Второе предположение основывалось на том, что раньше ушли бухгалтер и кассир. Рабочий, оставшись один, взломал сейф. Дальше - все как и в первом варианте.

Мог быть и третий вариант: убийство и ограбление совершили неизвестные лица. Однако он вызывал много возражений. Во-первых, тетя Даша не открыла бы постороннему дверь, а следов взлома на двери не было. Во-вторых, если бы она и пустила их в помещение, то, очевидно, они убили бы ее на первом этаже. А проще всего - связали бы. Кроме того, неизвестные не могли знать, что в сейфе в это время есть деньги.

Я отдавал предпочтение первому предположению. Ведь начальник сам заявил, что бухгалтер и кассир не могли уйти домой раньше рабочего. Опросить сейчас рабочего не удастся, потому что фамилию его может подсказать лишь бригадир, выписавший наряд на работу. Придется ждать утра.

Время шло, а товарищей, выехавших за кассиром, все еще не было. Что ни говори, факт тоже не из приятных. Дорога была каждая минута. Преступник, настоящий, а не вымышленный, зная, что убийство будет обнаружено не позднее утра, примет все меры, чтобы скрыть следы и очутиться как можно дальше.

Наконец вернулась оперативная группа. Старший группы доложил, что кассир дома. У него ночевал и бухгалтер. Допросить их не удалось, потому что они были пьяны. Не помог даже нашатырь. Они морщились, бессознательно таращили мутные глаза и ни одного связного слова не могли произнести. Пришлось оставить их в покое до тех пор, пока они не проспятся.

Ровно в девять часов я был в ремконторе, где узнал фамилию рабочего и его домашний адрес. Харламенко - так звали рабочего - сегодня не явился ни в контору, ни в стройуправление. Мы с работником милиции выехали по адресу, хотя и не надеялись, что застанем Харламенко дома. Но даже если его и не будет дома, рассуждал я, может быть, удастся обнаружить какие-либо следы на одежде, на предметах домашнего обихода.

Мы подъехали к общежитию. В длинном коридоре, пересекавшем весь этаж, встретили женщину. На вопрос, где живет Харламенко, она указала на одну из многочисленных дверей, расположенных по обе стороны коридора. Я постучал в дверь. Молчание. Снова постучал, уже сильнее. От резкого толчка дверь медленно приоткрылась. Она была не заперта. Неужели ушел?

Мы быстро зашли в комнату. Это была комната холостяка, причем неаккуратного. На стульях висели скомканные рубашки, брюки. Немытая посуда и остатки пищи грудились на давно немытом столе. У стены на кровати спал, уткнувшись лицом в подушку, Харламенко.

Когда его разбудили, он бессмысленно оглядел всех и, очевидно, вспомнив события минувшей ночи, стал каким-то вялым и безразличным. Во время обыска у него из кармана брюк была извлечена пачка ассигнаций, свернутая в комок. Когда я осторожно положил ее на стол, она распалась на две части. Все купюры, за исключением трех нижних, были пережжены пополам.

Харламенко, не отрываясь, долго смотрел на стопку денег, не представляющих никакой ценности. Прошло пять минут. Он молчал. Потом вдруг дико захохотал и бросился на кровать. Несколько минут он рыдал и смеялся в истерике, а затем затих.

В ходе следствия Харламенко вины своей не отрицал и рассказал историю, своей жизни.

Отец его был мастером на все руки: и слесарем, и плотником, и часы починить мог. Со всего поселка, где они жили, к нему шли с заказами: тому замок починить, тому ведро запаять, а третьему раму в окне заменить. Зарабатывал хорошо. Домик собственный себе купил, сад завел. А потом и на сберкнижку стал откладывать.

И появилась у него мечта: скопить сто тысяч.

Как только наступал вечер и семья собиралась вместе, только и разговоров было о том, что он сделает, когда заветная сумма соберется. Сам не заметил, как скупым стал, каждую копейку берег.

Только не суждено было корыстолюбивым мечтам сбыться. Умер отец, и осталось после него на книжке двадцать три тысячи с небольшим. Вскоре и мать скончалась. Тяжело было Харламенко жить в отцовском доме одному, без отца, без матери. Все напоминало родных. Продал он тогда дом за тридцать четыре тысячи и переехал жить в город.

И тут вдруг до него дошло, что он теперь обладатель пятидесяти семи тысяч и что до заветной сотни не, так уж и далеко. А что, если попробовать?

- Работал я, не жалея сил, - рассказывал Харламенко, уставившись в пол, словно вспоминая. - Спросите в конторе кого угодно. Любой скажет: от работы не отказывался. Вкалывал что надо. И зарабатывал неплохо. Потихоньку перевалило за шестой десяток. Вот тут оно и произошло…

Когда в бухгалтерии отопление чинил, видел, как кассир из банка вернулся и деньги в сейф положил. А потом говорит бухгалтеру: «Ехал, и руки дрожали. Не дай бог, что случится. За всю жизнь не рассчитаешься. Шутка сказать, зарплата для всего стройуправления». А бухгалтер ему отвечает: «Зря волновался, Кому это в голову придет, что в таком портфеле двести четырнадцать тысяч лежит».

Я как услыхал, голова кругом пошла. Двести четырнадцать тысяч! Отец, можно сказать, жизнь свою сгубил, я сколько лет себе во всем отказывал. Семьи даже не было. Все расходов лишних боялся. И чего добился! А тут - сразу двести четырнадцать тысяч!

Эта мысль не давала мне покоя. Работать больше не мог. В обеденный перерыв сбегал в столовую напротив, перекусил кое-как (не до еды было) и быстрей назад. Я еще не знал, что сделаю, но попросил у начальника разрешения остаться вечером поработать. Хочу, мол, скорее кончить и на другой объект переходить. Он мне разрешил. Но приказал кассиру не уходить, пока я работу не закончу.

Вот этого я никак не ожидал. Но делать было нечего. Продолжал у батареи возиться. А кассир и бухгалтер (тоже остался) за мной по пятам ходили. Кассир именинником в тот день был, к гостям торопился. А бухгалтер его ожидал.

Ходит кассир, волнуется и все к бухгалтеру обращается, но так, чтобы я слышал: «Понимаешь, гостей на девять часов пригласил. А нам еще электричкой добираться сколько. Да после восьми электричка отправляется только через час. Ну никак не успеем».

Провозился я до половины девятого, а потом и говорю: «Мне работы на полчаса осталось. Можете идти. Я вот только инструменты соберу и тоже домой».

Кассир поколебался немного, а потом махнул рукой и ушел. Перед уходом сторожиху предупредил, чтобы за мной дверь закрыла. Подождал я немного и резанул автогеном по сейфу. Потом лом в ход пустил. Потом… А потом вам все известно…

За этим занятием тетя Даша и застала Харламенко. Он ей пригрозил, но пожилая женщина не испугалась бандита. Она прямо заявила, что вызовет милицию. Тогда он догнал ее и ударил ломом по голове. Тетя Даша упала, обливаясь кровью.

Этим же ломом Харламенко сделал дыру в стенке сейфа.

В спешке он просунул руку в сейф и достал первую пачку денег. Сунув их в карман, полез за второй.

Напрасно жадные пальцы лихорадочно царапали дно и стальные стены сейфа. Денег больше не было. Надо было уходить.

Всю дорогу до дома Харламенко, по его словам, пытался угадать, сколько денег у него в кармане. Он боялся достать их и пересчитать, боялся узнать цену человеческой жизни.

Ошеломленный тем, что долгожданных денег нет, он пришел домой и, не думая о необходимости скрываться, забылся в полуобморочном сне.

- А куда девались остальные деньги? - спросил я.

Харламенко не мог ответить на этот вопрос. На него ответил кассир, протрезвевший после сна. Выяснилось, что за те полчаса, которые Харламенко провел в столовой, представители стройучастков успели получить деньги для раздачи рабочим. В сейфе осталась одна пачка.

Представьте себя на месте председателя колхоза. В хозяйстве не хватает кормов. Засилосовали в свое время недостаточно, а сено в этом году выгорело. Конечно, до весны дотянуть как-нибудь удастся, но о высоких надоях молока говорить не приходится.

И вот однажды в кабинет председателя колхоза заходит незнакомый человек в фуфайке-ватнике, в ватных брюках и старых кирзовых сапогах. Учтите, приходит он сам, совершенно добровольно. Его не надо разыскивать, не надо упрашивать. Человек приходит и заявляет, что может достать для вашего колхоза самые лучшие корма.