— И ни для чего больше?

— И ни для чего больше.

— Я надеюсь, ты понимаешь, моя дорогая Бренвен, — сказал Гарри обжигающим, как лед, голосом, — что я потратил на тебя очень много лет. Я не буду больше ожидать тебя. Это очень плохо. Мы могли бы достичь невероятных высот, объединив наши силы. Именно этого я всегда хотел. Но, как я сказал, когда мы достигаем определенного уровня развития, мы должны действовать индивидуально. Я не могу не чувствовать разочарования в тебе. — Он смягчился, лед в его голосе слегка подтаял. — Я знаю, что должен двигаться дальше. Я уже давно подумывал о том, чтобы уйти в отставку и уехать жить в Англию. На Британские острова, а если выразиться точнее, в Шотландию, Ирландию, Уэльс. Я думаю, сейчас пришло время. Ты не передумаешь и не поедешь со мной?

— Я не могу. — Она печально покачала головой. — Моя жизнь здесь.

— Тогда мы действительно достигли той точки, где наши пути должны разойтись.

Гарри, оттаивая, протянул руку к Бренвен и погладил ее волосы. Она наклонилась к нему, и он, в первый и, возможно, в последний раз, нежно поцеловал ее в губы.

— До свидания, Бренвен, — сказал он.

Она сидела в машине и смотрела, как он идет к своему «мерседесу». Она видела окружавшую его сверкающую, холодную голубую ауру. Но вокруг этой ауры, сверху на Гарри Рейвенскрофта давила другая, плотная и черная.

В ту ночь Бренвен приснилась Тьма, у которой было имя: Хаос. Хаос был наполнен отвратительным движением. Ужасные, бесформенные существа тянулись к его краю и переползали через него, оставляя мерзкие следы, вступали в мир Бренвен. За ними, как зловонная гора, вздымалось нечто слишком ужасное, чтобы смотреть на него даже во сне: Хозяин Хаоса, Воплощение Зла.

Ксавье Домингес закрепил на липучке сзади на шее свой католический воротник. Это было намного легче, чем застегивать его по-старому, но всякий раз он чувствовал себя так, как будто бы кого-то обманывал (как если бы он надевал не завязывающийся, а застегивающийся сзади галстук). Он поднял свое серебряное распятие, автоматически приложил его к губам и надел цепочку через голову. Он собирался на завтрак с Бренвен и одевал свой костюм священника, потому что, хотя она еще этого не знала, после завтрака им предстояло пойти в морг на опознание невостребованного тела, которое скорее всего было телом Сестры Эмеральд Перл. После смерти с бездомными обходились даже еще хуже, чем при жизни: их тела хранились на протяжении пары недель в холодных металлических ящиках, а затем, если они оставались невостребованными, передавались в медицинские колледжи для практики студентам. Ксавье не пошел бы в морг в обычной одежде; его уважение к мертвым требовало клерикального черного костюма.

Он прошел через холл в ванную и посмотрел на себя в зеркало над раковиной.

— Боже, — сказал он, одновременно проклиная и молясь, — иногда я ненавижу быть священником!

Он сомневался в том, что Господь услыхал его, и задумался, обеспокоился ли бы Он, если бы Он это все-таки услыхал. Ксавье смог расстаться со своими фантазиями о Бренвен меньше чем за сорок восемь часов.

А Бренвен находилась в состоянии сильного возбуждения, что было совсем непохоже на нее. Она никак не могла решить, что ей надеть и что сделать с волосами. Ресторан, в который ее пригласил Ксавье, находился в центре города, но он сказал, что хочет затем пригласить ее куда-то пойти и что объяснит это все за завтраком. Она опасалась выглядеть неуместно, как это случилось с ней два дня назад, но она хотела… Чего?

Она хотела ему понравиться. Даже не зная, кто такой этот Ксавье Домингес. Он мог находиться в той части города, например, потому, что был торговцем наркотиками. Но так или иначе он был единственным, к которому ее потянуло с момента ее расставания с Уиллом.

Она решила, что выглядит смешной, и, кроме того, у нее уже почти не оставалось времени. Игнорируя наряды, которые она разложила на кровати, она зарылась в шкаф в поисках своего любимого платья, которое всегда надевала, если не знала, что ей предпочесть: старое, мягкое вельветовое платье прямого покроя, которое когда-то было бирюзово-голубым, но после многих стирок стало аквамариновым. Подходивший ему по цвету пояс давно уже развалился на куски, и она подчеркнула талию широким коричневым кожаным поясом, настолько крепким, что носила его еще с того времени, когда жила в Лланфарене. Кожаные ботинки, также коричневые, были поновее, но не менее удобны. Она села перед зеркалом и расчесала волосы, а затем заплела их в одну длинную косу. На шею повязала шарф с узором «пейсли» и осталась довольна своим внешним видом. По пути к двери она захватила широкий плащ с поясом, который был ее любимой верхней одеждой, если не считать самых холодных зимних дней.

В конце концов она так заторопилась, что пришла раньше назначенного срока. Сев за столик у окна, так чтобы можно было увидеть, как Ксавье подходит к ресторану, заказала апельсиновый сок и кофе и принялась ожидать. По тротуару прошел одетый в черное священник, но она не обратила на него никакого внимания. Она не заметила, что священник зашел в ресторан, поговорил с хозяйкой, обвел глазами комнату и направился к ее столику.

— Доброе утро, миссис Фарадей. Надеюсь, я не заставил вас ждать слишком долго. — Ксавье ожидал того момента, когда она поднимет на него взгляд и узнает. Ему не хотелось захватить ее врасплох, а она, казалось, была полностью поглощена созерцанием улицы из окна.

Конечно, он мог бы сказать ей по телефону, что он священник и что будет соответственно одет, но он не смог заставить себя сделать это. Сейчас он был даже рад этому, ибо реакция Бренвен почти что стоила того, чтобы расстаться с его фантазиями. На звук его голоса она повернула голову, подняла глаза, и на мгновение на ее лице появилось озадаченное выражение. Ксавье почти что слышал, как ее сознание говорило ей: это не считается. Затем ее глаза расширились, рот открылся, а бледная матовая кожа стала розоветь и розовела до тех пор, пока щеки буквально не загорелись.

Ксавье улыбнулся, очарованный ее румянцем.

— Я знаю, — сказал он, выдвигая стул и усаживаясь напротив нее, — мне следовало бы сказать вам об этом.

Все еще краснея от смущения, Бренвен рассмеялась.

Ксавье отметил:

— Я уверен, что никогда не видел раньше, чтобы кто-нибудь краснел и смеялся одновременно. Я даже не знаю, восхищаться мне или обижаться!

— О, — сказала Бренвен, подавляя свой смех и тяжело дыша, — я смеюсь не над вами. Я смеюсь над собой. Когда я думала, что я… — Ее голос прервался, щеки снова вспыхнули, и она, как обычно, спряталась за своими длинными ресницами.

«Господи, помоги, — подумал Ксавье, — она самая невероятная женщина из всех, которых я видел в своей жизни!» Он забыл, зачем он здесь, забыл, куда они отправятся позднее. Обе эти мысли были сметены острым желанием, которое поглотило его всего до самой глубины души. Он невольно понизил голос и склонился к ней через стол:

— Не смущайтесь. Для этого нет причины. Если я вызвал у вас интерес, то это мне только приятно, я польщен этим. Вы очаровательная женщина, и хотя я священник, но, кроме того, еще и мужчина.

«Это нечестно, — подумала Бренвен, все еще не глядя на него. — Я могла бы быть слепой и все же уже была бы наполовину влюблена в него только из-за звука его голоса». Затем подошла официантка с меню и дала им тем самым передышку, в которой они оба так нуждались. Когда они сделали свои заказы, Бренвен уже почувствовала себя более в своей тарелке. Она сказала:

— Так, значит, вы — священник. Римско-католический священник?

— Да, — ответил Ксавье, и его губы изогнулись в улыбке. — Именно так, священник, давший обет безбрачия. Но вы пока совсем ничего не рассказали о себе. Может быть, вы — одна из тех либеральных замужних женщин, которые не носят обручальных колец, и у вас есть верный муж и десяток детишек, ожидающих дома?

— Нет, я не замужем. Никаких детей дома. Но я не думаю, что для вас в вашем теперешнем положении это должно иметь какое-то значение.