Алиенора позволила словам литься на нее, представляя, что ее закрывает непроницаемый стеклянный пузырь, под защитой которого ничто не может причинить ей вред.

Старшая повитуха поднесла к ней ребенка, завернутого в мягкое одеяло. Девочка была крошечной, совершенной и очень живой, ее ручки и ножки без конца двигались, а маленькое личико застыло. Алиенора взяла дочь на руки, и ее сердце расцвело. Она не хотела думать о том, что скажет Людовик или еще кто-нибудь. Не сейчас, потому что другого такого мгновения никогда не будет. Кожа малышки была нежной, а на каждом пальчике красовался миниатюрный розовый ноготок.

– Как ее назовут? – спросила Петронилла.

Если бы родился мальчик, его бы окрестили Филиппом, в честь деда по отцовской линии.

– Марией, – сказала Алиенора. – В честь Святой Девы Марии, чтобы поблагодарить ее за милость.

Людовик обедал с придворными в великолепном зале, построенном его предком Робертом II. Он знал, что у Алиеноры начались роды, но старался об этом не думать. И аббат Сугерий, и Бернард Клервоский возносили Господу горячие молитвы и мольбы о живом наследнике для Франции. Он сделал все, что было в его силах, теперь все зависело от Алиеноры. Он даже велел ей не выходить из спальни за две недели до срока, чтобы дать сыну покой перед появлением на свет. Прежде всего он думал о ребенке. Если Алиенора умрет при родах, он найдет другую жену, а мальчик имел первостепенное значение: помимо того что он будет его наследником, ребенок станет и наследником Аквитании.

Церемониймейстер прошел по залу и обогнул высокий стол. Людовик тщательно вытер губы салфеткой и пригласил вестника подойти. Слуга наклонился, чтобы шепнуть новость королю на ухо. Приказав всем продолжать трапезу, Людовик покинул свое место и последовал за слугой из зала в небольшую прихожую, где его ждала мать.

– Ну что? – выпалил Людовик с нарастающим беспокойством, когда она сделала реверанс и снова поднялась. – Какие новости? Мой сын родился?

– Ребенок появился на свет благополучно, – сказала она. – Живой и здоровый.

– Слава Богу! Пусть все церкви Франции возвестят об этом! Я должен… – Он посмотрел на руку, которую мать положила ему на рукав.

Держала она его крепко, будто стальными пальцами, и он сразу вспомнил, как она его шлепала и приводила в порядок в детстве.

– В чем дело? – Он подумал, что, возможно, Алиенора действительно умерла.

Мать смотрела на него тяжелым взглядом.

– Родилась девочка, – сказала Аделаида. – У тебя крепкая и здоровая дочь.

Он резко выдохнул, будто его ударили.

– Дочь? Ты уверена?

Она подняла брови.

– Я была там, я уверена. – Она убрала руку с его рукава. – Твоя жена хорошо перенесла роды. Как только она пройдет церковный обряд очищения, вы можете приступить к зачатию сына.

Людовик сглотнул. От мысли о том, чтобы снова спать с Алиенорой и еще раз пройти тот же путь, его затошнило. Разве может женщина очиститься после родов, особенно после рождения дочери?

– Сначала она выкинула ребенка, а теперь родила девочку, – сказал он. – Как мне с этим справиться?

– Молитвой. – В голосе матери слышалось раздражение. – И настойчивостью. Королю нужны и дочери, и сыновья. Радуйся рождению этого ребенка и молись о лучшем исходе в следующий раз.

Людовик ничего не ответил. Он чувствовал себя обманутым Богом, Церковью и особенно женой. Что еще он должен был сделать, чтобы получить сына? Все его молитвы, все обещания, данные Сугерием и Бернардом Клервоским, свелись к этому. Девочка.

– Ты должен признать свою дочь и присутствовать при крещении, – напомнила Аделаида. – Твоя жена хочет назвать ее Марией в честь Девы Марии, если ты одобришь.

Людовик даже не думал об именах для девочки, потому что был уверен, что Алиенора родит сына.

– Пусть будет, как она хочет, – сказал он.

Когда мать ушла, Людовик закрыл лицо руками. Он не мог вернуться за стол, зная, что все будут смотреть на него, ожидая объявления, хотя, как водится, новость уже просочилась в зал. Он не хотел видеть их косые взгляды и ухмылки. Сколько раз слышал, как говорили о мужчинах, у которых рождаются дочери: они все подкаблучники и семя их слабое. Он даже не хотел видеть ребенка, но знал, что должен это сделать и устроить ее крещение, потому что таков был его долг.

Зазвонили первые колокола, сообщая, что новости уже разлетелись за пределы дворца. Сен-Бартелеми, Сен-Мишель, Сен-Пьер, Сен-Элуа. Людовик всегда любил звон их колоколов, отбивающих часы, вносящих порядок в повседневную жизнь и напоминающих о присутствии и цели Бога. Но сейчас, когда они приветствовали рождение принцессы, этот звон гудел в его ушах, будто насмешка, распаляя его гнев.

Ноябрьский день за стенами дворца был ярким, но обжигающе холодным. В реке Сене отражалось голубое небо, но в глубине вода потемнела и помутнела от недавнего сильного дождя. Промасленные льняные холстины в оконных нишах пропускали зернистый свет, а с ним и сквозняки. В большинстве ниш мерцали свечи, а в каждой жаровне горел уголь, чтобы разогнать сырость и холод.

Иногда Алиеноре казалось, что она живет в клетке. Из заточения в личных покоях она вышла еще в мае, но почти не ощущала разницы, кроме того что теперь чаще виделась с Людовиком и сносила его глупые прихоти.

Однако сегодня утром она немного развлеклась благодаря дяде Раймунду, князю Антиохии, и его жене Констанции, которая приходилась Людовику троюродной сестрой. Узнав о рождении принцессы Марии, супруги отправили своим близким и любимым родственникам во Францию множество подарков. Покои Алиеноры были переполнены богатствами с Востока. Отрезы драгоценных шелков переливались, как тихие воды Гаронны в жаркий день. Здесь были книги в резных панелях из слоновой кости, украшенные драгоценными камнями, мешочки с ладаном и кусочки душистого белого мыла. Реликварий из золота и горного хрусталя, в котором покоился лоскут плаща Девы Марии. Дамасские мечи и кольчуга – такая тонкая, что она вилась, будто паутина. Девочка получила в подарок серебряный кубок с аметистами… А еще пришло письмо, полное поздравлений и добрых слов, но между строк проскальзывал едва уловимый намек на цену, которую хорошо бы заплатить за эти редкие и драгоценные дары.

Алиенора остановилась у колыбели, чтобы посмотреть на спящую дочь. Мария лежала на спине, ее маленькие кулачки были сжаты, будто цветочные бутоны, а грудь поднималась и опускалась в быстрых, неглубоких вдохах. Алиенора смотрела на нее с печалью и нежностью. Рождение дочери разочаровало всю Францию, но она не разочаровалась в себе, и это было главное.

В комнату вошел Людовик. Он бросил взгляд на колыбель, но не решился посмотреть на ребенка, а быстро повернулся к груде подарков, о которых ему рассказал камердинер Алиеноры.

– Щедро, – сказал он, но с легкой гримасой отвращения к роскоши, хотя тут же ахнул, когда Алиенора протянула ему ковчег с обрывком плаща Богородицы. Его лицо засветилось, он задышал часто-часто.

– Дядя пишет, что посылает его тебе на хранение, потому что знает, что ты будешь им дорожить.

Людовик провел большим пальцем по гладкому горному хрусталю.

– На хранение?

Она протянула ему письмо.

– Он пишет, что после падения Эдессы его положение становится все более опасным и что он постоянно сражается c сарацинами.

Людовик поднес письмо к окну, чтобы свет, проникающий сквозь промасленный лен, падал на пергамент.

Алиенора погладила нежно-розовую щеку Марии. Перед самыми ее родами до Парижа дошли вести о том, что турки захватили франкское христианское княжество Эдессу и под предводительством Занги, атабека[15] Алеппо, теперь угрожают Антиохии, которой управлял ее дядя Раймунд, графству Триполи и даже Иерусалимскому королевству.

В письме говорилось об опасностях, с которыми сталкиваются остальные государства. В Рим направлялись представители, чтобы обсудить, что можно сделать для поддержки жителей заморских государств, и Раймунд надеялся, что Алиенора и Людовик смогут внести свой вклад, учитывая, что дело касается их близких родственников.