чтоб уж не спрыгнули!
Юрий отправил вместо себя Фёдора Ржевского, который с той давней поры, как в сарае осанну ему пропел[70], так подле и околачивался. А Федька-то рад служить: взял да и похватал тверских наместников, коих из Новгорода выслали и кои случайно повстречались ему на пути. Ладно, что похватал, оставил бы у себя живым залогом, как то и было принято по жестокосердию времени. Ан, нет, возвысился Федька над временем - убил тверичей! Новгородцы тогда подивились ненужному зверству, да поздно стало назад оглядываться - на то, знать, он и убил, чтобы им отступать было некуда.
Да и впрямь некуда уже отступать-то. Ан Москве и того мало: все раскачивает вечевое языкатое било.
- Дак докажем Юрию-то любовь свою?
- Дак докажем!
- Дак война Михаилу?
- Война ему!.. Али не весело глотку драть?
Снег ещё толком не лёг, а уж вовсю заметелилось на Руси…
Тот же Ржевский повёл новгородцев на Тверь. Дошли до Волги, но на другом её берегу уже ждали их тверичи во главе все с тем же княжичем Дмитрием. Удержало от кровопролития лишь то, что крепко лёд встать не успел. Долго перекрикивались с берега на берег, обещая ужо пустить юшку друг другу. Однако далее ещё потеплело, и новгородцы, вполне обозначив любовь к Москве и ненависть к великому князю, ушли восвояси. Но главное было сделано: зная характер великого князя, можно было не сомневаться - обиды он не простит. Все пути к миру были отрезаны!
Вот тогда и явился князем к Святой Софии Юрий Данилович. Да кой князь? Одно имя! Ибо и сел-то на Городище не для того, чтобы править, а для того, чтобы Михаила сместить.
А новгородцам-то рази не любо: правь нами, княже, да только «на всей нашей воле». Сел не имей и не ставь, в суд не мешайся, печать свою забудь на Москве, достатне тебе печати и Господина Великого Новгорода, а воевать нас веди туда, куда мы хотим, а не туда, куда тебе хотца…
А Юрий-то, эдак ласково, по-московски, корит в ответ:
- Да что вы, мужи новгородские, али я для имения к вам йремился, али для славы какой, да и вовсе возьмите от меня печать вашу - и она мне без надобы! - ишь, как напитался от братца «смиренной мудрости»! - Я ить к вам пришёл лишь на то, чтобы спасти вас от кабалы Михайловой! А боле-то разве ж не чего надо? Если только голову за вас положить!
- Эх, и люб ты нам, Юрий! - вятшие бояре в уста лобызают. У иных спрашивают:
- Люб вам Юрий-то?
- Л-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-б!.. - орут.
А то не люб!
Разом потерялось то малое, что с таким трудом по крупице собирал Михаил Ярославич.
Ну и Юрию радостно. Истинно сказано: не бывают старания напрасными! Окончательно раскололась Русь.
Но и те дела ещё не все были…
Глава пятая
Смерть Тохты грянула громом среди ясного неба. И было очевидно, что умереть ему помогли.
По некоторым сведениям, умер Тохта накануне отбытия в Русь. Причём, как позднее сказывали тому же Михаилу Ярославичу сами татары, отнюдь не с войной и не ради обычного грабительского наезда намеревался отправиться белый царь в русский улус.
Так что же его повлекло туда? Может, осознание того, что (шасть уходит из рук и сохранить её возможно лишь какими-то удивительными свершениями? Может, в том стремлении, в самом деле, таилась попытка обрести в лице русских союзников в борьбе против магумедан, взявших его Сарай, да и сам Ханский дворец, в прельстительное, но тесное для монгольской души кольцо своей Веры? А может быть, и сам хан надеялся обрести покой и найти примирение в душе через… А отчего бы и нет? Был же Сартак, ордынский царевич, принявший святое крещение под именем Петра и тем доказавший, что во Христе и бывший враг может стать другом!
Так или иначе, но умер Тохта внезапно, едва перешагнув сорокалетний порог; так умирают правители на пороге свершений, когда смерть их становится выше жизни. Даже не так - внезапно правители умирают тогда, когда смерть их становится нужной. Иное дело, кому?
Глубинную суть противоречий в Орде составляло разноверие. То, что когда-то было достоинством Чингизовой власти и объединяло народы, стало гибельным изъяном Дешт-и-Кипчака и безвольно-попустительской в вопросах веры власти Тохты. Слишком долго смотрел он сквозь пальцы на то, как магумедане исподволь отвоёвывают у древнего Безымянного Бога его татар.
