Революция 1830 г. во Франции ускорила взрыв революции в Бельгии, поднявшейся против господства Голландии и образовавшей теперь самостоятельное буржуазное государство. Июльская революция дала толчок революционным выступлениям в Саксонии, в Брауншвейге, в Гессен-Касселе и в некоторых других частях Германии, введению в них либеральных конституций, росту стремлений к объединению страны (Гамбахский праздник 1832 г.). Революция во Франции способствовала подъему революционного и национально-освободительного движения против австрийского господства в Италии (восстания в Парме, Модене и Романье), восстанию в Польше против гнета царизма. Свержение монархии Бурбонов во Франции привело к усилению борьбы за парламентскую реформу в Англии, к выступлениям народных масс под лозунгом демократизации политического строя Швейцарии. В этой обстановке планы Николая I, подготовлявшего совместно с прусским и австрийским дворами военную интервенцию против Франции с целью восстановления в ней старой династии и господства дворянства, оказались неосуществимыми.

Революция 1830 г. во Франции — пример незавершенной буржуазной революции. По определению Ленина, это была одна из тех «волн», «которая бьет старый режим, но не добивает его, не устраняет почвы для следующих буржуазных революций»[343]. И все же эта революция имела немалое прогрессивное значение. Попытки наиболее реакционных слоев земельной аристократии восстановить господство дворянства как в центральных органах власти, так и в органах местного самоуправления потерпели полное и окончательное поражение. Французская монархия, бывшая в 1814–1830 гг. «шагом на пути превращения в буржуазную монархию», превратилась после революции 1830 г. в буржуазную монархию ^[344]. Приведя политическую надстройку Франции в большее соответствие с ее экономическим базисом, июльская революция способствовала ускорению процесса промышленного переворота в стране. В истории классовой борьбы в этой стране открылась новая глава: отныне на первый план в ней все более открыто стала выступать борьба между пролетариатом и буржуазией.

Июльская революция 1830 г. закрепила победу буржуазии над дворянством. Но господствовала — с 1830 по 1848 г. — не вся буржуазия, а только ее наиболее богатая часть — так называемая финансовая аристократия, в состав которой входили банкиры, крупные биржевые дельцы, в 40-х годах — также и «железнодорожные короли», владельцы угольных копей, рудников, лесов, крупные землевладельцы. Финансовая аристократия «диктовала в палатах законы, она раздавала государственные доходные места, начиная с министерских постов и кончая казенными табачными лавками»[345]. Рабочие, крестьяне, все мелкие промышленники и торговцы были вовсе отстранены от участия в политической власти.

Объективно главной задачей капиталистического развития Франции в те времена было завершение промышленной революции. Но в условиях господства финансовой аристократии политическое влияние промышленников почти неуклонно падало. В первые годы Июльской монархии число представителей промышленников в палате депутатов было близким к половине ее состава, а в середине 1847 г. оно сократилось до одной трети.

Осенью 1846 г. Энгельс ясно указал на это важнейшее противоречие политической жизни самого буржуазного общества во Франции: законодательная власть в последние времена Июльской монархии была более, чем в предшествующие годы, воплощением слов финансиста Лаффита, сказанных на следующий день после июльской революции: «Отныне править Францией будем мы, банкиры»[346]. Процитировав эти же слова Лаффита, Маркс вслед за тем вскрыл коренную причину возрастающего господства финансистов: с самого начала финансовая нужда поставила монархию Луи-Филиппа в зависимость от верхушки буржуазии, а в следующие годы сама эта зависимость становилась источником еще более острой финансовой нужды [347].

Задолженность государства представляла, пояснял Маркс, прямой интерес для финансовой аристократии, спекулировавшей на государственном дефиците и повторявшихся государственных займах. Посредством займов финансисты обирали государство и грабили сбережения тех граждан, которые, приобретая процентные государственные бумаги, безвозвратно теряли часть своих денежных средств, если не были случайно посвящены в тайны парижской биржи.

Биржа формально определялась как «объединение всех лиц, заинтересованных в продаже и покупке ценных бумаг». Но роль и значение биржи были неодинаковы в различные времена. Через 11 лет после июльской революции торгово-промышленная газета так характеризовала французскую фондовую биржу: «У парижской биржи нет больше ничего действительно коммерческого… Биржа, как все это знают, стала притоном спекулянтов… притон, однако, продолжает все более разорять промышленность и в своей триумфальной безнаказанности представляет зрелище таких деяний, сказать о которых: „подвиги каторжников“ — значило бы выразиться слишком слабо»[348].

Эти гневные слова справедливы, но они требуют пояснений Ведь еще Наполеон Бонапарт, беседуя с графом Моллиеном, вы дающимся знатоком финансового дела, с возмущением говорил, что для парижских биржевиков нет ничего святого и что средства их обогащения — ложь и подлог. По мнению Наполеона, такой безнравственности не было на амстердамской и лондонской биржах. Моллиен отвечал, что положение в Голландии и Англии исключает всякую возможность сравнения с Францией во всем, что касается биржи. В Голландии и Англии — совсем иные условия покупки и продажи государственных ценных бумаг; их понижение за день только на полпроцента или еще меньше было бы равносильно «целой революции». А во Франции курс государственных бумаг падает в течение дня до двух-трех процентов и это — обычное явление. «Почтенные коммерсанты» в Лондоне и Амстердаме сами бывают на биржах. Парижская же биржа обычно не посещается крупными коммерсантами; она заполняется агентами биржевых тузов и более всего авантюристами, которые, не зная сложного биржевого дела, ведут поистине азартную игру и чаще всего проигрывают, разоряются.

Изменчивость судеб наполеоновских войн и политические перевороты начала XIX в. в громадной мере содействовали росту крупных биржевых спекуляций. И как раз на лондонской, более «нравственной», бирже свершилась сразу после битвы при Ватерлоо грандиозная спекуляция, обогатившая английского биржевика Натана Ротшильда более чем на 1 млн. ф. ст. только за один день. Разумеется, и в этом случае обман был средством обогащения: ловко пущенный ложный слух о поражении англичан при Ватерлоо создал на бирже катастрофическое падение государственных бумаг, в сбыте которых, как видел это весь биржевой люд, участвовал сам Натан Ротшильд. Но в то время, когда все известные агенты Ротшильда сбывали стремительно падавшие государственные бумаги, другие, тайные, скупали их: в тот день во всем Лондоне только один Натан, побывавший при Ватерлоо и мгновенно вернувшийся в Англию, знал, что поражение потерпели французы, а не англичане.

Рост биржевых спекуляций — значительный факт в истории тех бурных времен; но этот факт еще не объясняет особенностей биржевой жизни во Франции в период Июльской монархии. Когда одного из Ротшильдов спросили, как достичь успеха на бирже, он ответил, надо уметь предвидеть непредвидимое. В годы Июльской монархии у французских финансистов и появилась особенно широкая возможность «предвидеть» и одновременно искусственно создавать непредвиденное. Французский отпрыск банкирской династии барон Джемс Ротшильд имел свободный доступ к королю Луи-Филиппу; он узнавал тайны внешней и внутренней политики Франции, а также дипломатические секреты других государств. А общий капитал братьев Ротшильдов, живших в разных странах Европы, был больше 2 млрд. фр.