А Афанасия-то, между прочим, зря отпустил…
С Новгородом же кое-как урядил мир на новой грамоте. Грамота была пространна, сулила возвратить великому князю и прежние льготы, и старые долги, и откуп за измену аж в двенадцать тысяч серебряных гривен… Однако первым Михаил Ярославич и сознавал, что грош цена этой уже не Феоктистовой, а филькиной грамоте. Да только не было у него возможности по-иному, прочней уладиться с новгородцами - не пустошить же землю! Не топить же в крови - над мёртвыми старших-то не бывает! А что касается якобы жадности, в которой после его упрекали, так, между прочим, и не получил он с Новгорода ни тех пресловутых двенадцати тысяч, ни иных великокняжеских льгот, щедро вписанных в грамоту. Да потому что не ради денег или своей выгоды воевал он новгородцев, но опять же ради мира.
Даже этот, явно недолговечный мир был важен для великого князя, как важна была любая возможность приуготовления ко встрече с Юрием, которая (он-то знал!) была неотвратима. Ан времени на приуготовления вовсе не оставалось! Не то беда, что кувшин с трещиной, а то, что влагу не держит!
Само собой, вскоре Афанасий нарушил данное им слово и вернулся на Новгород, да с такими вестями, что у новгородцев, знать, голова кругом пошла! Давай опять на вече кричать!
Да ладно б только воздух ором тревожить, а то ведь экую забаву придумали: кто на кого донесёт, тот и кум! То есть, ежели, предположим, сосед на соседа умел клевету нанести, то того соседа, которого по клевете признали виновным, немедленно топили в Волхове, а тому соседу, что сумел доказать свою клевету, в надлежащих и соответственных его положению долях следовало передать имущество первого, альбо какое иное вознаграждение. Лихо задумано!
Эх, что здесь началось! Как принялись кидать с мостов «изменщиков», так не скоро остановились, потому как кто ж на Великом Новгороде ни разу-то от одной власти под другую не перекидывался? Многих забили действительно из тверских сторонников, но многих и вовсе по пустому навету - скорее из какой прежней обиды, ну а чаще, конечно, по зависти. До чего дошли - холопов, что на своих господ указывали, слушать начали! А ведь всякому ведомо: рабы-то новгородские - сплошь соглядатаи да шишиги московские!
Кто и выдумал такое нелепое, ни с чем несообразное уложение? Ведь прежде-то во всех грамотах новгородцы непременно оговаривали требование: ни в коем разе не слушать князю холопских доносов на своих господ?
Приходившие в Тверь из Великого Новгорода купцы прямо страсти рассказывали о том, что там делалось!
- Бессудны казни творят каждый день! Истинно, озвероватились точно!
- Не иначе ополоумели плотники! - дивились тверичи. Ну так ясно: народ-от не сам по себе полоумеет, а лишь тогда, когда то полоумство коим тихим умникам надобно!
А далее и того хужее: уж всех друзей Михайловых вроде перекидали с мостов, а только больше озлобились. Злобу-то как в душе удержать? Хоть бери топор да беги на Тверь! Ан здесь опять мутноумные бояре, Москвой купленные, на Соборной площади в уши зудят:
«Отомстим за Торжок! Попомним унижение великому князю! Умрём за Святую Софию!» Да вот что примечательно, кто более всех орёт, тот чтой-то не помирает никак!
А Афанасий, что ни день, про новые успехи брата рассказывает! Кичится братом-то: что, мол, Юрию тот Михаил Тверской, коли он уж саму царёву сестру, как козу, за титьки потягивает!
Словом, вроде бы и вовсе ни с того ни с сего наново начали клонить плотники на войну…
Что делать? Оставлять за спиной враждебный Новгород, в то время когда беда надвигалась с востока, было нельзя. И тогда в другой раз двинул великий князь тверские полки на запад.
Дорого стоил Твери тот новгородский поход великого князя. Единственный из его походов, закончившийся сокрушительным поражением. Да ведь и то сказать: не от людей понёс Тверской то свирепое поражение, а от иных сил, над которыми люди не властны.
Никто не знает, что случилось на самом деле, мор ли начать косить тверскую рать, сам ли Михаил впал в недуг, иное ли что, необъяснимое, однако, дойдя до Устьян, пригородного Новгородского сельца, внезапно тверичи повернули назад. Причём повернули так спешно, что выбрали не тот путь, которым шли, а другой, более короткий. Знать, быстро потребовалось им вернуться. Но на том пути заблудились. Не чужие ратники, а иные неумолимые и безжалостные враги - голод и стужа - били Михайлове войско на том возвратном пути. Так били, что немногие и вернулись от тех Устьян. Да вот что удивительно: сбились-то с пути в знакомых местах, коим сами и были хозяева, и плутали среди болот рядом с верной дорогой.
Вот уж истинно, не иначе как Бес водил!
Но и новгородцы, вот уж, право слово, мало предсказуемый, странный народ!
Протрезвели ли, от собственной ли лихости взяла оторопь, своим ли озлоблением ужаснулись, иным ли ужасом повеяло на них от того отчаянного похода Тверского, однако в тот же год (сами - никто не звал!) прибежали в Тверь каяться. Поразительное было посольство!
Прежде всего из ревностных Михайловых противников архиепископ Давид и привёл то посольство. Сильно изменился владыка: новгородцы ли укатали, Москва ли утомила лукавством, Бог ли вразумил на любовь? Однако теперь говорил он дельное.
Говорил о прощении и милосердии, о том, что люди стали сильно подвержены бесовским искушениям злобы, гордыни и зависти; о том, что пора положить предел вражде между русскими; говорил, мол, ясно стало ему, что одни мы на свете, и коли сами друг друга не станем беречь, так никто об нас и не запечалуется: ли лях, ни швед, ни жид, ну и, конечно же, не татарин…
Жарко и искренне нёс великому князю то, с чем все эти годы и стучался великий князь к Господину Великому Новгороду. Прозрел владыка!
Михаил Ярославич слушал и не слышал его. «Поздно, поздно!..»
- …А Афанасия-то боле не кормим. Простили с Богом да отправили на Москву…
- Завтра, поди, наново позовёте, - не сдержал усмешки Михаил Ярославич.
- Кончилось полоумие, - усмехнулся и архиепископ и, оглянувшись на остальных послов, клятвенно выдохнул: - Отныне со всей Русью твоей волей желаем жить. Едино! Как ты велел, великий князь!
- Что ж, святый отче, узрели выгоду?
- И выгода в том, и покой.
- А что ж Москва, не дала покоя?
- Омрачены были… - осторожно согласился владыка.
- Али вы не под сенью Святой Софии, что так легко омрачаетесь?
- Не будет боле того! - подали голоса и другие. «Будет и хуже того!..»
- Без гнева и воли обиды тебе чинили!
«Ишь как ловко наладились - без гнева и воли! Али вы дети малые, али вы деревянными мечами головы рубите?»
- Ну дак, коли гневен, покарай, прости! «И кара вас не минует!..»
- Мира просим, великий князь! «Поздно! Поздно!..»
И нельзя было верить их клятвам.
- Мира вам не даю. Потому что стыжусь с вами мира бесчестного! Докажите, что искренни, сам приду к вам и дам вам мир.
- Чем мы докажем?
- Не жду от вас помощи. Но не мешайтесь боле в спрю мою с племянником…
Устоять против Юрьевых татар и Великого Новгорода, если бы они ударили вместе, вряд ли было возможно. Но и сомневаться в готовности новгородцев в любой миг забыть обещания не приходилось. Таков, знать, непостоянный их норов! Да ведь соседей не выбирают. Но теперь главное - оставить новгородцев хотя бы вне схватки.
Михаил Ярославич знал, что сохранить власть ему не удастся. Так для чего же предпринимать заведомо обречённые на неудачу шаги? Да, говорю же, лишь для того, чтобы пройти свой путь до конца. И было дано ему утешение на том пути: оказывается, даже в самое глухое и тёмное время зерна достоинства и свободы, зароненные в сердца, дают свои всходы.
Когда в грозе и славе грянул Юрий на Русь, Тверской вышел ему навстречу, и - вот чудо-то: вся Низовская земля сплотилась вокруг великого князя, кажется, и в самом деле готовая в тот миг вступиться за святое право законного столонаследия.
Встретились подле Костромы. Юрий с татарами и московской ратью на одном берегу Волги, Михаил Ярославич, а с ним и вся остальная Низовская земля - на другом.
