— Разумеется, он с гордостью признавался вам в этом; он гордился, что мог внушить к себе такое чувство?
— Нимало. Он сказал: «Мария д’Ерми прекрасна и так достойна быть любимой, что если вы любите ее серьезно, то я понимаю ваши страдания; но, — прибавил он, — вы слишком мало знаете ее, чтоб это чувство могло глубоко запасть в ваше сердце. Вы молоды и потому увлечены гораздо более ее красотою, нежели ее нравственными достоинствами. Не сердце, но ум и чувствительность ваши играют во всем главную роль». Может быть, это и правда… но, во всяком случае, он счастлив…
— Разве счастье впервые посетило его вместе с этим чувством? — с намерением спросила Юлия.
— Я так думаю, — отвечал Леон с улыбкой, угадав мысль своей собеседницы.
— Вам нужно развлечься какою-нибудь связью, милый Леон, — сказала она, вставая из-за стола и садясь возле маркиза.
— Да где ж я найду женщину, которая походила бы на прекрасную д’Ерми?
— Как знать? — сказала она, позвонив опять. — Убрать это, — продолжала она, обращаясь к вошедшему слуге, — мне не нужны ни ты, ни горничная — скажи швейцару, чтобы никого не принимали.
Леон посмотрел с удивлением.
— Вас пугает наше уединенное положение? — спросила она Леона.
— Напротив, я слишком счастлив…
— Не считаете ли вы необходимостью принуждать себя быть любезным, чтоб успокоить совесть?..
— К чему это послужило бы? Вы не любите меня.
— Кто же виноват в этом?
— Конечно, вы.
— Я? Напротив, я всегда была расположена любить вас, — возразила Юлия, снимая рукавчики. — Потрудитесь расстегнуть мне платье.
— С удовольствием. Вы собираетесь лечь спать? — спросил он, окончив предложенную ему работу, намереваясь уйти.
— Разве вы боитесь увидеть в постели женщину?
— Нет; но мое присутствие может помешать ей исполнить свое намерение…
Юлия сняла платье и бросила его на кресло. Она подошла к камину, и отблеск пылавшего огня озарил прелестные формы ее груди, на которые Леон смотрел против своей воли. Плохая действительность может заставить иногда забыть самую лучшую мечту.
— Увы! — проговорил он, не сводя глаз с ее прелестной груди.
«Как видно, — подумала Юлия, заметив смущение и трепет Леона, — каждым из мужчин можно овладеть одним и тем же…» Потом она подошла к кровати и улеглась.
— Ну, — проговорила она, — сядьте около меня и потолкуем.
— О чем могу я толковать в эти минуты? — возразил Леон.
— О том же, о чем говорили.
Леон молчал.
— Который час? — спросила Ловели.
— Одиннадцать.
— Уже! — воскликнула она.
— Приятно слышать…
— Что же, разве я когда-нибудь скучала с вами?
— Да, в этот вечер я глуп до бесконечности.
— Иначе и быть не может, вы влюблены, это пройдет; знаете ли, — продолжала она, — если вы теряете очаровательную супругу, то и девица д’Ерми теряет самого милого мужа.
— А я вам скажу, — возразил Леон, взяв руку Юлии, — что если де Брион приобретает очаровательную женщину, женясь на Мари, то теряет восхитительнейшую любовницу, отказываясь бывать у вас.
— Я не так честолюбива, чтобы могла сравнивать себя с девицею д’Ерми.
— Вы прекраснее ее…
— Нет, начать с того, что мне уже не 16 лет. Разве я была кем-нибудь так любима, как Эмануил любит этого ребенка? Я имела любовников, но не знала любви. А между тем, я еще молода и хороша собою и так же, как другие, имею душу и сердце. Я чувствую в себе еще способность полюбить человека, который бы приблизился ко мне без посторонней мысли и который в моей любви видел бы не одну чувственность и негу; человека, который бы любил меня для себя, а не для меня, который бы не считал себя обязанным платить за мои ласки и которому я могла бы сказать то, чего до сих пор я не смела никому поверить, — мои мечты, мои сладкие и отрадные воспоминания детства, они умрут под пеплом моей истлевшей жизни. Да, — продолжала она, сжимая руку Леона, — я чувствую, что могла бы сильно любить человека, который бы меня понял…
— Еще есть время…
— Увы, нет! А между тем, три месяца тому назад я думала, что это возможно. Признаюсь вам, я думала, что Эмануил будет любить меня. Никогда я не встречала более пылкого человека и более способного встревожить чувство и ум женщины; а он не любил меня… Что же было бы, когда бы в нем действительно кипело это чувство? О, девица д’Ерми будет счастлива! Немного времени я провела с человеком, который будет ее мужем, и вот каждый день одно воспоминание об этом жжет и волнует мне душу…
Юлия говорила это с намерением; расчет ее был безошибочен. Леон почувствовал внезапно, как ненависть к де Бриону проникла в его сердце, и картина любви Мари и Эмануила представилась его воображению. Юлия посмотрела на него пристально; казалось, она хотела прочесть все, происходившее в его душе.
— Теперь, — сказала она, — я не удерживаю вас более.
— Это значит, вы гоните меня.
— Нисколько; но, быть может, вас кто-нибудь ожидает?
— Меня некому ждать; не вы ли сами ждете кого-нибудь?
— Вы забыли, что я приказала всем отказывать.
— Так, значит, вы совершенно свободны?
— И давно; после Эмануила я никому не принадлежала; я не могла встретить человека, который бы стоил его!
Леон молчал.
— Однако, — начал он, — вы не в состоянии же будете так жить долго. Не будь я так ничтожен в ваших глазах, я бы предложил вам себя…
— Вы последний из всех, кому бы я предалась.
— Что породило в вас такое сильное отвращение ко мне? — спросил он, оскорбляясь, против воли, этим ответом.
— Это происходит вовсе не вследствие отвращения, а от боязни.
— Я вселяю в вас чувство страха? Объясните мне это.
— Очень просто. Я легко могу глубоко и страстно полюбить вас, и этот страх был единственной причиной моего отказа.
— Вы просто смеетесь надо мной.
— Нимало. Я вам сказала, что я более других способна полюбить. Принадлежа вам, я могу быть весьма несчастна. Вы молоды, следовательно, нельзя рассчитывать на наше постоянство. Нет, нет! Я не хочу вас… к тому же вы говорите о любви своей ко мне, когда не прошло еще и часа, как говорили о ваших страданиях по другой. Верить вам было бы с моей стороны глупо.
— Юлия, понимайте, как хотите, но клянусь вам, что в вас я вижу единственную женщину, которую я мог бы еще любить.
— Хотите ли знать, что заставляет вас так думать?
— Говорите.
— Желание отомстить де Бриону, полагая, быть может, что он думает еще обо мне.
— Отнюдь нет! Я даже убежден в противном.
При этих словах Юлия побледнела.
— Послушайте, — проговорила она, — поклянитесь мне, что у вас нет никаких связей. Признайтесь, что, кроме девицы д’Ерми, вы никого не любили.
— Клянусь — это правда!
Юлия молчала.
— Ну? — спросил Леон, приближаясь к ней.
— Нет, нет, решительно я не хочу, уйдите отсюда.
— Кто же будет знать? — прошептал Леон.
— О, не это останавливает меня; напротив, принадлежа вам, я не хотела бы скрывать этого, я бы гордилась вами; но этого не может и не должно быть!
И говоря так, Юлия жала руку Леона, желая дать понять ему, что она как бы с усилием противилась увлечению.
— Итак… — проговорил Леон, опускаясь на колени и кладя свою голову на плечо Юлии.
— Три месяца, — возразила она, — в продолжение которых, клянусь вам, никто не прикасался даже к моей руке — хотя, — прибавила она, — это стоило мне величайших усилий… я молода еще, и в жилах моих кипит итальянская кровь.
— Так пусть я буду первым, — сказал Леон, — и если завтра вы почувствуете, что не можете любить меня, вы мне скажете это откровенно.
— На это-то вы, быть может, и рассчитываете всего более.
— Не грешно ли вам так думать, — сказал он тоном упрека и будучи сжигаем огнем желаний.
Он сам обманывал себя, когда думал, что чувствовал себя способным любить эту женщину.
— Я вас замучу ревностью, — сказала она.
— Я не отойду от вас. — «Да и то, — подумал он, — ведь глупо, если я уеду». — Ну, милая Юлия, — прибавил он твердо, обвивая ее руками, — полюбите меня.
