Поскольку в основе фельетонов «Правды» обычно лежали донос или жалоба, присланные в газету пострадавшими гражданами, вероятно, источником этой статьи также послужило письмо брошенной жены, поведавшей о своих обидах. История рижского адюльтера, рассказанная выше, не совсем типична, так как в ней речь шла о неверности жены, а не мужа, но и она началась таким же образом — с просьб и доносов от женщин (телефонного звонка дочери С., анонимки, написанной ее обеспокоенной подругой). Дальнейшая процедура, как мы можем наблюдать в рижском деле, предполагала вызов представителями власти (в данном случае военной, потому что мужчина служил офицером) виновных, вместе или по отдельности, и беседу с ними. Полковник Г. в Риге мог бы закрыть дело, удовлетворившись обещаниями К. порвать внебрачную связь, но решил продолжать его, придя к выводу, что К. с ним нечестен. С. на беседе признала, что ей, коммунистке (и даже секретарю местной парторганизации), следовало бы откровенно рассказать о своем романе на партийном собрании и получить от него оценку своего «морального падения».
Массу сходных сценариев можно обнаружить в архивах Комиссии партийного контроля (КПК) — органа, ответственного за дисциплину отдельных членов партии. Расследования КПК тоже почти всегда начинались с доноса[194], и в ходе их проведения представитель комиссии вызывал на собеседование виновника, а зачастую и обвинителя[195]. Во время войны таких дел было немного, и КПК не слишком интересовалась вопросами нравственности: например, в 1943 г., когда бывшая жена видного партийного работника (второго секретаря Воронежского обкома) пожаловалась на поведение мужа, КПК нашла достаточным для решения вопроса вызвать мужа и получить от него объяснения, но, беспокоясь, как бы слухи о его семейных неприятностях, хорошо известных в Воронеже, не подорвали его авторитет, почла за лучшее перевести его на такую же должность в другой регион{554}.
Многие доносы от жен были вызваны ситуацией, когда муж заводил любовницу и жил вместе с ней, а нередко вдобавок имел от нее ребенка. Жены просили, чтобы органы власти либо заставили мужа вернуться, либо гарантировали им права на мужнину квартиру и алименты. Вызывать мужей для объяснений в конце сталинской эпохи стало для КПК или местных партийных бюро обычной практикой. Чаще всего объяснений, возможно вместе с обещанием исправиться, оказывалось достаточно, но в некоторых случаях неверный супруг получал официальное взыскание[196]. Около 1952 г., к примеру, бюро горкома партии в Горьком рассматривало заявление женщины, члена партии, обвинявшей мужа, тоже коммуниста, начальника отдела в местном управлении милиции, в том, что он «недостойно ведет себя в частной жизни, оставил семью и живет с другой женщиной». Муж получил взыскание 4-й степени тяжести[197]. Коммунисты, имеющие беспартийных жен, часто отделывались более легко. Сын бывшего секретаря обкома Н. донес, что отец имеет любовницу и, когда его послали на учебу в Москву, вместо жены взял с собой ее и их маленького сына. Н. в свою защиту поведал, что «жена, не работая и не учась, отставала, становилась обывательницей, окружила себя соответственной средой, в результате чего духовная связь между ними и интерес к ней исчезли», и фарисейски заявил, что теперь он чувствует «моральную обязанность» жениться на любовнице (его бывшей секретарше) и помогать ей растить их ребенка. КПК не сочла нужным выносить ему выговор{555}. В другом случае жена просила КПК принять меры против мужа, слушателя высшей партийной школы при ЦК, якобы оставившего ее с дочерью. Следователь КПК обнаружил, что женщина больна шизофренией, муж отослал ее к родителям на Дальний Восток и ежемесячно выплачивает ей крупную сумму. Будучи вызван на собеседование, муж рассказал, что просил развода и опеки над дочерью, но жена не согласилась, и он забрал оба заявления. Следователь не нашел в его поведении ничего предосудительного{556}.
В начале 1950-х гг. внимание партии несколько раз привлекало дело одного знатного стахановца и рационализатора 1930-х гг., ставшего инженером и депутатом Верховного Совета, назовем его Г. «Послужной список» Г. включал трех жен, детей (в отношении одного ребенка существовали сомнения насчет отцовства) и тяжелый алкоголизм. В 1950 г. он получил партийное взыскание за «недостойное поведение в быту». В 1953 г. его вторая (гражданская) жена Т. пожаловалась, что он плохо обращается с ней и ее ребенком, и попросила снова принять к нему дисциплинарные меры. Оставив первую жену и троих детей в 1941 г., Г. жил в незарегистрированном браке с Т. и их вторым и единственным выжившим ребенком (отцом которого себя не признавал) на своей даче. Там он «бесчинствовал в пьяном виде, устраивал скандалы, выгонял в ночное время с дачи Т-у и сына», а затем, в довершение всего, наконец официально развелся с первой женой, ушел и женился на третьей женщине. Когда его вызвали в КПК, Г. признал, что лечится от алкоголизма и что плохо вел себя с Т. (правда, тут он выдвинул встречные обвинения, по-видимому, связанные с происхождением второго ребенка), пообещав исправиться. КПК решила, что в дополнительных дисциплинарных мерах нет необходимости{557}.
Высокопоставленные коммунисты, с которыми обычно имела дело КПК, как правило, оказывали детям материальную помощь и либо отдавали бывшим женам свою квартиру (возможно, переселяясь на дачу, как Г.), либо находили им другое жилье. Так было и в случае с еще одним неверным супругом Л., который в 1948 г. оставил вторую жену и стал жить с другой женщиной (очевидно, тоже на даче), но платил жене на двоих детей (шестнадцати и десяти лет) 5 000 руб. в месяц помимо другой финансовой помощи и «уступил для них (жены с детьми) прекрасную квартиру в Москве»{558}. Однако жена хотела большего — все имущество, нажитое вместе в московской квартире, и дачу со всей обстановкой, садом и стройматериалами, «чтобы Л. никаких построек для другой своей семьи на усадьбе не возводил» и его брошенные дети не страдали от соседства с его новой семьей. Л., явно считая, что и так проявил достаточную щедрость, держался непримиримо. КПК однозначного ответа не дала: женщина, проводившая расследование, Абрамова, склонялась к мысли, что Л. заслуживает выговора по партийной линии, но заместитель председателя комиссии М. Ф. Шкирятов, по всей видимости, не был в этом полностью убежден.
Жилье в советском быту всегда оставалось больным вопросом, и порой обращение в КПК являлось лишь одним из направлений атаки в сложной стратегии борьбы за него. Например, дочь министра, заявляя в КПК о своих правах на комнату в его московской квартире, одновременно подала соответствующий иск в народный суд. В этой истории мы наблюдаем некоторые типичные для советской жизни сюжетные линии. Министр Д. в свое время рано женился в провинции, в результате в 1928 г. родилась дочь, которой дали звучное имя Спарта. В 1930 г. он уехал учиться в Ленинград и к семье так и не вернулся. Спарта в 1941 г. перебралась из провинции в Москву жила у тети. В 1947-1948 гг. она училась в техникуме, и отец ежемесячно посылал ей 300 руб. В ноябре 1948 г. Д., у которого в Ленинграде были вторая жена и двое детей, получил квартиру в Москве. Он перевез туда свою ленинградскую семью, но и Спарте позволил жить вместе с ними, возможно, для того чтобы ей дали московскую прописку Менее чем через год мачеха «выгнала Спарту из квартиры». Спарта к тому времени вышла замуж, но все равно желала вернуть себе комнату в квартире Д. Вызвав Д. и выслушав его точку зрения на происходящее, КПК пришла к выводу что требование это необоснованное, однако отметила, что дело остается открытым{559}.
