Корриган снова медленно пошел по площадке. Подошел к Двери, взглянул на нее. Если он прав, очень скоро этих Дверей не будет, сварги уберут их сами. Это тоже плюс, все шпионы уберутся к себе и не будут совать нос в его дела. Что касается Машины… Машина будет, только совсем не та, о которой думают сварги. Даже если они теперь что-то и узнают, то все равно будут считать, что речь идет об этом глупом механизме – Корриган снова пнул ногой обломок Машины. Теперь никто не заподозрит его в том, что он строит что-то совсем иное…

– Повелитель, мы все собрали! – К Корригану подскочил один из стражников.

– Хорошо. Уезжаем…

Корриган небрежно махнул рукой, ему подвели коня. Вскочив в седло, он поднял животное на дыбы, потом погнал его вверх по дороге. Несколько стражников, как и положено, обогнали его и поехали впереди. Корриган снова улыбнулся: поистине, сегодня очень удачный день. И может, как раз теперь настала пора разобраться с Любомиром?

Я сидел на балконе, в тени склонившей свои тонкие ветви ивы. Небо пестрело от потоков летунов, я смотрел на раскинувшийся передо мной город и думал о том, как мне хочется домой. Туда, где нет всех этих чудес, где все так просто и обыденно – и так невыразимо прекрасно. Да, для кого-то именно этот мир покажется раем, и я пойму такого человека – первые дни я сам был удивлен и очарован этим местом. Ведь вот оно, то, о чем мечтали миллионы людей, воплощенный рай – без войн и болезней, с долгой, насыщенной, по-настоящему хорошей жизнью. И люди здесь хорошие – добрые, честные, открытые. Здесь все так хорошо – а меня тянет домой. Только пожив в этом мире, я понял одну простую истину: рай – это там, где тебе хорошо, где ты счастлив. А счастлив ты можешь быть только дома.

Прошло два дня с момента нашей провальной операции. Я чувствовал себя виноватым, чувствовал свою ответственность за смерть Ива, за гибель Эйла и его бойцов. Ведь знал я, что они делают глупость, душой чувствовал. Знал – и не спорил. Считал, что они лучше знают, что делают, специалисты все-таки – лучшие в своем деле. Ну как я не мог понять простой вещи: откуда взяться профессиональным военным в стране, сотни лет не воевавшей? В стране, где нет преступности, терроризма, где вообще нет мало-мальски стоящего врага? Да откуда же они могут знать, как надо воевать, если даже чертежи бомбы поднимали из архива? У нас любой мальчишка, насмотревшийся боевиков, смог бы спланировать эту операцию лучше. А мы, как бараны, поперлись к Машине – без разведки, хотели взять на ура. Да, взорвали мы ее – и что? Неужели это стоит семи жизней?

Теперь, осознав все детали произошедшего, я понимал, что нас элементарно провели. Кинули, сделали, переиграли – я стискивал зубы при мысли о том, как подло нас обманули. Впрочем, о какой подлости может идти речь – это война, а на войне побеждает сильнейший. Или тот, кто умнее. Корриган оказался и сильнее нас, и умнее.

Я разжал кулак, перекатил по ладони маленький кусочек металла. Это была пуля от пистолета Макарова, ее извлекли врачи из тела Ива. Именно она, а не стрела в горле, и стала причиной его гибели.

Пуля почти не потеряла своей формы. Тупорылая медная головка, темное свинцовое донышко. Следы от нарезки ствола – четыре косые парные полоски. Такая маленькая…

Такая маленькая – и смогла забрать жизнь человека. Впрочем, глупо винить в смерти Ива этот маленький бездушный кусочек металла.

Теперь, снова и снова вспоминая те страшные минуты, я понимал, когда Корриган произвел свой смертельный выстрел. Это было сразу после взрыва, когда мы почти добрались до Двери. После грохота взрыва я не слышал выстрела – но почувствовал, как дернулся у меня на руках Ив. Скорее всего, Корриган стрелял в меня – а попал в Ива.

Пулю я спрятал в карман и еще долго сидел, глядя на город. Потом, посмотрев на часы, встал. Мне пора…

Мой разговор с начальником Службы Контроля был очень долгим и обстоятельным. Но изменить уже ничего не мог: я принял решение, еще когда лежал в больничной палате. И когда мне предложили занять в Отделе место Ива, я отказался и сообщил, что возвращаюсь к даотам.

– Кир, ты потом очень долго не сможешь сюда вернуться, – сказал начальник Службы, он выглядел очень уставшим. – Мы приняли решение на время отключить все Двери. Это вопрос нашей безопасности.

– Я понимаю. Но у меня есть дела в том мире.

– Хочешь поквитаться с Корриганом?

– Попытаюсь. Такой человек, как он, не должен жить на этом свете.

– Ты же знаешь, Кир, у нас запрещены убийства.

– У вас, – согласился я. – Но я гасклит, и мне можно все.

– Так нельзя, Кир. Ненависть опустошает душу.

Я смотрел на собеседника – и все больше понимал, какие мы разные. Да, он говорил очень правильные слова, я готов был подписаться под каждым из них. Но когда убивают твоего друга, даже такие слова перестают что-либо значить.

– Когда вы отключаете Двери?

– Через неделю, чтобы все наши успели вернуться. Да, и еще: завтра утром мы хороним погибших.

– Да, я знаю…

Я действительно знал об этом: тела Эйла и его команды вернули еще вчера вечером. Опасались, что Корриган может устроить новую засаду, но этого не произошло. Тела погибших перенесли в местный Дом Торжеств – язык не поворачивался теперь его так называть.

Мы беседовали с начальником Службы еще очень долго, но в итоге так и остались каждый при своих взглядах. Выходя от него, я уже знал, что больше мы с ним никогда не встретимся.

Альварос и Алина уже знали о случившемся. Знал и Чуи, именно поэтому он был непривычно тих. Кота не было, он никогда не задерживался долго на одном месте. Котяра ты, Котяра, – мог бы предупредить…

– Он не мог предупредить, – тихо ответил Альварос, когда я высказал эту мысль вслух. – Ему не дано самому заглядывать в будущее. Иногда Кот что-то говорит, но он сам не знает, откуда у него появляются эти мысли.

Мы сидели за столом, перед нами стояли маленький бочонок эля и миска сушеного мяса. Эль принес Чуи – по его просьбе я дал ему денег, он пропадал где-то два часа и действительно притащил бочонок великолепного свежего эля. Не знаю, где он его отыскал, отсюда только до города два часа пути. По словам Чуи, в день памяти надо пить свежий, только что сваренный эль.

Алина сидела на скамейке, поджав ноги, ее взгляд был непривычно пустым. Когда она изредка смотрела на меня, я невольно отводил взгляд, чувствуя свою вину за случившееся. Так произошло и сейчас.

– Ты действительно решил пойти к Виго? – спросила Алина, взглянув на меня.

– Да, – кивнул я, не поднимая глаз. – Он единственный, кто может помочь.

– Боюсь, что и он не сможет, – вздохнул Альварос. – Корриган очень силен.

Стало очень тихо, я смотрел на яркий огонек свечи и думал о том, почему так несправедливо устроен мир: хорошие люди погибают, а негодяи живут и здравствуют.

– Темно уже, – сказал Чуи, посмотрев окно. – Выйдем…

Он взял свечу, вылез из-за стола и вышел из дома. Мы последовали за ним.

За домом, у ручья, все уже было приготовлено. Чуи поднес свечу к сухим веткам, пламя быстро перекинулось на них. Мы сели чуть в стороне от костра, Чуи подождал, пока огонь хорошо разгорится. Потом взглянул на звезды, сложил руки перед грудью ладонями вверх – и запел…

Странная это была песня. Тихая и заунывная, на неведомом мне гортанном языке, она рвала душу. Голос Чуи плавно поднимался и так же плавно затухал, чтобы через секунды вновь зазвучать в ночи. Порой, когда Чуи брал особенно низкую ноту, я чувствовал дрожь в груди, даже пламя костра начинало трепетать, пуская к небу вереницы гаснущих на лету искр. Я не понимал слов песни, это был древний язык фаркахов. Но более печальной и по-своему торжественной мелодии мне еще слышать не доводилось. Я заметил, что по щекам Алины текут слезы, потом с удивлением увидел рядом с ней Кота. Он сидел, глядя на огонь, в его глазах отражалось мерцающее пламя.