Love her as in childhood
Though feeble, old and grey
For you'll never miss a mother's love
Till she's buried beneath the clay.
В школе св. Викентия де Поля Энджела научилась читать, писать и считать, и к девятому году жизни обучение ее завершилось. Она пыталась работать уборщицей, служанкой, девушкой-привратницей в белой шапочке, но освоить книксен ей так и не удалось, и мать ей сказала: не умеешь ты ничего. Толку от тебя никакого. Отправляйся-ка лучше в Америку, где для бездарей полно места. Дорогу я оплачу.
Она оказалась в Америке аккурат в первый День Благодарения Великой Депрессии. На вечеринке, которую Дэн Макэдори и его жена Минни устроили в Бруклине, на Классон Авеню, она повстречала Мэлаки. Энджела ему приглянулась, и он ей понравился. У него был взгляд провинившейся собаки, поскольку он только что вышел из тюрьмы, где отсидел три месяца за угон грузовика. Они с другом Джоном Макерлейном поверили всему, что им наговорили в спикизи, а именно: что грузовик доверху забит свиными консервами и фасолью в банках. Никто из них не умел водить, и когда полиция засекла грузовик, вихлявший по Мертл Авеню, им было велено остановиться. Полицейские, обыскав грузовик, в котором не нашлось ни грамма фасоли или свинины, недоумевали, зачем кому-то понадобилось угонять машину, битком забитую коробками с пуговицами.
Поскольку Энджелу поразил провинившийся взгляд, а Мэлаки в тюрьме за три месяца истосковался, неминуемо должна была случиться дрожь в коленях - по причине соития, в процессе которого мужчина и женщина стоят на цыпочках, прислонившись к стене, и так трудятся, что коленки дрожат от нетерпения.
После дрожи в коленях Энджела оказалась в интересном положении, и, конечно же, начались пересуды. У Энджелы имелись двоюродные сестры, кузины Макнамара - Делия и Филомена - замужем, соответственно, за Джимми Форчуном из графства Мэйо и Томми Флинном из самого Бруклина.
Делия и Филомена были дамы дородные с крупными бюстами и суровым нравом. Когда они шествовали по тротуарам Бруклина, более мелкие создания почтительно отступали в стороны. Сестры знали, что правильно и что неправильно, и верили, что все сомнения развеет единая, святая, апостольская Римско-католическая церковь. Они знали, что, будучи незамужем, Энджела не имела права находиться интересном положении, а значит, следовало принять меры.
И меры были приняты. Вместе с Джимми и Томми, семенящими по пятам, они заявились в спикизи на Атлантик Авеню, куда по пятницам, в день зарплаты, наведывался Мэлаки. Джоуи Каччьямани, хозяин бара, не давал было сестрам проходу, но Филомена сказала: если хочешь, чтоб нос на лице остался, а дверь на петлях, то лучше открой - мы пришли по Божьему делу. Ладно, ладно, уступил Джоуи. Ох уж эти ирландцы. Господи! Беда, беда.
Мэлаки в дальнем конце бара побледнел, слабо улыбнулся пышногрудым леди и предложил их чем-нибудь угостить. Улыбка действия не возымела, предложение с презрением было отвергнуто. Не знаем, кто там родичи у тебя, в этой Северной Ирландии, сказала Делия.
В роду у вас явно не без пресвитерианцев, добавила Филомена, и тогда ясно, почему ты так поступил с нашей кузиной.
Ах, ладно вам, будет, произнес Джимми. Разве он виноват, что у него пресвитерианцы в роду.
А ну, цыц, сказала Делия.
Тут подал голос Томми: тем, что ты сделал с несчастной девушкой, ты опозорил весь ирландский народ, и тебе должно быть стыдно.
Och, мне стыдно, сознался Мэлаки. Стыдно.
Никто тебе рта открывать не велел, сказала Филомена. Твой треп уже и так наделал беды, так что захлопни пасть.
Захлопни пасть, и слушай, продолжила Делия. Мы хотим, чтобы ты с нашей бедной кузиной Энджелой Шихан поступил как положено.
Мэлаки произнес: och, и то верно, верно. Что положено – то положено, и пока мы тут вроде как беседуем, я бы с удовольствием угостил вас стаканчиком.
Возьми свой стаканчик, сказал Томми, и сунь себе в зад.
Только наша кузина сошла с парохода, продолжала Филомена, – и ты тут как тут. У нас в Лимерике есть моральные устои – понимаешь, устои! Мы тебе не кролики из Антрима, где пресвитерианцы кишмя кишат.
Не похож он на пресвитерианца, усомнился Джимми.
А ну, цыц, сказала Делия.
Что еще мы заметили, сказала Филомена, какой-то ты странный.
Да? - улыбнулся Мэлаки.
Да, ответила Делия. Думаю, это мы в тебе и заметили сразу – какой ты странный – и это нас очень настораживает.
Улыбочка хитрющая, пресвитерианская, сказала Филомена.
Och, смутился Мэлаки, у меня просто зубы плохие.
Нам плевать, какие у тебя зубы, и сам ты какой, сказал Томми, но на девушке ты женишься. Марш к алтарю.
Och, озадачился Мэлаки, жениться я как-то не думал. Работы нет, и содержать я не смогу…
Женишься как миленький, сказала Делия.
Марш к алтарю, повторил Джимми.
Цыц, сказала Делия.
Они удалились - Мэлаки проводил их взглядом. Вот это я влип, обратился он к Джоуи Каччьямани.
Ага, по уши, согласился Джонни. Кабы меня ребенком стращали, я бы тотчас утопился в Гудзоне.
Мэлаки поразмыслил над историей, в которую он влип. У него еще оставалось несколько долларов от последней зарплаты, а в Сан-Франциско (или в другом Сан-таком-то в Калифорнии) жил его дядя. А не податься ли ему в Калифорнию, подальше от пышногрудых сестер Макнамара и их угрюмых мужей? А хорошая мысль, и не выпить ли каплю ирландского, чтобы отметить свое решение и предстоящий отъезд? Джоуи наполнил стакан, и Мэлаки от зелья чуть не вывернуло на изнанку. Вот уж точно ирландское! Это варево, сказал он Джоуи, из кладовых самого сатаны. Джоуи пожал плечами: ничего не знаю, только наливаю. Все-таки лучше, чем ничего, и Мэлаки выпил еще; себе тоже налей, Джоуи, и спроси вон у тех славных итальянцев, что будут пить – конечно, о чем речь, я при деньгах, заплачу.
Он проснулся на скамейке на вокзале Лонг-Айленда: полицейский стучал дубинкой ему по ботинкам, денег на побег уже не было, а в Бруклине сестры Макнамара норовили съесть его живьем.
В праздник святого Иосифа, промозглым мартовским днем через четыре месяца после дрожания колен Мэлаки обвенчался с Энджелой, и в августе родился ребенок. В ноябре Мэлаки напился и решил, что пора дитя регистрировать. Он хотел было назвать ребенка Мэлаки в свою честь, но северо-ирландский акцент и пьяное шамканье настолько сбили клерка с толку, что он написал в сертификате просто «Male» .
И лишь в декабре Мэйла отнесли в церковь святого Павла, где младенца окрестили и нарекли именем Фрэнсис - в честь чудесного святого из Ассизи . Энджела хотела дать ему еще одно имя, Манчин, в честь святого покровителя Лимерика, но Мэлаки сказал: только через мой труп. Ни за что у его сыновей не будет лимерикских имен. И с одним именем идти по жизни непросто. Навешивать вторые имена – варварский американский обычай, и зачем вообще второе имя, если тебя назвали в честь парня из Ассизи.
В день крестин произошла заминка: избранный крестный отец, Джон Макерлейн, напился в спикизи и забыл о своих обязательствах. Филомена сообщила мужу Томми, что крестным отцом придется быть ему. Душа младенца в опасности, сказала она. Томми опустил голову и заворчал. Ладно, буду крестным, но только не вините меня, если потом он вырастет странным, как отец, и начнет совершать безобразия - тогда пусть идет к Джону Макерлейну в спикизи. Ваша правда, Том, согласился священник, вы приличный человек и прекрасный муж, чья нога никогда не ступала в спикизи. Мэлаки, который сам недавно покинул спикизи, ощутил, что его оскорбили, и стал выяснять отношения со священником, будто одного кощунства ему было мало. А ну, снимай вороничок, и мы поглядим, кто из нас мужчина. Пышногрудым леди и их угрюмым мужьям пришлось его усмирять. Энджела, мать первенца, разволновалась, забыла, что держит на руках младенца, и выронила его в крещальную купель, произведя полное погружение по пресвитерианскому обычаю. Мальчик-министрант, который прислуживал священнику, выудил младенца из купели и вернул Энджеле, и та, всхлипывая, прижала его к груди. Священник рассмеялся и заявил, что в жизни не видел ничего подобного, и теперь этот ребенок - обычный маленький баптист, и вряд ли ему будет нужен священник. Тут Мэлаки вновь разъярился и чуть не набросился на священника, который обозвал его дитя каким-то протестантом. Священник сказал: тише, юноша, вы в Божьей обители, а Мэлаки сказал: в Божьей обители, в задницу! – и его вышвырнули на Корт Стрит, потому что слово «задница» в Божьей обители произносить нельзя.
