- Знамо нам, для чего ты пришёл! - без почтения перебил князя боярин, возвысив густой, как у церковного дьяка, голос. - Знамо нам и то› каков ты упористый, от свово уже не отступишься!

- Да уж не отступлюсь!

- Да и речь не об том, чтоб тебя уговаривать! - неожиданно легко согласился боярин.

- Так говори, чего велено! - Юрий злился сам на себя: хотел иным предстать тверичам, да вот сбился на крик. Ан криком-то этого боярина не возьмёшь - эвона голосище-то, как труба иерихонская!

- А велено мне сказать вот что… - начал Святослав Яловега и замолчал, точно задумался, стоит ли слова терять попусту.

- Ну!

- Хочет Михаил Ярославич услышать тебя до суда, Юрий Данилович. И тобою быть услышанным до суда хочет! Дабы на том суде не было Руси ещё большего урона и посрамления! - Он замолчал, как замолкают послы, дожидаясь, пока толмач растолкует сказанное, будто не с русским князем говорил, а с каким иноязыким пришельцем.

- Не будет того! Так ему и передай!

- Чего не будет-то, не понял я, князь, - урона или посрамления?

Да он смеётся надо мной нешто?» - и хотя взгляд синих глаз боярина был невинен и безмятежен, как апрельское небо, Юрий едва удержался, чтобы не ухватить посла за бороду. - Ты ваньку-то перед Михаилом валяй! - сквозь зубы процедил Юрий.

«Лады», - кивнул тот и продолжил как ни в чём не бывало:

- А ещё велел передать тебе Михаил Ярославич вот что: коли нет иного пути, так согласен он и на Тохтоев суд. Как хан решит, так и быть тому. - И вновь умолк. А глядел так, будто спрашивал: «Ну, так понял, князь, чего говорю-то?»

- Да уж как хан решит, так и будет! - Юрий недовольно дёрнул плечом. - Чего молчишь, али новое что сказал?

- Новое не новое, а только ты, Юрий Данилыч, умерься! Не торгуй ярлык ни Русью, ни кровью, ни княжьей честью, а поднимись, когда сумеешь, своим достоинством! - боярин возвысил голос. - Вот что велел сказать тебе наш князь Михаил Ярославич. И ещё велел предупредить: что иное не простится тебе!

- Все? Боле ничего не велел передать Михаил? - слегка покачиваясь на носках и кривя губы, усмешливо спросил Юрий. Только сейчас он обрёл покой и уверенность.

- Боле ничего пока, князь Юрий Данилович, - склонил голову Святослав Яловега. - Коли новое будет, ещё приду.

- Убью тебя, боярин, - вдруг жутко, холодно улыбнувшись, точно загадывая наперёд, пообещал Юрий.

Боярин поднял на князя синий спокойный взгляд, пожал плечами:

- Долог век, - поглядим… - И тоже улыбнулся в ответ: - Меня уж пятеро хотели убить. Ты, знать, князь, шестой будешь.

- Вон! Вон со двора, псы тверские! Вон, пока заколоть не велел! - яростно выдохнул Юрий. - В плети их, в плети!..

И впрямь, хоть и не в плети, однако ж в тычки выпроводили со двора изумлённое тверское посольство.

Что ж, и это ответ. Юрий был вполне откровенен - так обходясь с послами, объявляют войну. Впрочем, война уж была объявлена.

А хан всё не звал к себе Юрия. Да и Михаила не звал. То ли никак не мог решить, кому из них отдать первенство, то ли вовсе не помнил о русских князьях за иными заботами, а хитрые визири не докладывали ему о них, помаленьку выкачивая серебро из соперников.

Словом, тянулся обычный татарский чиновный волок… Юрий зря времени не терял. Упрочил свои знакомства среди татар, лестью да бесстыдными обещаниями приобрёл среди них самых горячих сторонников, да и русских подлещивал, суля несусветное. Некоторые и смутились. Разумеется, нашлись и сумы перемётные. Даже те, кто прибежал в Сарай вслед за Тверским, чтобы первым ему отдать поклон как великому князю, усомнились: верно ли, что хан на Михаила укажет? А коли нет? Кой татарину толк в русской чести? А коль так, надо к Юрию, хошь не хошь, приноравливаться.

Да вдруг (хотя вовсе не вдруг!) и явные противники Михайловы, а, следовательно, Юрьевы союзники, обнаружились.

Как-то посетили Юрия некие новгородцы, прибывшие в Сарай из Москвы, между прочим. Юрий с ними долго с глазу на глаз беседовал - дня не хватило. Побывали у него и князья пронские - близкие сородичи и соседи Юрьевых врагов князей рязанских. С пронскими князьями Юрий три дня бражничал, а прощаясь в губы их целовал. Федька Ржевский, дальний Юрьев сродственник, о котором он прежде-то и не слыхивал, нарочно примчал из Руси, чтобы прилюдно московскому князю признание выказать. Выказал! На Торгу пред Юрием в пыль обрушился:

- Милостник! Благодетель! Ныне добротой изуми татар, упаси чадь свою от нашествия, а уж на Руси-то мы тебя Тверскому не выдадим! Избранник ты наш!.. - И ещё чего много кричал, пуская хмельные слёзы.

Вздорный, пустой человек Федька Ржевский, ан шуму от него много. А где шум, там и польза.

Да ведь и иные, что потише и поумней, наведывались. И это обстоятельство особенно было радостно Юрию - знать, не одинок он в Руси!

Нет, уже не одиноки были московские братаны! На Руси-то всегда слушают не того, кто о ней хлопочет, а того, кто орёт громчее.

Однако, как бы ни был долог татарский волок, но и он когда-то кончается. В конце октября Юрия и Михаила позвали к Тохте.

Посреди широкого, мощённого камнем двора развевалось белое ханское знамя с бунчуками из ячьих хвостов, что, подобно ступеням лестницы, возносились один над другим. На знамени - серый охотничий кречет, закогтивший чёрного ворона. То знак Чингизова рода, восходящего от некоего Бодунчаpa, что был беден и жил соколиной охотой. Сам Божественный Чингис-хан, государь государей, обладатель несметных богатств, до конца своих дней был чужд роскоши. Умер в походной кибитке, так же просто и строго, как прожил свою великую жизнь. Ту строгость и простоту завещал он и чингизидам. Однако же много есть искушений на свете…

Тохтоев дворец, возведённый из гладкого белого греческого камня, слепил великолепием. Медная крыша, будто оплавляясь, стекала на высокие стены, фряжские стекла блестели в узких, как монгольские глаза, окнах. У входа в два ряда стояли ханские нукеры с обнажёнными саблями. В долгих коридорах, освещённых огнями византийских светильников, звуки шагов глохли в ласковой плоти бухарских ковров.

В огромной, круглой, как юрта, зале - высшие ордынские сановники, влиятельные темники, орхоны, нойоны, огланы, знатные беки; здесь же в грубых суконных рясах, в вытянутых колпаках монгольские ламы; здесь же юные царевичи, Тохтоевы сыновья Инсар с Ильбасаром, здесь и Тохтоевы жены…

Словом, цвет и слава всей Золотой Орды.

Прямо посреди пола, в выложенном камнем очаге жарк0 горит огонь. Сладкие аравийские благовония разносятся от кумирен, стоящих тут и там на высоких треногах. Но и аравийские благовония не в силах перебить терпкий, кислый запах конского пота, прочно приставший к вечным воинам и кочевникам.

В белых одеждах, суров и покоен, на приступе в семь широких ступеней, покрытом золотой кошмой, будто паря надо всеми, сидит белый царь - хан Тохта.

Гюис ад-дин Тохта взошёл на ордынский престол кривым путём. Впрочем, время его вхождения во власть не оставляло иного - надо было убить либо ждать, когда убьют тебя самого. Тохта, разумеется, выбрал первое.

Дело в том, что по смерти хана Менгу-Тимура нарушился порядок престолонаследия, заповеданный Чингизом. С того и началась великая смута в Джучиевом улусе, длившаяся чуть ли не двадцать лет. Ибо предупреждал же Владыка Человечества Божественный Чингисхан: если у государей, которые явятся после меня, их багатуры, нойоны и беки не будут крепко соблюдать Джасак, то дело государства потрясётся и прервётся. Опять станете охотно искать Чингисхана и не найдёте…

Итак, престол должен был перейти к молодому Тула-Буге, сыну старшего брата Менгу-Тимура Тарбу. Но этому воспрепятствовал хан Ногай. По настоянию всесильного темника власть неожиданно свалилась в руки младшего брата покойного хана Туда-Менгу. Более нелепый выбор трудно вообразить, ведь сказано же: выбирайте достойного из наследников, которому можно вверить правление. Туда-Менгу по слабости ума и воли был дитём на великом престоле. Однако за тем он и надобен был Ногаю, чтобы ослабить влияние рода Беркевичей.