- Смотря что расскажешь.

- Вы мне сразу скажите, поверите или нет. Иначе разговаривать нет смысла. Если вам надо, запишите - виноват, показания подтверждаю.

- Давай договоримся так: начинай рассказывать. Если что-нибудь у меня вызовет сомнения, я тебя остановлю и спрошу.

- Годится. С чего начинать?

- С самого начала.

- Ну, жил, как говорится, с женой и дочкой. Второй год пошел. Зарабатывал неплохо. Хорошо, можно сказать, зарабатывал. Рублей 250-300 в месяц. Правда, деньги зря не давали. Вкалывал что надо. Идешь домой, ноги еле волочишь. Комнату мне дали в прошлом году. Мебель купил, мотоцикл. Ребята меня уважали. Ну ладно, чего там говорить. Что было, то прошло. Решил я к матери поехать. Валюшка, жена, дома осталась с дочкой. Заболела малая. Встретили меня дома хорошо, как полагается. Несколько дней выпивали на радостях. То родственники к нам, то мы к родственникам. А в тот вечер встретил я хлопца знакомого, вместе в школу ходили. С ним дружки. Решили встречу, как говорится, отметить. Деньги у меня были. Взяли литр водки, консервы. Потом пошли к Виктору, там еще самогон пили. Дальше ничего не помню. Вы не верите, думаете, выкручиваюсь? Я вам честное комсомольское… - Григорий запнулся, понимая, что не имеет права на это слово. - Здоровьем дочки клянусь, все из головы вылетело, где были, что делали, не знаю. Только помню, в глазах темнота, а потом огни яркие. Свету много. Потом меня кто-то по голове ударил. Только совсем не больно. Я еще подумал: за что? Ребята рассказали, что это я на ступеньках магазина споткнулся и о дверную ручку ударился. Еще помню, мешок нес. Вырвал у Виктора и никому не отдавал, сам всю дорогу так и нес. Проснулись утром на сеновале. Смотрю, хлопцы вещи делят: материю, костюмы. Спрашиваю, в чем дело, - улыбаются. Когда рассказали, сначала не поверил, а потом противно стало. Понял, что честь свою навсегда загубил.

- Но, раз понял, нужно было прийти и нам все рассказать.

- Не мог! Не хотел жену с дочкой позорить… Я отказывался от ворованного, так мне ножом пригрозили: не возьмешь - порежем. Да еще в милицию, говорят, донесем. Дал мне Виктор семнадцать ручных часов и велел сматываться домой.

- Где же часы?

- У продавщицы. Я их в тряпку завязал все и положил в сарае на дрова. Думаю, будет брать дрова, заметит.

- Да-а-а. Молчит что-то она. А может, ты где-нибудь в другом месте положил? - усмехнулся я. - Давай уж выкладывай до конца - раз правду, так правду.

- Вы мне не верите? - воскликнул Григорий.

Я молчал. Что я мог ответить ему? Всего несколько часов назад я поверил женщине - и ошибся. Теперь другой пытается убедить меня в своей правоте. Продавщицу вчера допрашивал. О часах ничего не говорила. Хитрит парень. А послушать, так действительно поверить можно.

Григорий встал и медленно подошел к окну. Руки машинально, как кусок жести, сгибали и разгибали козырек фуражки.

- Вы мне поверьте. Для меня это все. Я виноват и свое получу. Но пусть жена и ребята знают, что не брал я ворованного, что не пользовался ни одной копеечкой… Поедемте к Буцанихе, я покажу, где положил часы.

- Что это даст? Если бы они там лежали, она заявила бы нам об этом.

- Ну поедемте, прошу вас. Вот посмотрите, мы найдем часы.

Я колебался. «А что если поездка только предлог, чтобы попробовать сбежать по дороге? Зачем мне рисковать? Виновным себя он признает, а за часы отработает в колонии». Вот это подленькое рассуждение и придало мне решимости. Нет, совесть мне не позволит отмахнуться от просьбы этого парня.

Договорившись с начальником милиции, я вместе с Сасиковым выехал в село.

На месте Сасиков уверенно показал, как он шел огородами к дому Буцан, как отодрал доску в заборе, где положил мешочек с часами. На дровах мешочка не было.

- Вы посмотрите на его бесстыжую морду! Сам украл, а на других свернуть хочет! - возмущалась продавщица. - Да как он может такое говорить! Товарищ следователь, не было здесь часов! Врет все, ворюга.

Григорий, тяжело дыша, в упор смотрел на продавщицу, пытаясь поймать ее взгляд. Но та упорно отводила глаза в сторону.

«Нет, пожалуй, парень не врет. Что-то уж больно раскричалась она, и все на сарай напирает, а о доме молчит», - подумал я, а вслух сказал:

- Ну, а теперь давайте заглянем в хату.

- А в хату зачем? - растерялась хозяйка, и я понял: часы в доме.

- Водичкой угостите с дороги, если ничего другого не найдется.

- Пожалуйста, пожалуйста, - смущенно лепетала Буцан, стараясь проскочить в дом первой. - Только дайте прибрать немного, а то перед такими гостями неловко.

- Ничего, ничего, мы вас извиним.

Когда пришли понятые, я начал обыск. Хозяйка пробовала возмущаться, но потом затихла и с напряжением следила за каждым моим шагом. Когда я миновал угол, в котором висели иконы, Буцан, как мне показалось, стала немножко спокойнее. Я специально не посмотрел на иконы.

«Интересно, неужели снова ошибся? - думал я. - День сплошных ошибок. Кошмар какой-то. Часы должны быть за иконой».

Только осмотрев всю комнату, я снова вернулся к этому углу.

- Вы же там смотрели! - вырвалось у Буцан.

- Ничего, посмотрим еще раз.

Так и есть! Я вытащил небольшой узелочек. За столом плакала хозяйка.

Обратно ехали веселее. Григорий разговорился. Он рассказывал о своей жене, о работе. Расставаясь, я подал ему руку.

- Ты сегодня сделал первый шаг по пути к дому. Постарайся пройти этот путь быстрее.

- Спасибо вам за то, что поверили. Знаете, мне теперь как-то легче.

В кабинете на столе лежала записка:

План на день был выполнен. Можно ехать домой.

В электричке я еще раз перебрал события дня. Хорошо, что не сорвался. Может, теперь парень действительно станет на правильный путь. Жаль, опоздал на купание сына.

За окном тянулись темные ряды елей. Редкие фонари на полустанках кивали поезду, торопившемуся в город.

Звонок настойчиво приглашал зрителей занять свои места. Тамара Павловна очень хорошо представляла себе картину, которая повторялась каждый вечер. Пестрая людская масса шумно, как река, заполняет проходы и, разбегаясь на мелкие ручейки, поглощается секторами. Хлопают откидные сиденья кресел. Девушки в белых халатах с переменным успехом предлагают мороженое в вафельных стаканчиках. Воздух наполнен гомоном жизнерадостной весенней ярмарки.

Вот появляются оркестранты. В темных брюках и белых рубашках без галстуков, с расстегнутыми воротничками, они придают помещению обжитой, домашний вид, словно играют не в цирке, а на небольшом семейном празднике.

Бодрый марш напомнил Тамаре Павловне о раз и навсегда заведенном порядке. Представление начинается парадом участников программы. Она сбросила халат, несколько раз повернулась перед зеркалом и, убедившись, что костюм в порядке, вышла из комнаты.

Несмотря на будничный день, цирк был полон. Ведущий громким, хорошо поставленным голосом в неестественно восторженной манере читал приветственное стихотворение. Обойдя арену, артисты разбрелись в ожидании своего выхода. Тамара Павловна Аверская вернулась к себе.

Этот час перед выступлением она привыкла проводить в уединении, внутренне подготавливая себя к трудному номеру.

Полет под куполом цирка считался коронным номером программы. Когда гас свет и сухая барабанная дробь леденила нервы, цирк цепенел от страха и ожидания. Луч прожектора выхватывал только Тамару, стоящую на ракете. Аверский висел под ракетой и в темноте не был виден. Она неожиданно бросалась вниз. Все понимали, что это всего лишь цирковой трюк, и тем не менее в этот момент в зале всегда раздавался чей-то испуганный возглас. Неслышно раскручивались невидимые шелковые тросы, соединявшие ее с Олегом. Луч прожектора сопровождал легкую, как птица, женщину, которая неслась над самой ареной…