Де Брион, по обыкновению, явился в замок; он заметил бледность Мари, но она не заметила, что и он был бледен.

Они остались вдвоем.

— Вы, кажется, нездоровы сегодня, — сказал ей Эмануил.

— Вовсе нет, — отвечала она, — вчера я долго разговаривала с Клементиною, и это утомило меня; но можно пожертвовать сном, чтоб узнать о счастье людей, которые нам дороги…

— Так разве Клементина счастлива?

— Я думаю, вам нечего об этом спрашивать. Вам это лучше моего должно быть известно, вы же сами и дали ей это счастье.

— Что вы хотите сказать…

— Не вы ли сами предлагаете ей свою руку?

— Это правда… графу д’Ерми пришла мысль устроить нашу свадьбу…

— Признайтесь, что вы разделяете его идею.

— Признаюсь…

— Поздравляю вас; Клементина — добрая и прекрасная девушка…

— Которая, быть может, будет любить меня…

— Которая вас давно уже любит.

— Говорила она об этом?

— Весь вечер.

— И вы одобряете наш союз? — спросил он.

— Я счастлива за нее, потому что люблю ее и уважаю вас.

При этих словах в глазах де Бриона потемнело; он встал, Мари сделала то же.

— Клементина в саду, — сказала она.

— Благодарю, — отвечал де Брион и вышел.

Предоставляю читателю угадать мысли, волновавшие Эмануила и Мари в продолжение остального дня.

Клотильда ничего не подозревала. Барон занимался только ею.

Клементина резвилась, как молодая птичка, но, подходя к де Бриону, всегда старалась принять серьезный вид. Граф казался счастлив.

В таком настроении духа каждого общество село за стол. Разговор скоро завязался. Эмануил старался казаться спокойным и даже принуждал себя по временам улыбаться. Мари хотела следовать его примеру, но исполнение этого желания превышало ее силы, и слезы невольно туманили ее глазки. Несмотря на все усилия ее владеть собою, нельзя было не заметить, что она была сильно встревожена. Граф часто устремлял на нее вопрошающий взгляд, но бедная девушка, чувствуя, что при первом слове она разразится рыданиями, тщательно избегала этих взглядов.

— Что с тобою? — спрашивала ее тихо Клементина.

— Ничего, — отвечала Мари на ее вопросы, — оставь меня, пожалуйста.

— Как ты бледна сегодня, — заметила ей графиня, — ты нездорова?

— Нет, — было ответом на замечание матери.

Понятно, что эти вопросы мучили бедную Мари до невероятия, но она видела, что все заняты ею, и это могло быть для нее утешением; наконец ее оставили в покое, и разговор принял постороннее направление.

«А он и не спросил даже, что со мною», — подумала Мари.

Одна Клементина, с необдуманной настойчивостью дитяти, добивалась от своей подруги причины ее тревоги, так что последняя, доведенная до крайности, встала из-за стола и вышла.

— Что с нею? — спросила графиня.

— Она, должно быть, нездорова, — отвечала Клементина, — я пойду за нею.

— Пожалуйста, — сказала Клотильда.

Эмануил отдал бы все на свете, чтобы пойти за нею.

Клементина нашла Мари в ее комнате, на кровати, плачущую самыми горькими слезами.

— Но, ради Бога, скажи мне, что с тобою? — спрашивала Клементина, готовая сама расплакаться.

— Оставь меня, уйди, — отвечала Мари, — пошли ко мне маман.

Клементина ушла исполнить ее желание. Графиня пошла к дочери. Граф, в свою очередь, расспрашивал Клементину.

— О, это ничего, граф, — отвечала молодая девушка, — у Мари расстроены нервы.

— Добрая маман! — вскричала Мари, бросаясь на шею графини и рыдая еще громче.

— Дитя мое! Что с тобою?

— Ты любишь меня, не правда ли?

— Да ведь ты давно это знаешь, мой ангел; тебя все любят. Ты больна, не послать ли за доктором?

— Не нужно, слезы облегчат меня.

— Теперь такое тяжелое время… — сказала Марианна.

— Ты права, добрая няня, — отвечала Мари, протягивая старухе руку.

— Ложись, дитя мое, ложись в постель, — сказала графиня.

— Хорошо, но я не хочу остаться одна.

— Я пришлю к тебе Клементину.

— Не нужно ее.

— Ну так я останусь с тобою, мы поговорим…

— Хорошо, поцелуй меня.

И Мари опять повисла на шее матери, которая никак не могла понять причины этих внезапных порывов и слез. Мари раздели и уложили в постель.

— У тебя лихорадка, — сказала графиня, — ты вся горишь, закройся хорошенько.

Клементина оставалась с де Брионом; барон один расхаживал по зале.

— Клементина, — сказал Эмануил, — скажите мне, что сделалось с Мари, с мадемуазель Мари, хочу я сказать.

— Ничего особенного.

— Не захворала ли она?

— Нет.

— Ну, слава Богу!

Клементина не могла не заметить того волнения, с которым говорил Эмануил.

«Странно, — подумала она, — а Мари не хочет меня видеть».

К вечеру Мари успокоилась; она заснула или, вернее сказать, притворилась спящею. Лишь только графиня ее оставила, как Клементина вошла в комнату своей подруги; Мари открыла глаза.

— Ты все еще сердишься на меня? — спросила Клементина, обнимая Мари.

— Я вовсе на тебя не сердилась; я больна, а ты знаешь, все больные — несносны. Прости же меня и сядь возле; но ты сама бледна как полотно.

— Очень может быть! Я слишком много передумала в этот час о будущности…

— Ты делаешься серьезною, Клементина.

— Когда это нужно.

— Ты права, ведь ты готовишься выйти замуж.

— Ошибаешься; я отказываюсь от этого благополучия.

— Так ты не невеста? — воскликнула Мари с невольной радостью. — Что же ты будешь делать?

— Отправлюсь в пансион.

Клементина внимательно следила за Мари, стараясь угадать, что происходило в ее душе.

— Ведь ты была так счастлива; ты еще вчера вечером любила де Бриона…

— Мне так казалось…

— Но он любит тебя…

— В том-то и дело, что нет; он любит, только не меня.

Мари побледнела; она почувствовала уверенность в счастье, которое со вчерашнего вечера казалось ей мечтою.

— Кто же сказал тебе, что он не тебя любит? — с трепетом спросила Мари.

— Я угадала.

— Ты обманываешься, быть может.

— Нисколько, потому что ты, которая им любима, вполне отвечаешь ему тем же.

— Ты думаешь?

— Убеждена. Тебе лучше, Мари, бледность твоя исчезает.

— Ты не ошиблась, мне, точно, лучше.

— Ну так я оставлю тебя. Он придет завтра рано узнать о твоем здоровье.

— Кто он? Что ты хочешь сказать?

— То, что де Брион не уехал еще, что он готов, пожалуй, остаться до завтра, не имея силы уехать.

— Душка, Клементина! Ты просто ангел.

— Наконец, ты сознаешься. Ты любишь его?

— Больше всего на свете.

— Будь же счастлива…

— Кто-то идет; это, верно, моя маман… замолчи, ни слова более, пусть она ничего не знает… это наша тайна.

И точно; графиня, услыхав разговор в комнате своей дочери, вошла. Клементина подошла к окну, утерла слезу и вернулась к своей подруге уже с улыбкою.

— Ну что? — спросила графиня.

— Ничего, маман, — отвечала Мари, — я ведь говорила, что моя болезнь пройдет скоро, и Клементине я обязана исцелением.

Сказав это, она протянула одну руку своей подруге, другую — матери.

— Не желаешь ли ты сойти в залу? — спросила графиня, видя, что Мари совершенно успокоилась.

— Нет; я желала бы провести весь вечер с Клементиною.

— Хочешь видеть отца?

— Это было бы всего лучше.

— Де Брион, без сомнения, скоро уедет, и тогда граф будет свободен.

— Добрая, милая маман, пойдите, успокойте его, — сказала Мари, обнимая графиню, — и извините меня перед де Брионом, — продолжала она, взглянув на Клементину.

— С удовольствием, — отвечала графиня, не подозревавшая настоящей причины болезненного припадка своей дочери.

— Скажи мне, — вскричала Мари, бросаясь в объятия своей подруги, едва только графиня заперла за собою дверь, — скажи мне, ты не сердишься на меня?

— Сердиться на тебя? За что? За то, что ты любишь де Бриона? Напротив, я рада этому, потому что и он тебя любит.