Обязанности требовали от Нахимова заниматься снабжением войск и вывозом раненых, артиллерией и судьбой семей погибших, госпиталями и сооружением укреплений, награждением достойных и порицанием неисправных. Записная книжка адмирала за 1854–1855 годы полна записей по самым разным вопросам, которые ему приходилось разрешать. Стараясь до минимума сократить бюрократическую переписку, Нахимов стремился самостоятельно и быстро решать вопросы. Он редко задумывался о том, как будет отчитываться в расходах после войны. В беседе с одним из защитников Севастополя адмирал шутил, что уже предоставил все свое имущество на съедение различных комиссий и бухгалтерий. Немало усилий отнимали бумажные дела, с которыми моряк справлялся хуже, чем с управлением парусами и делами обороны.
Болезнь не давала покоя. Адмирал страдал различными припадками. Боли в желудке, рвота, головокружение вплоть до обморока мучили его. Сказывались и застарелая болезнь, и тяготы службы. Однако моряк не показывал вида, продолжая ежедневные объезды позиций и занимаясь десятками различных дел.
С началом весны пришла опасность эпидемии. Потому Нахимов беспокоился о скорейшем вывозе раненых из осажденного города в Николаев. Не отходил Нахимов и от интересов флота, следил за его действиями. 7 апреля он в приказе сообщал о методе тушения зажигательных ракет, разработанном Г. И. Бутаковым, и рекомендовал использовать его на судах эскадры.
Не забывал адмирал за заслуги представлять к наградам офицеров и матросов. Но достойных было слишком много. Чиновник для особых поручений Морского министерства Б. П. Мансуров рапортовал генерал-адмиралу, Великому князю Константину Николаевичу:
«…Нахимов олицетворяет в себе стойкий и непоколебимый гений Севастополя. История знает уже, что все чины Черноморского флота следовали и следуют этому примеру, и здесь слово „все“ имеет действительно то обширное значение, которое исключений не допускает; как я не доискивался и допрашивался особенных примеров мужества, самоотвержения и хладнокровия, я всегда приходил и прихожу к тому результату, что честь, достоинство и подвиги везде одни и те же, разница в том, что сегодня отличится один, а завтра другой. Как ни строг Павел Степанович в своих оценках, он всегда готов прочитать список всех ныне остающихся на бастионах, когда его спрашивают об особенных отличиях».
Однако при необходимости Нахимов отмечал и недостатки. Он делал замечание за несвоевременную и неточную передачу сообщений телеграфа, выговаривал капитан-лейтенанту Н. И. Викорсту за плохое наблюдение за его командой, немедленно направил встреченного на улице штабс-капитана А. Н. Зубкова к его команде и угрожал отдать под суд в случае дальнейшего уклонения от службы.
Приходилось адмиралу участвовать и в боях на суше. При освобождении Камчатского люнета Нахимов получил контузию, уже не первую. Тот же Мансуров замечал, что моряк с трудом сидел на стуле. Но стоило ему услышать, что союзники накапливают силы у Малахова кургана, и адмирал через две минуты оказался в седле.
Несмотря на новый чин, положение адмирала оставалось сложным. Над ним оставался командующий 4-м корпусом Остен-Сакен, который отдавал приказы по Севастопольскому гарнизону. Потому 19 апреля Нахимов просил пересылать в его канцелярию военного губернатора копии всех приказов Остен-Сакена для сведения.
Главнокомандующий Южной армией и сухопутными и морскими силами в Крыму князь М. Д. Горчаков не верил в возможность удержать Севастополь. Он согласился с предложением генерал-лейтенанта Бухмейстера соорудить мост через Севастопольскую бухту. В записке от 27 мая адмирал посчитал невыгодным сооружение моста. Он понимал, что мост — средство не столько для переброски подкреплений, сколько для эвакуации. В то же время сам он был инициатором сооружения пешеходного моста на бочках через Южную бухту; мост этот связал позиции обороняющихся.
В Севастополе катастрофически не хватало продовольствия, оружия, боеприпасов, строительных материалов. Нахимову приходилось самому разрешать многие вопросы. Он определял, как избежать сверхнормативных требований продовольствия, и решал, как обеспечить выпечку хлеба. На свой страх и риск адмирал использовал для постройки укреплений запасы флота (парусину, тросы, корабельный лес), получая разрешения задним числом; однако он старался избежать излишнего расхода ценных кораблестроительных материалов.
Нахимов, желая избежать лишних жертв, после начала третьей бомбардировки отдал 28 мая приказ об эвакуации женщин из Севастополя. Матросских жен, живших на северной стороне, он определил на морское довольствие.
Себя адмирал не щадил. Он нередко оказывался в опасных местах, несмотря на усталость, болезни и несколько контузий. В июне к прочим недугам прибавилось заболевание «холериной». Окружающим он казался бессмертным. Но это было не так.
28 июня, как обычно, с утра Павел Степанович объезжал позиции. Он посетил 3-й бастион. Когда в нескольких шагах взорвалась бомба, адмирал, сидевший у блиндажа, даже не шелохнулся. Потом он поехал на Малахов курган. Когда Нахимов с кургана наблюдал за противником, высунувшись из-за укрытия, он был смертельно ранен в голову пулей. Это произошло около 18.30. Скорее всего, адмирал, не снимавший заметного мундира с эполетами, стал жертвой неприятельского снайпера.
Врачи пытались помочь, но тщетно. 30 июня Нахимов скончался. 1 июля состоялось торжественное погребение, в котором участвовали все, кто мог оставить позиции.
Смерть Нахимова поставила последнюю точку в обороне Севастополя, ибо Горчаков был готов в случае необходимости оставить город. Когда союзникам в результате очередного штурма удалось ворваться на Малахов курган, было принято решение эвакуировать войска по мосту через бухту. Русские полки оставили южную сторону, взорвав склады, укрепления и уничтожив последние корабли.
Гибель В. А. Корнилова, П. С. Нахимова, других моряков лазаревской школы наряду с условиями Парижского мира 1856 года явились гораздо большей причиной упадка Черноморского флота на ближайшие десятилетия, чем фактическая гибель устаревших деревянных парусников.
* * *
Вся жизнь Нахимова была связана с морем, в котором он провел около ста пятидесяти месяцев и заслужил ряд наград; не считая лечения за границей, на отпуска у него приходилось всего десять месяцев. За эти годы он так и не приобрел недвижимого имущества, свои средства расходуя на флот, который был для него семьей.
Нахимов говорил: «Неужели вы не видите между офицерами и матросами тысячу различных оттенков в характерах и темпераментах?» Он выступал против страха как основного средства воспитания: «Страх подчас хорошее дело, да согласитесь, что не натуральная вещь несколько лет работать напропалую ради страха. Необходимо поощрение сочувствием; нужна любовь к своему делу, тогда с нашим лихим народом можно такое делать, что просто чудо». Считая, что необходимо учить подчиненных своим примером, моряк говорил: «Не учите их, как попугаев. Пожалуйста, не мучьте их и не пугайте; не слова, а мысли им передавайте».
Несмотря на то что Нахимов не давал спуску нарушителям дисциплины и требовал образцового порядка на борту, моряки уважали и любили его. Севастополец слышал весной 1854 года, как один из матросов говорил другому, что на эскадре Нахимова больше работы, но и больше веселья. Он рассказывал, что адмирал приказал оборудовать на берегу качели, палатки для встреч с женами, сам принимал участие в праздновании Пасхи и христосовался со всеми знакомыми встречными. При таких условиях экипажи примирялись с тем, что флагман для сохранения боеготовности не отпускал матросов в город.
Для офицеров адмирал служил примером не только бывалого моряка, но и человека культурного, знакомого с новинками морской литературы и усиленно пропагандировавшего чтение среди молодежи.
Прошло много лет, однако имя П. С. Нахимова не забыто. Оно отражено в книгах, кинофильмах, названиях судов и географических пунктов. В 2002 году было торжественно отмечено двухсотлетие со дня рождения героя-флотоводца. В этом — знак понимания важности сохранения традиций отечественного флота.
