Телеграммы бывают разные. Одни – для контор, магазинов, заводов, и там чаевых не жди. Служащие телеграмму возьмут, а на тебя даже не взглянут и спасибо не скажут. Другие телеграммы – для респектабельных обитателей Эннис Роуд и Северной Окружной дороги, у которых есть горничные, и от них чаевых тоже не жди. Горничные, как и служащие, телеграмму возьмут, а на тебя не взглянут и спасибо не скажут. Бывают телеграммы для священников и монахинь, а у них тоже горничные, хотя они говорят, что бедность не порок. У священников и монахинь скорей помрешь на пороге, чем дождешься от них чаевых. Бывают телеграммы для фермеров, которые живут за много миль от города - у них во дворах грязь, и собаки норовят тебе ноги отъесть. Бывают телеграммы для богачей, которые живут в больших домах на огромных земельных участках, окруженных стенами, с флигелями у ворот. Привратник машет тебе: проходи, и ты не одну милю едешь на велосипеде по длинным дорожкам мимо лужаек, клумб и фонтанов, пока доберешься до особняка. В хорошую погоду его обитатели, разодетые в цветные платья и в блейзеры с гербами и золотыми пуговицами, играют в протестантскую игру крикет, прогуливаются там и тут, болтают и смеются, и не подумаешь даже, что где-то идет война. У большой парадной двери припаркованы бентли и роллс-ройсы, и служанка говорит: ступай ко входу для слуг, дом обойти надо, так что ли не ясно?
Обитатели особняков говорят с английским акцентом и чаевых нам не дают.
Самые большие чаевые подают вдовы, жены священников-протестантов и бедняки вообще. Вдовы знают, в какой день должен прийти денежный перевод от английского правительства, и ждут у окна. Если тебя пригласят в дом на чашку чая, надо быть начеку, потому что один из штатных, Скроби Луби, сказал, что вдовица лет тридцати пяти пригласила его на чай и едва не стащила с него штаны, но он выбежал из дому, хотя сильно был искушаем, и в следующую субботу пришлось идти на исповедь. Он сказал, что на велосипед вскакивать очень неловко, когда все торчит между ног, но если очень быстро крутить педали и размышлять о страданиях Девы Марии, отпустит в один момент.
Жены священников-протестантов никогда не станут вести себя, как та вдова со Скроби Луби - если только сами не овдовеют. Кристи Уоллес, штатный разносчик телеграмм, который со дня на день станет почтальоном, говорит, что протестантам, даже женам священников, все равно как себя вести – ведь им так и эдак в аду гореть, так что, подумаешь, можно и с мальчиком-почтальоном развлечься. Всем ребятам на почте нравятся жены священников-протестантов. Горничные у них, может, и есть, но они всегда сами открывают и говорят: пожалуйста, подожди минуточку, и дают тебе шесть пенсов. Мне хочется с ними поговорить, спросить, каково это – быть обреченным на вечные муки, но я боюсь, они обидятся и заберут шесть пенсов.
Ирландцы, которые работают в Англии, отправляют денежные переводы в пятницу вечером и в субботу в течение всего дня - тогда-то нам и достаются приличные чаевые. Только разнес одну кипу телеграмм - тебе другую вручают.
Самые жуткие переулки – в Айриштауне, возле Хай Стрит или Мунгрет Стрит - там хуже, чем на Роден Лейн, или O’Кифис Лейн, или в любом из переулков, где мы жили. Есть переулки, посередине которых проходит сточная канава. Женщины подходят к дверям, кричат: полундра! - и выплескивают из ведер помои. Дети по грязной воде пускают кораблики или спичечные коробки с крошечными парусами.
Когда заезжаешь в переулок, дети кричат: мальчик-почтальон, мальчик-почтальон! И бегут к тебе, а женщины ждут у дверей. Если дашь ребенку телеграмму для матери, он станет героем семьи. Девочки знают, что им положено стоять в сторонке, сперва мальчики должны попытать счастья; впрочем, и девочки могут получить телеграмму, если у них нет братьев. Женщины прокричат тебе с порога, что у них пока денег нет, но если завтра будешь поблизости, постучись, забери чаевые, Боже благослови тебя и всех твоих родных.
На почте миссис О’Коннел и мисс Барри твердят нам изо дня в день, что наше дело – доставлять телеграммы, и точка. Не наше дело – выполнять чьи-либо просьбы, ходить в магазин за продуктами или чем бы то ни было. Их не волнует, что кто-то лежит в постели и умирает. Их не волнует, что кто-то безногий, или сходит с ума, или ползает по полу. Наше дело – доставлять телеграммы, и все. Мне все известно про вас, говорит миссис О’Коннел, потому что люди за вами приглядывают, и у меня тут в ящичках имеются на вас донесения.
Нашла где хранить донесения, - шепчет Тони Маки.
Но миссис О’Коннел и мисс Барри не знают каково тебе, когда ты в каком-нибудь переулке стучишься в дверь и тебе отвечают: войдите, и ты входишь, а там темно и на кровати в углу лежит куча тряпок, которая спрашивает: кто там? - а ты говоришь: телеграмма, и куча тряпок просит тебя: сходи миленький в магазин, с голоду помираю, оба глаза отдала бы за чашечку чая, и что делать - как тут сказать, что ты занят, и уехать на велосипеде, оставив ей эту несчастную телеграмму от которой все равно толку нет, потому что куча тряпок не может встать на ноги и дойти до почты, чтобы получить эти несчастные деньги.
Что тебе делать?
Тебе строго-настрого запрещено получать на почте деньги по чьей бы то ни было телеграмме, иначе вылетишь с работы навсегда. Но как быть, если старик, ветеран англо-бурской войны, которая велась когда-то сто лет назад, говорит, что он сам без ног и был бы вечно тебе благодарен, если бы ты сходил на почту к Пэдди Консайдину, объяснил ему что и как - он тебе непременно выдаст по телеграмме денег; вот спасибо, и себе пару шиллингов оставь. Ладно, говорит Пэдди Консайдин, только никому не говори, иначе отправят меня отсюда пинком под зад, да и тебя, сынок, тоже. Я знаю, говорит ветеран войны, тебе сейчас телеграммы разносить надо, но, может, заглянешь ко мне вечерком, сходишь в магазин - в доме-то шаром покати, да и холод жуткий. Он сидит в старом кресле в углу, накрывшись рваным одеялом, а ведерко за стулом так воняет, что тебя тошнит, и ты смотришь на этого старика в темном углу, и тебе хочется взять шланг с горячей водой, раздеть его и вымыть с головы до пят, и дать ему гору ветчины, яиц и картофельного пюре с кучей масла, соли и лука.
Мне хочется увезти отсюда ветерана англо-бурской войны и кучу тряпок, которая лежит в постели, и поселить их где-нибудь в деревне, в большом солнечном доме, где за окном во всю птицы щебечут и ручей журчит.
У миссис Спилейн с Памп Лейн, что неподалеку от Керис Роуд, двое близняшек-инвалидов – у них большие белокурые головы, маленькие туловища и культяпки вместо ног, которыми они болтают, сидя на краю стула. Весь день они смотрят в огонь и спрашивают: где папочка? Близнецы говорят по-английски, как все, но между собой лопочут на собственном языке: hung sup tea tea sup hung. Миссис Спилейн говорит, что это значит: когда будем ужинать? Если муж хоть четыре фунта за месяц пришлет – и то хорошо, говорит она, и когда в Диспенсарии ее попрекают тем, что муж у нее в Англии, она просто с ума сходит. Детям всего лишь четыре годика, и они очень способные, хотя беспомощны и толком не говорят. Кабы они могли ходить, будь они как все дети, она собрала бы вещи и уехала в Англию из этой богом забытой страны. Мы так долго боролись за свободу, и вот чего добились: де Валера, грязный старый ублюдок, сидит в Дублине у себя в особняке, и прочие политики туда же – катились бы они ко всем чертям, Боже прости меня. И священники пусть катятся ко всем чертям, и не попрошу за это прощения. Эти священники и монахи вещают нам, что Иисус был беден, и нищета – не порок, а к хоромам, где они живут, на грузовиках свозят виски ящиками и вино бочками, да еще горы окороков и яиц, а они нам потом объясняют, что ешь, и что не ешь в Великий Пост. Ну их в задницу. Чего там не ешь, когда у нас Великий Пост круглый год?
Мне хочется увезти отсюда миссис Спилейн и двух ее белокурых детей-инвалидов и поселить их в том деревенском доме вместе с кучей тряпок и ветераном англо-бурской войны, искупать всех и посадить на солнышке, где птички щебечут и ручьи журчат.
