Тристан, однако, ничего не забыл. Он бросил цепочку в мешок вместе с остальными вещами и недолго постоял, не отрывая глаз от матери, укрытой шкурами. Его начали одолевать многочисленные страхи и чувства. Он боялся, что по возвращении уже не застанет мать в живых, и это подталкивало его уйти как можно быстрее и вернуться с помощью. Он чувствовал себя виноватым, что не предупредил ее о своих намерениях. Надо было как-то сказать ей, чтобы она не волновалась. Тристан достал из-за пояса нож и на твердом земляном полу нацарапал: «Мама, я ухожу искать отца, чтобы помочь тебе. Скоро вернусь. Тристан».

Он вздохнул, засунул нож за пояс и потихоньку вышел из хижины. Над лагерем нависла ночь, побудив ганианцев к активной деятельности. Прохладный ветерок обдувал лицо Тристана, освежая после нещадно пекущего солнца, каким оно было в разгаре лета. С охотничьей сумкой в руках он подошел к одной из лачуг и сел на корточки перед входом.

— Пулу, — позвал Тристан.

Его товарищ отвернул полог и жестом пригласил войти. Тристан нырнул в хижину, осмотрел лица сидящих вокруг костра и коснулся своего лба в знак уважения к матери Пулу. Ее лицо и горло были покрыты множеством шрамов, свидетельствовавших о количестве брачных связей. Длинные растрепанные волосы женщины поредели и поседели, но ребенок, которого она держала у груди, являлся своеобразным символом власти. Она носила имя Джва’нан, старейшины рода и матери своего народа.

— Ты, который мне почти сын, уходишь?

— Да, — поклонился Тристан. — Я ухожу искать своего отца.

Джва’нан пристально посмотрела на него.

— Зачем тебе твой отец? Мои дети не знают своих отцов.

— Он нужен не мне, — ответил Тристан, — а моей матери: он знает, как помочь ее болезни.

— A-а! Значит, ты уходишь из чувства джва’лай, из чувства долга к ней.

— Да, мать, — он использовал это слово как титул.

— Это хорошо, — медленно произнесла она. — Твоя мать для тебя все равно что Юнг Джвей, она дала тебе жизнь. Она дала тебе жизнь, а ты отдаешь ей то, что обязан по долгу сына.

— Да, — согласился Тристан.

— Но охотник, уходящий в одиночку, не приносит пейму.

— Мы идем охотиться вместе, мать, — подал голос Пулу.

Джва’нан одобрила его слова кивком головы.

— Хорошо. Приходи домой с отцом этого юноши, который почти сын мне.

Переложив грудного ребенка на другую руку, тыльной стороной пальцев она провела по лбам молодых людей, давая им что-то вроде благословения.

— Доброй охоты.

Тристан с опаской встретил ее взгляд.

Люди ее деревни с благоговейным страхом почитали Джва’нан, но она проявила сострадание к двум бесполосым чужакам без когтей.

— Мир в тебе, мать, — сказал Тристан и попятился из хижины.

Пулу выполз вслед за ним. Они как тени растворились в темноте за скопившимися лачугами. Тристан не выдержал и еще раз оглянулся, чтобы посмотреть туда, где жил он с матерью. Хотя Пулу был в два раза старше восемнадцатилетнего Тристана, по росту он доходил ему до плеча. Пулу пошел первым, осматривая местность. Зрачки его расширились до такой степени, что казалось, у него вовсе нет радужной оболочки глаза. Не в состоянии различить препятствия в безлунной ночи с такой же легкостью, как и ганианец, Тристан шел за ним след в след, наблюдая за предупреждающими сигналами Пулу. Они обогнули погребальный холм и вышли к руслу реки, ведущей на равнину. Воды в конце сухого периода в ней не было, обезвоженные деревья шелестели листьями от дуновений ветерка. Они вышли из оврага, поросшего деревьями, когда на горизонте появилась первая луна, осветившая бесконечные просторы прерии. Пулу молча посмотрел на Тристана, и тот поднял глаза к звездному небу, нашел двойные звезды, повернулся к ним правым плечом и кивком указал направление движения. Пулу скорыми шагами возобновил переход, и Тристан так же быстро последовал за ним. Испытанный способ ходьбы позволял преодолевать большие расстояния, не затрачивая лишних усилий.

Тристан, с нанесенными пылью полосками на лице и плечах, забрался на вершину хребта и лег на живот. Взошедшее солнце скользнуло лучами по его плечу и детально осветило открывшуюся перед ним картину. Он внимательно изучал простиравшуюся внизу долину, словно выискивал дичь, и сожмурился от отблеска на ленточке реки. Прикрыв глаза от солнца ладонью, Тристан разглядел в том месте, о котором говорил Харуо, лагерь людей. Он махнул рукой, приглашая Пулу присоединиться к нему.

На взгляд юноши, лагерь по размерам превышал в десять раз деревни ганианцев и представлял собой квадратные жилища, выстроенные в ряд и смотревшиеся коричневой полоской на фоне безграничной зелени. За жилищами располагались более крупные здания, а еще дальше за ними виднелось скопление белых чашеобразных сооружений, которые были выше стен жилых домов: «гнезда» для летающих аппаратов. Их охраняли какие-то звери, приземистые, с длинными шеями, которые они поднимали вверх, потом опускали вниз, мотали по сторонам, поднимая, перенося на новое место и опуская ношу, подвешенную на веревках. Ветерок доносил их скрипучие крики, похожие на кваканье лягушек весенним вечером.

Тристан несколько минут внимательно изучал все это, и состояние беспокойства, сопровождавшее его с того самого момента, как они покинули поселение, вновь обострилось. На этот раз оно не было связано с его матерью. Разглядывая квадратные жилища, он вспомнил, что говорил Харуо о плоскозубых. Он прекрасно помнил, что в его тоне звучала насмешка, и Тристан снова задался вопросом, чем она могла быть вызвана. Ему хотелось знать, не относится ли это к тем вещам, о которых ему с раннего детства рассказывала мать, и именно по этой причине он не предупредил ее о своем уходе. У Тристана засосало под ложечкой.

— Плоскозубые, — наконец процедил он сквозь зубы тоном Харуо.

— Смешно слышать, как ты это говоришь, — заметил Пулу.

Тристан не улыбнулся — он просто не мог этого сделать, и Пулу сказал:

— Твоего отца здесь нет.

— Я знаю это.

Пулу поднял голову.

— Где он?

— Там, — показал Тристан на небо. — Там, откуда упали моя мать и я, когда был маленьким.

— Ты упал в большом блестящем яйце. Пелан и я нашли вас в нем.

— Да. Назад мы будем возвращаться на таком же, — подметил Тристан. — Плоскозубые хранят их вон в тех белых гнездах.

Сидя спиной к спине в сгущающихся сумерках, Тристан и Пулу вглядывались в заросли, пытаясь обнаружить крадущиеся фигуры джаусов, и жевали кусочки сушеного мяса. Устроившись поудобнее, Тристан запрокинул голову, насколько это было возможно, и стал рассматривать звезды, уже хорошо видимые над грядой, оставшейся позади.

— Маленький брат, — напомнил ему Пулу, — джаусы приходят не с неба.

— За прошедшие две ночи не было никаких признаков джау, мы даже воя не слышали. Плоскозубые отпугивают их отсюда, как пейму.

— Ты что делаешь?

— Звезды разглядываю.

Пулу пошевелился, лишив Тристана опоры, и спросил через плечо:

— Где твой отец?

— Не знаю.

— А твоя мать знает?

— Может быть.

— Ты ее не спрашиваешь?

— Нет.

— Почему? Джва’лай ведь для нее.

Тристан опустил голову.

— Я не сказал ей о том, что ухожу.

Теперь Пулу повернулся к нему и посмотрел широко раскрытыми глазами.

— Она не просила тебя делать это?

— Нет.

— То, что ты делаешь, не джва’лай…

— Это мой святой долг! — пылко сказал Тристан. — Если бы я сказал ей, что уйду, то она не позволила бы это сделать и… — он пожал плечами, давая понять, что тогда на этом деле пришлось бы поставить точку с самого начала.

Пулу смог бы понять это: непослушание матери считалось святотатством.

Молчание продолжалось недолго, и Пулу снова задал вопрос:

— Почему ты считаешь, что она запретила бы тебе уйти?

— Плоскозубые для моей матери все равно что джаусы, — вздохнул Тристан. — Когда я был маленьким, между людьми моей матери и другими плоскозубыми шли большие войны и много людей погибло.