Папа говорит: у мистера O’Ди богатое воображение. Разве Господь Наш мало страдал на кресте? Нет, Его теперь в Лимерик запихнуть надо, где из-за Шеннона вечная сырость. Он надевает кепку и уходит надолго гулять, а мне самому приходится думать о Господе Нашем и сочинять, что я прочту назавтра.

На следующий день мистер O’Ди говорит: итак, Маккорт, прочитай всему классу свое сочинение.

Название сочинения…

Заглавие, Маккорт, заглавие.

Заглавие сочинения: «Иисус и погода».

Как?

«Иисус и погода».

Хорошо, читай.

Вот мое сочинение. Не думаю, что Иисусу, Который есть Наш Господь, понравилось бы, какая в Лимерике погода, потому что у нас вечно идет дождь и из-за Шеннона кругом сырость. Мой отец говорит, что Шеннон – река-убийца, потому что она убила двух моих братьев. На всех картинах мы видим как Иисус, обернувшись простыней, странствует по древнему Израилю. Дождя нигде нет, и не слыхано, чтобы там кто-то кашлял, болел чахоткой или чем-то подобным, и никто у них не работает, потому что они только слоняются без дела, едят манну, потрясают кулаками и ходят на распятия.

Когда Иисусу хотелось есть, Он мог пройти пару шагов до смоковницы или апельсинового дерева при дороге и наесться досыта. Если Ему хотелось пива, Он проводил рукой над большим стаканом – и вот вам пинта. Или же, Он мог сходить в гости к Марии Магдалине и к сестре ее Марте, и они без вопросов кормили Его обедом и омывали Ему ноги, отирая волосами Марии Магдалины, пока Марта мыла посуду, что по-моему нечестно. Почему она должна мыть посуду, пока сестра ее болтает себе с Нашим Господом? Хорошо, что Иисус решил родиться евреем в теплых краях, потому что если бы Он родился в Лимерике, Он подхватил бы чахотку и через месяц бы умер, и не было бы никакой Католической церкви, никакого Причастия и Конфирмации, и нам не пришлось бы изучать катехизис и писать о Нем сочинения. Конец.

Мистер O’Ди молчит и как-то странно на меня смотрит, и я начинаю беспокоиться, потому что когда он так молчит, это значит, что кому-то влетит. Маккорт, говорит он, кто написал это сочинение?

Я, сэр.

А не твой ли отец его написал?

Нет, сэр.

Пойди-ка сюда, Маккорт.

Я выхожу вслед за ним за дверь и иду по коридору в кабинет директора. Мистер O’Ди показывает ему мое сочинение и мистер O’Халлоран так же странно на меня смотрит. Ты сам это написал?

Да, сэр.

Меня переводят из пятого класса в шестой, где преподает мистер O’Халлоран, и где учатся все ребята, которых я знаю: Пэдди Клохесси, Финтан Слэттери, Вопросник Куигли, - и в тот же день после уроков я снова иду к статуе святого Франциска Ассизского, чтобы поблагодарить его, хотя ноги после тифа у меня по-прежнему слабые, и я то и дело сажусь на ступеньки, держусь за стены, а сам думаю: все-таки, что же я написал в сочинении - что-то хорошее или плохое?

Мистер Томас Л. O’Халлоран преподает в одном кабинете трем классам: шестому, седьмому и восьмому. Голова у него как у президента Рузвельта, а на носу очки. Он носит пиджак темно-синего или серого цвета, а на животе между карманами висит золотая цепочка от часов. Мы зовем его Хоппи , потому что у него одна нога короче другой, и при ходьбе он подпрыгивает. Он знает о своем прозвище и говорит: да, я Хоппи, и вы у меня попрыгаете. Он ходит с длинной указкой в руках, и если ты невнимателен или отвечаешь невпопад, получаешь три удара по рукам или пониже спины. Он требует, чтобы мы учили все наизусть, и поэтому его считают самым строгим преподавателем в школе. Он обожает Америку, и мы учим названия всех американских штатов в алфавитном порядке. Дома он рисует таблицы по грамматике гэльского языка, по ирландской истории и алгебре, развешивает их на подставке, и мы хором вслух проговариваем падежи, спряжения и склонения гэльского языка, места великих сражений, пропорции, коэффициенты, уравнения. Нам надо знать наизусть даты всех важных событий в ирландской истории. Он объясняет, какое событие является важным и почему. Раньше ни один преподаватель нам так не объяснял. Если ты что-то спрашивал, то получал тумака. Хоппи не называет нас идиотами, и когда задаешь вопрос, он не впадает в ярость. Он единственный преподаватель, который прерывает объяснения и спрашивает: все понятно из того, что я говорил? Вопросы будут?

Он говорит: битва при Кинсэйле в тысяча шестьсот первом году была самым трагическим эпизодом в ирландской истории; в бою на близкой дистанции обе стороны проявляли жестокость и совершали зверства. Все потрясены: жестокость - и обе стороны? Даже с ирландской стороны? Как же так? Раньше преподаватели говорили нам, что ирландцы всегда сражались благородно, всегда воевали по-честному. Он читает стих, который мы будем учить наизусть:

They went forth to battle, but they always fell,

Their eyes were fixed above the sullen shields.

Nobly they fought and bravely, but not well,

And sank heart-wounded by a subtle spell.

Все равно, в нашем поражении виновны предатели и доносчики. И все же мне надо знать: какие такие зверства были с ирландской стороны?

Сэр, а ирландцы в битве при Кинсэйле тоже совершали зверства?

Да, совершали. В летописях есть данные о том, что они убивали пленников - но они вели себя не хуже и не лучше англичан.

Мистер O’Халлоран врать не может. Он директор. Нам столько лет твердили, что ирландцы всегда вели себя благородно и перед казнью обращали к англичанам храбрые речи. И вот, Хоппи O’Халлоран утверждает, что ирландцы поступали плохо. Вам надо заниматься, надо учиться, говорит он, чтобы составить собственное мнение об истории, обо всем на свете - а вы не составите никакого мнения, если в голове будет пусто. Наполняйте голову, обогащайте ваш разум. Это ваша сокровищница, и никто в целом мире ее не тронет. Представьте, что вы выиграли на скачках и купили дом, который надо обставить - вы ведь не свезете туда разный хлам. Ваш ум – это ваш дом, и если забьете его киношным хламом, он сгниет у вас в голове. Пусть вы бедны, пусть ботинки у вас дырявые, но ваш ум – это царский дворец.

Он вызывает нас одного за другим, ставит перед классом и осматривает наши ботинки. Он интересуется, почему обувь дырявая, или почему ее нет вовсе. Это стыд и позор, говорит он, и обещает устроить лотерею и раздобыть денег, чтобы у всех нас к зиме были крепкие теплые ботинки. Он вручает нам билетные книжечки, и мы разбегаемся по всему Лимерику, чтобы собрать средства в обувной фонд школы - первый приз пять фунтов, и пять призов по фунту каждый. Одиннадцать босых мальчиков получают новые ботинки. Нам с Мэлаки ничего не достается, потому что у нас обувь есть, хотя подошвы стоптаны, и мы думаем: зачем это мы бегали по всему Лимерику и продавали билеты, если ботинки дали другим ребятам. Финтан Слэттери говорит, что мы можем получить полную индульгенцию за работу в благотворительных целях, и Пэдди Клохесси отвечает: иди-ка ты, Финтан, просрись как следует.

Когда папа виноват, я это понимаю. Когда он пропивает пособие и доводит маму до отчаяния, и ей приходится просить подаяние в Обществе св. Винсента де Поля и одалживать продукты в магазине Кэтлин O’Коннел, я знаю, что он провинился, но не хочу отстраняться от него и бежать к маме. Как я могу? Ведь мы с ним по утрам вместе встаем, когда весь мир еще спит. Он зажигает огонь, заваривает чай и напевает себе под нос, или читает мне газеты шепотом, чтобы не разбудить остальных. Мики Моллой украл Кухулина, Ангел Седьмой Ступеньки куда-то улетел, но отец по утрам все еще мой. Он пораньше с утра покупает «Айриш Пресс» и рассказывает мне о том, что творится в мире, о Гитлере, Муссолини и Франко. Он говорит, что война эта – не наше дело, потому что англичане снова плетут интриги. Он рассказывает про великого Рузвельта в Вашингтоне и про великого де Валеру в Дублине. По утрам мы одни во всем мире, и он не требует, чтобы я умер за Ирландию. Он рассказывает о том, как жили в Ирландии в древние времена, когда англичане запрещали католикам открывать школы, потому что хотели держать людей в невежестве, и в сельской глубинке дети-католики встречались в школах за живыми изгородями и учили английский, гэльский, латынь и греческий. Люди любили учиться. Любили сказания и стихи, хотя это вовсе не помогало устроиться на работу. Мужчины, женщины и дети собирались в оврагах, чтобы послушать великих мудрецов, и все дивились, сколько человек может хранить в своей памяти. Мудрецы, рискуя жизнью, переходили из оврага в овраг, от изгороди к изгороди, ведь если бы англичане схватили их, они бы сослали их в дальние страны или учинили еще что похуже. Папа говорит, что в наше время учиться легко: никому не приходится решать примеры или изучать славную историю Ирландии, сидя в овраге. В школе я должен учиться хорошо, тогда однажды я вернусь в Америку, устроюсь на работу в какой-нибудь офис, где буду сидеть за столом с двумя авторучками в кармане, красной и синей, и принимать решения. У меня будет крыша над головой, чтобы не мокнуть под дождем, будет костюм, ботинки и теплое жилище, а чего еще желать мужчине? Папа говорит, что в Америке можно стать кем угодно, это страна возможностей. Можно быть рыбаком в штате Мэн, или фермером в Калифорнии. Америка – не то, что Лимерик, где все серое, и река-убийца.