— Так он положительно друг их дома?

— Да, его там очень любят.

— А вы, вы любите де Бриона?

— От всей души.

— Не открылись ему в вашей любви к дочери графа?

— Нет еще, но не замедлю это сделать; я увижусь с ним сегодня же вечером.

— В последнее время не было ли у него какого-нибудь дела?

— Было с каким-то негодяем журналистом, которого он заставил просить прощения.

— Возьмите на себя труд сказать ему, что я очень беспокоилась на счет окончания этого дела, скажите же ему; а относительно ваших чувств к д’Ерми… думаете вы довести дело до конца, т. е. жениться?

— Боже мой! Что же удивительного в этом? Я так создан… да и что ж тут думать: такая богатая, благородная, прекрасная девушка не будет иметь недостатка в претендентах на ее руку.

— Но между ними немногие найдутся благороднее, извините, я хотела сказать, богаче вас.

— Справедливо, я растратил не более миллиона, другой еще остается, с тем, что она имеет, — будет довольно.

— И вы надеетесь, что отдадут ее за вас?

— Я не говорю этого, но я сказал, что буду искать ее руки, или правильнее, поручу де Бриону поговорить с ее отцом обо мне, о моем богатстве и моих намерениях.

— А если вам откажут?

— Я уеду отсюда, ибо в противном случае я могу влюбиться в нее до сумасшествия.

— Так это серьезное предприятие; какая у вас пламенная натура!

— А, вы начинаете жалеть уже вашу холодность относительно меня, — сказал де Гриж, улыбаясь. — Что ж, если вы раскаиваетесь, то поторопитесь, пред вами самый удобный случай.

— За кого вы считаете меня? — возразила Юлия.

Ее оскорбляло иногда это бесцеремонное обращение молодого маркиза, который не упускал случая мстить ей за потерянное время и напрасно брошенную любезность и ухаживание.

— Ну не сердитесь же, — сказал он, — я ухожу сию минуту.

— Что вы будете делать вечером? — спросила Юлия, вставая и приглаживая свои волосы.

— Я сказал вам, что буду у де Бриона. Если я рано уйду от него, можно ли зайти к вам пожелать покойной ночи?

— О, не беспокойтесь из-за таких пустяков, я не дорожу этим.

— Как очаровательна эта непринужденность наших отношений, — сказал Леон, целуя руку Юлии. — Мы ссоримся, как влюбленные. Прощайте же.

— Так вы пришли ко мне, чтобы рассказать только о вашей новой страсти?

— Да.

— Спасибо за доверенность. Пожелайте от меня всего лучшего Эмануилу.

— Разве вы не виделись с ним после его возвращения из Поату?

— Нет. Скажите ему, что я сержусь на него за это; и дайте понять ему, что приличие требовало бы оставаться нам друзьями.

— Что бы вы дали мне, если бы я привел его к вам?

— Все, что вы могли бы взять.

— Немного, — отвечал де Гриж, еще раз прощаясь с нею, — но тем не менее я употреблю все усилия, чтобы привести его. Вы любите его, можно ему это сказать?

— Не надо, это значит принуждать его прийти ко мне.

Юлия проводила маркиза почти до подъезда. Он сел в карету и уехал. Оставшись одна, Юлия невольно задавала себе вопрос: «А что если де Брион приедет?» Мысль эта волновала ее, и при каждом ударе звонка сердце ее начинало сильно биться. В 10 часов Леон вошел в ее спальню.

— Один! — проговорила Юлия, увидя его. — О, что с вами, милый Леон! — прибавила она, заметив, что лицо молодого человека хранило следы непривычной тревоги.

— То, что было бы и с каждым на моем месте, — проговорил Леон, едва не падая в кресло. — Я видел де Бриона… но знаете, что он сказал мне?

— Что д’Ерми уже невеста…

— Но знаете ли чья? Самого де Бриона!

— Его! — вскричала с какою-то дикою радостью Юлия. — Когда их свадьба?

— Через месяц.

— Так вот почему, — сказала с горечью Юлия, — он не хочет бывать в нашем дурном обществе.

— Без сомнения, — отвечал Леон, но отвечал бессознательно, как человек, углубленный в самого себя.

— А, господин де Брион! — проговорила Юлия Ловели. — Или я ошибаюсь еще раз, или вы теперь в моих руках!

Если бы кто-нибудь мог проникнуть в Юлию и увидеть, что происходило в ней после последней фразы, то был бы поражен зрелищем, столько же странным, сколько и любопытным. Но чтоб это зрелище могло занять зрителя, надобно, чтоб он так же, как и мы, знал бы намерения и идеи, какие были до сих пор у Юлии относительно маркиза де Грижа. Он никогда не церемонился с нею, и теперь, протянув обе ноги к решетке камина и склонив голову на руку, сидел, погруженный в глубокое и печальное раздумье, не имея силы расстаться, с мечтой, которая рушилась так же скоро, как и явилась.

Юлия молча наблюдала за ним некоторое время, казалось, она сама соображала, как поступить ей теперь в отношении Леона. Наконец, определив план своих действий, она подошла к нему, взяла его руку и голосом, которому придала материнскую нежность, сказала:

— Полно, друг, утешьтесь.

— Как! Вы жалеете меня, Юлия?

— Отчего же и не пожалеть вас?

— Это, кажется, не в вашем обыкновении. Впрочем, мое несчастье не так еще велико.

— Конечно, но потеря какой бы то ни было надежды всегда сопровождается страданием.

— И что это мне вздумалось влюбиться в девочку?

— Это пройдет!

— Следовало бы; а между тем я уеду из Парижа.

— К чему? Рассудок может вылечить вас скорее разлуки; тем более что вы не имели еще времени влюбиться серьезно. Общество ваших друзей развлечет вас, и вы забудете это ребячество — иначе нельзя и назвать ваше увлечение.

— Милая Юлия, я никогда не видал вас сострадательною.

— Потому что и я не видала вас никогда грустным. Вы думали, как и многие, что я похожа на всех подобных мне женщин, только немного умнее их. Вам и в голову не приходило, что в моем сердце есть нежные струны, которые могут отзываться и сочувствовать печали тех, кого я люблю. Так вы думали обо мне? Сознайтесь! Вы воображали, что если я противилась вашим желаниям, так уж и не люблю вас? Мужчины до сих пор считают это единственным доказательством расположения женщины. Действительно, я принадлежала людям, которые и вполовину не стоили вас; но вы ошибаетесь, думая, что вас удовлетворила бы та любовь, какою они совершенно оставались довольны. Было ли доказательством моего к вам равнодушия то, что я не любила вас так, считая вас умнее других! Мы вечно спорили, расходились, но встречаемся друзьями. Теперь, когда вы страдаете, я протягиваю вам руку и говорю: «Леон, могу ли я помочь вам? И если в состоянии хотя немного развлечь вас — располагайте мною».

Юлия проговорила эту тираду расстроенным голосом, в котором иногда слышались до того страстные порывы, что Леон с жаром поцеловал протянутую ему руку.

— Простите, дорогая Юлия, право, моя неудача раздражает меня против воли. Это пройдет скоро; впрочем, я готов избавить вас от моего присутствия — я уйду.

— Напротив, лучше останьтесь со мною; мы отужинаем вместе.

— Благодарю, мне не хочется есть.

— Может быть; я же привыкла ужинать, но не будучи в состоянии сидеть за столом одна, прошу вас, останьтесь. — Сказав это, Юлия позвонила.

— Подать нам ужинать, — сказала она вошедшему слуге.

Через минуту был подан ужин. Юлия села.

— Свадьба эта, без сомнения, была решена заранее в умах графа и де Бриона, — начала Юлия. — Я думаю, уезжая из Парижа, он уже имел это намерение.

— Нет, он не знал девицы д’Ерми, — отвечал Леон, — это дело завязалось в Поату.

— И он точно влюблен в нее?

— До безумия.

Юлия прикусила губы.

— Он вам все рассказывал? Я думаю, тут много чувствительного? — спросила она.

— Слушая его, я даже забыл, что говорил де Брион, так все казалось мне несходно с теми понятиями, которые я о нем составил себе.

— Так вот что! Де Брион человек твердый, серьезный, попался в сети ребенка… Орел пленен голубкой — это должно быть очень любопытно. Без сомнения, он просил вас сохранить в тайне это признание.

— Нет, он был очень мил; он говорил со мною, как с другом, заметив мне, что я первый, кому он поверяет совершенно новые для него ощущения.