«Как и любой человек, я очень сочувствую безработным», — заметил в письме президент Рейган. Кроме сочувствия, да и то формального, глава Белого дома демонстрировал и недюженные способности в импровизации и риторике на тему «с одной стороны… однако, с другой…». По его словам, только за год правления администрации республиканцев работу получили почти миллион человек. Но вот только президент почему–то умалчивал, а сколько людей за это же время ее потеряли, остались без средств к существованию не вопреки, а в результате экономической политики его администрации. Обратись он за фактами не к советникам, а к самим безработным, те наверняка напомнили бы ему о «другой стороне».

Чикагский сталевар Вилли Джонс сообщил бы, что почти год Он безуспешно ищет работу, не получая даже пособия по безработице, ибо иссякли средства на эти цели, урезанные вашингтонской администрацией. Сразу после рождества кредиторы забрали у него старенький автомобиль — последнее его более или менее ценное имущество (а ведь он проработал на заводе около девяти лет и, казалось, мог рассчитывать на дополнительные льготы). Он напомнил бы президенту о том, что в чикагском промышленном районе каждый пятый сталевар потерял работу. И о том, что по всей Америке только безработных сталеваров насчитывается около трети миллиона.

Если бы президент обратился за фактами не к советникам, а к непредвзятым экономистам, картина выглядела бы далеко не в розовых тонах. Однако, не мудрствуя лукаво, он просто взваливал на предыдущее правительство всю вину и за рост безработицы, и за все другие социально–экономические язвы, поразившие страну. А в это время ежедневно около 6 тысяч человек лишались работы, помимо тех, кто отчаялся найти работу и больше ее не искал. Если же учесть число занятых неполный рабочий день, то официальный уровень безработицы возрастал сразу в два раза.

Первыми жертвами экономического спада стали металлурги и автомобилестроители. Не менее катастрофическое положение с занятостью складывалось и в других областях. На северо–западе страны уволен был каждый четвертый рабочий деревообрабатывающей промышленности. «Старики говорят, что такого они не помнят со времен великой депрессии конца 20–х годов, — рассказывал один из руководителей их профсоюза Дик Спан. — Я лично знаю одного рабочего парня, который всерьез намерен, если его уволят, застрелить хозяина предприятия». Можно было бы продолжать перечень подобных фактов, о которых вряд ли докладывали президенту. По поводу миллионов И МИЛЛИОНОВ ВИЛЛИ ДЖОНСОНОВ, живущих в постоянном страхе потерять всякие средства к существованию, секретарь президента США по печати выразился так: «Что делать, это цена, которую нужно платить». Цинично, но откровенно.

В своем письме президент США призывал меня помочь сколотить республиканское большинство в палате представителей конгресса, и тогда, мол, будут осуществлены выдвигаемые им программы по «восстановлению стабильности американской экономики, военной мощи, престижа и влияния страны за рубежом». Подобные обещания давались и в прошлом. Если вспомнить, аналогичные гарантии уже не раз давали и демократы, пеняя в свою очередь на республиканцев. Однако инфляция, безработица, преступность неуклонно росли.

Можно было бы продолжить неформальный ответ на письмо из Белого дома, но и без этого все ясно. За оградой вашингтонского особняка на Пенсильвания–авеню вряд ли станут читать его до конца. Но ошибки в своих учетах постараются исправить…

Вместе с посланием от президента Рейгана у меня хранится и другое письмо. Написано оно в камере № 149 тюрьмы города Аттика (штат Нью–Йорк). Автор, заключенный Аугуст Хэррелл, просил всех, кому оно попадет, передать его для публикации в советской газете.

«Миллионы моих соотечественников, — писал он, — обитают сегодня в окруженных невидимыми стенами гетто, лишены работы, голодают, страдают от болезней, теряют последнюю надежду на выживание. В отчаянии от безысходности многие кончают с собой. А в это время президент Рейган не перестает лицемерно заявлять, что его администрация, мол, олицетворяет в себе ангела–хранителя свобод и прав человека, обвинять Советский Союз в нарушении этих прав и даже представлять его воплощением зла.

Плохо ли, думает президент, если за границей, особенно в странах «третьего мира», создастся благоприятное впечатление об Америке. Но вот только как объяснить американцам и другим народам, почему Соединенные Штаты организовали блокаду Кубы и убийство Патриса Лумумбы, вели истребительную войну во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже, поддерживают расистов в ЮАР, репрессивный режим в Сальвадоре, израильскую агрессию против народов Ливана и Палестины. Как объяснить, почему президент Рейган клятвенно заверяет о своей якобы приверженности миру, а на деле натравливает народы друг на друга, нагнетает напряженность между странами, помогает террористам в Африке, Латинской Америке и на Ближнем Востоке. Разве это не нарушение Устава ООН и прав человека?

Президент Рейган и его администрация ведут себя так же цинично и в своей стране в отношении нас, негров. Если бы нам удалось выбраться из нищеты и застенков, освободиться от страха перед полицией и расистами, мы могли бы привести множество живых свидетельств, которые сразу рассеяли бы иллюзии о процветающей демократии в Америке…»

Нежелание мириться с надругательством над человеческим достоинством, издевательствами расистов и безысходной нищетой толкнули Аугуста Хэррелла на отчаянный протест против невыносимых условий существования. Подобным «социально опасным элементам» в Америке уготована тюремная камера. Около десяти лет в алабамских застенках томится негритянский активист Джонни Харрис, на длительные сроки заключения обречены руководители движения индейцев за гражданские права Ричард Маршалл, Леонард Пелтиер, Рассел Минс. А сколько подобных им упрятано в американские тюрьмы? Формально их обвиняют в совершении уголовных преступлений, но даже многие американские юристы вынуждены признавать, что для суда решающую роль играют политические и расовые мотивы.

Именно расовые и политические мотивы, отчаяние от безысходности и бессилия что–либо изменить приводят все чаще к вспышкам насилия и взрывам стихийного негодования среди негритянского населения.

Одновременно с письмом я получил тогда от Аугуста Хэррелла записку. В ней он сообщал, что его переводят из Аттики в другую тюрьму, расположенную в городке Стормвилль штата Нью–Йорк, и давал понять: властям очень не понравилась его дерзость защищать и в неволе свое человеческое достоинство от издевательств расистов.

У начальства тюрьмы в Стормвилле моя настойчивая попытка прояснить «дело Аугуста Хэррелла» вызвала плохо скрываемое раздражение. Некий мистер Хатчинсон, с которым пришлось беседовать по телефону, наотрез отказался даже указать конкретные обвинения, выдвигаемые против заключенного. Впрочем, ничего удивительного — к таким, как Аугуст Хэррелл, тюремные власти относятся с особым пристрастием, считая, что чем меньше о них известно во внешнем мире, тем лучше. Со своей стороны ничего не оставалось, как высказать на сей счет мистеру Хатчинсону мнение прямо противоположное.

Увидев, что я направляюсь в здание представительства СССР при ООН, человек окликнул меня и попросил провести его через кордон полицейских. «Мне нужно обязательно встретиться с советскими дипломатами, — сказал он, заметно волнуясь, но твердо. — Я не провокатор, поверьте». В тот момент дежурный дипломат миссии был занят, разговаривая по телефону, и мы прошли в комнату, где обычно принимают посетителей.

— Мне даже повезло, что вы журналист, — начал он, вынимая из сумки листы бумаги, отснятые на копировальной машине. — Чтобы прийти к вам, я, может быть, впервые в жизни пошел на большой риск.

Собеседник представился. Гэс Шварцкопф, гражданин США, по профессии медицинский работник, живет в городе Мидлтаун штата Коннектикут, баллотируется в мэры как независимый кандидат. В Нью–Йорк приехал специально встретиться с кем–либо из советских представителей и передать им свое письмо.