Литмир - Электронная Библиотека
A
A

«А то ли не след, что живу? Да прочь ты пошла, неладная!» Ан все с ума стара песня нейдёт:

«Придано-ти висит в клети,
На грядочке.
Молода-худа жена
На ручке лежит.
На ручке лежит,
Целовать велит!
А целовать-ти её, братцы, не хо-о-о-о-о-тца!»

- А Михаилу-то не жить! - вдруг вслух во тьму произносит Юрий, будто наново решая то, что уж давно решено.

- Что, Юри? - послушно откликается Агафья-Кончака.

- Будет след, говорю!

- Будет, Юри! - согласно обещает она и тянется к нему с новой лаской.

Но он уж спит спокойным сном человека, который знает, зачем пришёл топтать эту землю.

Глава шестая

Зима в одна тысяча триста семнадцатом году выдалась холодной и снежной.

По Волге, намертво скованной льдом, а и по-над Волгой, и по занесённым метелью дорогам, и по заснеженной целине, наново торя путь к Твери, широко и медленно движется растянувшееся на многие версты огромное войско. Кого только не увидишь в том войске! Здесь и суздальцы, и юрьевцы, и ростовцы, и переяславцы, и Борискины нижегородцы, разумеется, и московская рать, и иные есть прочие, но главное-то - татар невиданно! Шутка ли, конница трёх ханских послов, именами Кавгадый, Астрабыл и Острева, совокуплена под единым началом великого князя Юрия Даниловича Московского!

Никогда - ни до, ни после - Юрий не чувствовал своего величия и могущества так, как теперь! Да ведь никогда и не обладал он таким могуществом! Вот она, великая, непомерная власть! Это не на худой Москве на Ваньку ногами топать - тот хоть и зажмурится, ан все одно на своё повернёт; это не на Ярославовом Дворище без особого проку задом княжий столец попирать - ты пред самовольными новгородцами делаешь вид, будто бы ими правишь, а они, знай себе на уме, творят, что им надобно, да тоже прикидываются, будто бы и впрямь по твоей воле живут.

Но это допрежь было! А ну, попробуй теперь кто перечить! Ну, встань на пути хоть Рязань, хоть тот же Великий Новгород! Вот то-то! Взгляни, батюшка, с Небес своих на меня, возрадуйся сыну! Как и загадывал, достиг и недостижимого - вон она Русь, сама под ноги стелется!

То, что случилось в Орде, было так стремительно и внезапно, что порой казалось Юрию сном, который непременно прервётся ознобом и горечью похмельного пробуждения. Как ни была непререкаема ханская воля, как ни был велик страх пред татарами, однако опасался Юрий, что не примет его Русь, возмутится насилием над её законами, в конце концов, над самим Господним благоволением, коим и поднялся над Русью Михаил Ярославич. Впрочем, на то, чтобы подавить любое возмущение, и дано было Юрию изрядное войско аж трёх бекнойонов. Но явь на Руси оказалась ещё чудесней ордынского сна! Склонилась Русь, смиренно приняла его волю!

Конечно, разные города наразно встречали нового великого князя, но то уж было вовсе не важно - будет время припомнить: кто и как низко кланялся, а кто шею гнул, скрипя зубом.

«Ништо, и те владимирцы зубы-то скрошут, ещё приползут на коленках! Вон Кострома-то, на что уж Твери держалась, а и она ныне идёт громить Михаила!»

Да и не суть в городищах отдельных, много их на Руси, все-то, поди, и за жизнь навестить не успеешь, но в том суть, что ныне сама русская жизнь в руках Юрия. Жизнь и смерть! Есть ли выше власть на земле, чем власть над жизнью и смертью?

Лишь теперь Юрий вполне осознал полноту этой власти, и осознание её беспредельности наполняло его пьянящим восторгом. Он даже внешне преобразился, вот уж истинно стал красив той внезапной и разящей красотой, какой осеняется человек в звёздный час его высших свершений.

К тому же и бармы великокняжеские на плечах сильно его личили. Впрочем, об этом уж и говорить нечего - царёво-то достоинство (да и не только царёво, а мало-мальская власть одного человека над многими) и низкому даёт рост, и брюхатому - стать, и лысому - кудрю, и бородавчатому - гладку кожу, и уроду - орлиный взор, да и всякому убогому - восхваления.

В самом деле, даже лицо Юрия с мелкими и острыми птичьими чертами, прежде так явно выдававшее внутреннюю напряжённость, приобрело некую значительность. В бороде явились седые волосы, вечная усмешливость во взгляде сменилась жёсткой непреклонной уверенностью в собственной правоте, сами ухватки стали иными: даже в гневе он не мельтешил, не хватался руками за что ни попадя, лишь скулы белели, да шеей иногда так же бешено дёргал, как раньше. Словом, остепенился. Да ведь и годами уж не вьюнош был. Если в тридцать три он как раз над Кончакой возвысился, то сейчас ему было за тридцать пять.

Зрелыя лета!

И все, даже непотребное, свершалось им с такой царственной лёгкостью, что и само непотребство не столь поражало, сколь доказывало его неоспоримое право поступать вопреки законам. Отныне он сам был един закон на Руси! То бишь одним собой он подменял, а, следовательно, и отменял все законы. И это, как ни странно, многих привлекало на его сторону.

Хотя чего же здесь странного? Али не хорош закон: хочешь грабь, хочешь жги, хочешь силуй, кого сам захочешь… правда, если ты на моей стороне. Вот и весь Юрьев закон. Мало ли такому закону найдётся послушников?

Зря, что ли, русские священники тогда проповедовали:

«Бог вещает: «Приидите ко мне все!» - и никто не двинется.

Дьявол заречет собор, и много охотников набирается.

Заповедуй пост и бдение - все ужаснутся и убегут.

Объяви непотребное - и все стекутся к тебе, аки крылаты…»

Да и ныне не так ли?

* * *

Ещё в начале осени, когда Юрьево войско выступило на Тверь, в Угличе его встретило тверское посольство. Цель того посольства была сколь проста, столь и недостижима: предотвратить войну. Впрочем, несколько месяцев тому назад Михаилу Ярославичу удалось и это недостижимое! Однако теперь тщетность усилий была очевидна, и всё же он предпринял попытку…

Тверской знал, что времени у него осталось лишь на то, чтобы пройти свой путь до конца. А потому шаги его были выверены с той точностью, которая даётся лишь предопределением судьбы, вымоленным у Господа страданием и душевной скорбью не за себя, но за многих.

Вернувшись из ордынского плена (а как ещё можно назвать невольное гостевание у Узбека?), прежде всего он наказал Новгород. Наказал так, как мятежники того и заслуживали - жестоко. И не мог поступить иначе.

Битва возле Торжка закончилась полным разгромом новгородцев. Зная вину перед великим князем и не ожидая пощады, бились они отчаянно и отважно. Но устоять против железной тверской дружины, к тому же на сей раз подкреплённой Тайтамеровым войском, не могли. Сам Торжок в конце концов взяли в приступ. Теперь уж тверичи сполна вымещали обиды. И много было печали.

Заняв Торжок, Михаил Ярославич велел раскатать неприступный торжокский кремль и начисто срыть валы перед ним, дабы забыли новгородцы ставить оплоты против Руси. Такого унижения ещё не испытывал Великий Новгород.

Однако из всех своих ненавистников казнил великий князь лишь Федьку Ржевского. Да что Ржевский - как жил для людей безрадостно, так и на виселице висел уныло, даже тверичам не веселя взгляд. Всем было понятно, что не в нём суть. А вот, скажем, Юрьева брата Афанасия, взятого в плен, Тверской отпустил на том условии, что тот вернётся в Москву. Опять же ясно, что не в Афанасии корень, да вот беда, корень-то общий - ни чести, ни совести! И был-то один среди всего Даниилова выводка вне породы - Александр! Так ведь помер…

76
{"b":"231232","o":1}