Одной из самых сильных сторон марксизма в России оказалась способность предвидеть будущее. В 1880-е гг. марксисты и народники спорили о неизбежности капиталистической индустриализации России — и не прошло десяти лет, как марксистское предсказание сбылось. Марксизм совершенно верно увидел революционную силу в российском городском рабочем классе. Его последователи утверждали, что классовый конфликт лежит в основе политики, — по сути предсказав провал февральской коалиции «буржуазного либерализма» (Временное правительство) с «пролетарским социализмом» (Петроградский совет). И большевики, и даже многие их политические противники считали октябрьскую победу еще одним, последним доказательством того факта, что сама история, по крайней мере в России, — на стороне марксистов.
Правда, вскоре выяснилось, что это было последнее не только по времени, но и по сути российское доказательство марксистских аксиом. Не успела свершиться пролетарская революция, как история с убийственной иронией внезапно отреклась от русских марксистов и посмеялась над их теориями, уничтожив классовую структуру российского общества и классовый базис революционной политики{45}. Главными причинами их краха стали война, революция, Гражданская война и голод 1914-1923 гг. С классами дворян-землевладельцев и капиталистической буржуазии покончили революционная экспроприация и эмиграция. Прежняя, бюрократическая элита пала вместе с царизмом. Намечавшееся классовое расслоение в деревне, которое старался стимулировать своими аграрными реформами Столыпин, было остановлено (во всяком случае на какое-то время) благодаря стихийному «черному переделу» 1917-1918 гг. и возрождению крестьянской общины.
Самое печальное, с точки зрения большевиков, — Гражданская война раздробила и рассеяла промышленный рабочий класс, поскольку многие фабрики и заводы закрылись, а города терзал голод. Свыше миллиона рабочих бежали из города в деревню и, по всей видимости, вновь превратились в крестьян-земледельцев[26]. Вдобавок сотни тысяч рабочих уходили в Красную армию, покидали заводы, занимая административные посты в новых советских государственных учреждениях, некоторые становились кустарями или мелкими торговцами на черном рынке. Пролетарская карета, которая привезла Золушку на бал революции, обратилась в тыкву.
Явление «деклассирования» коснулось не только промышленных рабочих. Вихрь революции подхватил миллионы граждан бывшей Российской империи — они меняли занятие, место проживания, социальный статус, меняли старую жизнь на новую (может быть). Солдаты царской армии возвращались домой, затем отправлялись добровольцами или мобилизовывались в Красную либо Белую армию (некоторые по очереди побывали и в той, и в другой). Обитатели северных городов бежали на юг и на восток, но зачастую возвращались обратно, когда белые отступали. Бывшие дворяне становились счетоводами и торговали на черном рынке. Жители Поволжья спасались от голода на запад или отсылали из голодающих районов детей. После демобилизации Красной армии по окончании Гражданской войны почти пять миллионов молодых людей были распущены по домам и получили возможность выбирать — вернуться к прежней жизни в свою деревню или свой город либо попытать счастья где-нибудь в других местах. Железнодорожные станции были забиты солдатами, беспризорными детьми, гражданами, движущимися к какой-то своей цели, которая нередко оказывалась иллюзорной. В итоге в 1921 г., победоносно закончив Гражданскую войну, большевики очутились действительно в новом мире, где классы и классовые конфликты утратили значение. Класс, совершивший революцию, рассеялся, классы, боровшиеся против нее, исчезли. Марксистская теория не могла больше служить руководством для дальнейших политических действий и основой для взаимопонимания с аморфным, по сути бесклассовым (но, увы, до сих пор не социалистическим) обществом. Революционная фантазия большевиков о классах завела их в тупик. Перед ними встал выбор: либо отказаться от марксистской теории и тем самым поставить под сомнение легитимность собственной революции, либо стоять на своем несмотря ни на что. Естественно, они выбрали последнее. Но это неизбежно диктовало необходимость заново изобрести классовую основу российской политики и российского общества, которую капризная история у них отняла.
Новое изобретение классов в 1920-е гг.
По мнению большевиков, общество разделялось на два антагонистических классовых лагеря. Ядро одного лагеря составлял пролетариат, ядро другого — буржуазия. К «пролетариату» относились промышленный рабочий класс (в начале 1920-х гг. очень немногочисленный, но растущий по мере оживления промышленности в эпоху новой экономической политики — нэпа) и его союзники в деревне —— бедные и безземельные крестьяне (хотя бедных крестьян, к несчастью, трудно было выделить в более или менее стабильную социально-экономическую группу). В роли символического лидера пролетариата выступала большевистская партия, называвшая себя авангардом класса-диктатора.
«Буржуазия» представляла собой смесь многих до- и послереволюционных социальных групп, включая остатки прежних классов дворянства и капиталистов, городских нэпманов (частных торговцев и предпринимателей, чья деятельность была легализована с наступлением эпохи нэпа в 1921 г.) и кулаков (зажиточных крестьян, которых большевики считали потенциальными капиталистами). На деле разнородные части этого многосоставного класса мало что связывало между собой, и лидеров он не имел. Но большевики склонны были предоставить роль его символического лидера старой русской интелигенции — теперь она получила коллективный ярлык «буржуазной» интеллигенции (в отличие от находящейся в зародыше коммунистической), отдельных ее представителей называли «буржуазными специалистами». Таким образом негласно признавалось, что интеллигенция являлась одной из дореволюционных элит (хотя многие ее представители с пеной у рта отрицали подобную мысль), единственной, пережившей революцию в относительной целости и сохранности, и представляла для большевиков основного потенциального соперника в борьбе за авторитет и лидерство.
Значительные слои общества не имели ярко выраженного пролетарского или буржуазного характера. Тем не менее их следовало связать с тем или иным лагерем, подвергнуть классовому анализу и точно определить их социальное положение. Большевики потратили много энергии и изобретательности на выявление классовых тенденций в таких группах, как «середняки» (не слишком бедные и не слишком зажиточные крестьяне — т. е. подавляющее большинство крестьянства), ремесленники и государственные служащие. Вся советская статистическая индустрия, возникшая в 1920-е гг., занималась проблемами идентификации классов и прослоек, их количественного измерения и определения точного «классового состава» отдельных демографических и институциональных групп, от членов сельской кооперации до новобранцев Красной армии, коммунистов и ответственных работников. Даже во всенародной переписи населения 1926 г. сделана героическая попытка классифицировать респондентов не только по роду занятий, но и по классовой принадлежности.
Но, изобретая классы, большевики не ограничивались пассивной регистрацией и сбором данных. Они активно развивали понятие классовости, создавая классово ориентированные, т. е. дискриминировавшие буржуазию в пользу пролетариата, законодательные и бюрократические структуры. Список подобных структур в 1920-е гг. включал школы, университеты, коммунистическую партию, комсомол, Красную армию (куда принимались и призывались преимущественно пролетарии и не принимались кулаки и прочие «буржуазные элементы»), налоговые ведомства, суды, жилищные комиссии, органы, ведающие выдачей продовольственных карточек (отдававшие предпочтение пролетариям и ущемлявшие буржуазию), а также местные избирательные комиссии (составлявшие списки «классово-чуждых» жителей своего участка, которые не имели права голоса на выборах в Советы[27]). Классово-дискриминационная политика большевиков имела два аспекта — социальной справедливости и социальной инженерии. Во имя социальной справедливости они стремились перераспределить ресурсы и возможности в пользу тех, кто был лишен привилегий при старом режиме, отказывая в них выходцам из прежних привилегированных классов. Во имя социальной инженерии они старались «пролетаризировать» ключевые институты и элиты, дабы упрочить позиции нового режима и сохранить завоевания революции.
