Мама ведет меня и Мэлаки в Общество св. Винсента де Поля в надежде раздобыть что-нибудь на рождественский обед – ветчину или гуся, но распорядитель говорит, что в этом году под Рождество весь Лимерик в крайней нужде. Он дает нам продуктовый купон в магазин миссис Макграт и еще один к мяснику.
Не будет вам ни гуся, ни ветчины, говорит мясник. По купону от Винсента де Поля никаких деликатесов не полагается. Могу предложить вам, миссис, кровяную колбасу и потроха, или овечью голову, или вот, отменную свиную голову. Чем плоха свиная голова? Мяса много, и детям нравится. Щечку у ней отрежьте, помажьте горчичкой – и вы в раю. Хотя в Америке, наверное, ничего такого не едят – там все помешались на бифштексах и на мясе птиц разных – перелетных, домашних и даже водоплавающих.
Нет, говорит он маме, ни бекона вареного, ни сосисок вам не положено, и если у вас есть хоть капля благоразумия, берите свиную голову, пока все не расхватали – а то беднота городская берет их за милую душу.
Мама говорит, что свиная голова - не то блюдо, которое прилично подать в Рождество обед. У Святого Семейства, давным-давно в Вифлееме, в холодном хлеву и того не было, говорит мясник. Они бы не жаловались, если бы кто предложил им отменную свиную голову.
Не жаловались бы, соглашается мама, но и есть бы не стали. Они были евреи.
Ну и что за беда? Свиная голова – это свиная голова.
А еврей – это еврей, им по религии не положено, и я им тут не судья.
Вы знаток по части евреев и свиней, а, миссис? – говорит мясник.
Нет, отвечает мама, просто у нас в Нью-Йорке была соседка-еврейка, миссис Лейбовиц, и я не знаю, что бы мы без нее делали.
Мясник снимает свиную голову с полки, и Мэлаки говорит: ой, смотрите, собака дохлая! – и мясник с мамой прыскают со смеху. Мясник заворачивает голову в газету, отдает сверток маме и говорит: счастливого Рождества. Потом пакует несколько сосисок и говорит: вот, возьмите, это вам на завтрак в Рождество. Простите, у меня нету денег, говорит мама, и он отвечает: разве я просил денег? А? Возьмите сосиски. Хоть это не гусь и не ветчина.
Ну что вы, не надо, вы не обязаны этого делать, говорит мама.
Знаю, миссис. Был бы обязан - не делал бы.
Мама говорит, что у нее болит спина, и свиную голову придется нести мне. Я прижимаю ее к груди, но она сырая, и газета постепенно отваливается, и вскоре всем становится видна голова. Мама говорит: позорище какое, мне так стыдно – теперь все узнают, что на Рождество у нас свиная голова. Ребята из нашей школы видят меня, тычут в нас пальцем и смеются. Вот умора, гляньте, Фрэнки Маккорт с пятачком. Фрэнки, это что ли все янки едят в Рождество?
Эй, Кристи, знаешь, как едят свиную голову? – кричит один другому.
Нет, Пэдди, не знаю.
Хвать его за уши, и отжираешь морду!
А Кристи говорит: эй Пэдди, а знаешь, какая часть свиньи для Маккортов несъедобная?
Нет, Кристи, не знаю.
Несъедобный у них только «хрюк»!
Мы минуем еще несколько улиц, газета отваливается окончательно и все видят свиную голову. Пятачок упирается мне в грудь, задравшись к подбородку, и мне жаль поросенка, потому что он умер, а все над ним смеются. Моя сестра и два моих брата тоже умерли, но если бы кто над ними посмеялся, я в того залепил бы камнем.
Вот бы нам папу на помощь, потому что мама то и дело встает и прислоняется к стене. Она держится за спину и говорит, что ей не подняться по Бэррак Хилл. Даже если позвать папу, толку от него будет мало, потому что он никогда ничего не носит – ни пакетов, ни сумок, ни коробок. Это унижает его достоинство. Так он говорит. Он нес близнецов, когда они уставали, и Папу нес, но свиная голова и все такое прочее – это совсем другое дело. Он говорит нам с Мэлаки, что когда мы вырастем, нам надо будет ходить с воротничком и галстуком и не допускать, чтобы кто-то видел, как мы что-то несем.
Он сидит наверху у огня, курит сигарету, читает «Айриш Пресс» - эту газету он обожает, потому что ее издает де Валера, а папа считает, что де Валера – самый великий человек на свете. Он поднимает взгляд на меня и на свиную голову и говорит маме, что для мальчика это позор - нести подобный предмет по улицам Лимерика. Мама снимает пальто, устало садится на кровать и говорит папе, что на следующее Рождество пусть он сам ищет продукты к обеду. Она вымоталась и ей страшно охота чаю, так что изволь оставить великосветские замашки, вскипятить воды для чая и поджарь хлеба, пока дети не умерли с голоду.
В Рождество рано утром папа разводит огонь и готовит нам на завтрак сосиски, хлеб и чай. Мама отправляет меня к бабушке одолжить, если можно, горшок для свиной головы. У вас что, на обед свиная голова? – говорит бабушка. Господи Иисусе, Мария и Иосиф! Это уже слишком. Ваш отец не мог что ли оторвать от стула седалище и раздобыть ветчины, или гуся хотя бы? Что же он вообще за мужчина такой?
Мама кладет свиную голову в кастрюлю, куда та еле помещается, и пока вода кипит и булькает, мы с Мэлаки идем вместе с папой на мессу в церковь редемптористов. В церкви тепло и приятно пахнут цветы, благовония и свечи. Папа подводит нас к яслям, где лежит Младенец Иисус – большой, упитанный малыш со светлыми, как у Мэлаки, кудрями. Папа нам объясняет: вот Матерь Иисуса, Мария – в синем платье; а старец с бородой - это Его отец, святой Иосиф. Они печальны, говорит он, потому что знают, что Иисус, когда вырастет, будет убит, чтобы все мы попали в рай. Я спрашиваю, зачем Младенцу Иисусу умирать, и папа отвечает: нельзя задавать такие вопросы. Почему? – говорит Мэлаки, и папа велит ему вести себя тихо.
Дома наша мама вся извелась. Уголь закончился, обед готовить не на чем, вода не кипит, и она с ума сходит от беспокойства. Нам снова придется идти на Док Роуд, искать куски угля или торфа, упавшие с грузовиков. В Рождество даже самые нищие из бедняков не подбирают с дороги уголь. Без толку упрашивать папу, чтобы он пошел с нами, потому что наш папа никогда не падет так низко, да и в любом случае, носить ничего не станет - у него правило такое. У мамы спина болит, и она не может выйти из дому.
Придется тебе идти, Фрэнк, говорит она. Возьми с собой Мэлаки.
На Док Роуд идти далеко, но нам и горя мало, потому что в желудках у нас сосиски с хлебом, и дождя на улице нет. Мы берем полотняной мешок, который мама одолжила у соседки миссис Хэннон. На Док Роуд ни души, как мама и предвидела. Все бедняки сидят по домам, едят на обед кто свиную голову, а кто и гуся, и Док Роуд вся в нашем распоряжении. Мы находим угольки и куски торфа, застрявшие в выбоинах дороги и в заборе угольного склада, и подбираем обрывки бумаги и картона, которые пригодятся, чтоб развести огонь. Мы бродим туда-сюда, складываем, что находим, в мешок, и тут видим, что к нам идет наш дядя Па Китинг. Должно быть, он вымылся к Рождеству, потому что теперь он не черный, как тогда, когда умер Юджин. Он спрашивает, что мы тут делаем и зачем нам мешок, Мэлаки объясняет, и он говорит: Господи Иисусе, Мария и блаженный святой Иосиф! На дворе Рождество, а вам нечем огонь развести, чтобы сварить эту несчастную свиную голову. Черт возьми, это не дело.
Он отводит нас в «Саутс Паб», который вообще-то закрыт, но дядя Па – свой человек, и для тех, кто желает отметить рождение Младенца Иисуса, лежащего в яслях, существует черный ход. Дядя Па заказывает себе пинту и нам лимонад и спрашивает у хозяина, не найдется ли у него чуток угля. Вот уже двадцать семь лет торгую пивом и виски, говорит хозяин, но угля у меня еще никто не просил. Я буду ваш должник, говорит Па, и хозяин отвечает, что если Па хоть луну у него попросит, он полетит за ней. Он ведет нас к угольной яме под лестницей и велит нам взять угля, сколько сможем унести. Уголь хороший, не то что кусочки с Док Роуд, и пусть мы столько не унесем, зато дотащить - дотащим.
Путь от «Саутс Паб» до Бэррак Хилл выходит долгим, потому что мешок у нас дырявый. Я волочу его за собой, а Мэлаки подбирает с дороги куски угля, которые вываливаются из прорехи, и запихивает обратно. Потом начинается дождь, но мы не можем стоять на крылечке и ждать, пока он пройдет, потому что мешок бросать нельзя, а уголь оставляет на мостовой черные следы, и Мэлаки весь чумазый, оттого что подбирает куски угля, пихает их обратно в мешок и вытирает с лица капли дождя мокрыми черными руками. Я говорю ему: ты весь черный, и он мне: ты тоже, и продавщица прогоняет нас, говорит, не топчитесь на крыльце, Рождество на дворе, а люди решат, что у меня тут Африка в магазине.
