– Это не ответ на мой вопрос.

Он покачал головой.

– Да, я подумываю об этом и собираюсь посоветоваться с королем. Мне кажется, если вы возвращаетесь в Пуатье, будет лучше, если Петронилла поедет с вами. Ей станет лучше в стране ее детства – во многом она сама осталась ребенком.

– Значит, вы переложите ответственность за нее на меня?

– О ней нужно заботиться, и я верю, что все будет к лучшему.

– Для вашего блага или ее? – с презрением спросила Алиенора.

– Ради нас и наших детей.

– А когда мой брак будет аннулирован и я расстанусь с королем, что тогда?

– Тогда мне придется решать.

Алиенора вдохнула, чтобы возразить, но остановилась, увидев искреннюю боль в его взгляде.

– Что ж, я надеюсь, что ваша совесть направит вас в правильное русло, – сказала она. – Вы поклялись защищать ее. Не забывайте об этом.

Генрих, герцог Нормандии, наслаждался жизнью. Молодая женщина, оседлавшая его бедра, была красавицей с густыми пепельно-каштановыми волосами, большими серыми глазами и полными, мягкими губами, способными доставить самое изысканное удовольствие. Генриху было восемнадцать лет, и его энтузиазм и способности не иссякли за несколько любовных битв, начавшихся предыдущим вечером, когда он улегся в постель с Элбургой, флягой вина и блюдом пирожных, политых медом.

– Я буду скучать по тебе, – сказал Генрих, тяжело дыша, пока она скакала на нем. Он любовался покачиванием ее грудей и чувствовал приятные всплески возбуждения, когда она поднималась и опускалась.

– Тогда возьмите меня с собой, сир. – Она наклонилась, чтобы укусить его за плечо. – Я согрею вас в пути.

Генрих ненадолго задумался. Он собирался взять ее с собой в боевой поход. Он ценил комфорт, который она могла обеспечить, а Элбурга была не из тех, кто жалуется на жизнь в дороге; она не доставит хлопот. Однако пришлось с сожалением отказаться от этой мысли. Его отец будет не в восторге.

– Нет, милая, – выдохнул он. – Мне было бы очень приятно видеть тебя в Париже, но нельзя забывать о приличиях.

– Ха, я не знала, что ты заботишься о том, что подумают другие.

– Забочусь, когда это необходимо. Мы с отцом ведем деликатные переговоры с королем Франции. Нам кое-что от него нужно, и мы должны явиться к нему безупречными придворными. А от тебя мне нужно… нежное прощание.

Она откинула голову и рассмеялась.

– Тогда я высушу тебя досуха, мой господин. Когда я закончу, ты целый месяц не взглянешь на женщину!

Генрих сомневался в этом, но все равно позволил ей продолжить.

Когда утреннее солнце осветило землю, Генрих отпустил Элбургу, шлепнув ее по заду и вручив мешочек с серебром, достаточный для содержания во время его отсутствия. Он чувствовал себя полным сил, но отнюдь не измотанным. Чтобы действительно его вымотать, требовалось гораздо больше, чем несколько часов любовной игры. Он никогда не спал подолгу; а когда бодрствовал, его ум всегда был занят несколькими делами одновременно, переполнявшая его энергия заставляла шагать по комнате и суетиться. Оставаться неподвижным в церкви было самой трудной обязанностью в его жизни. Он считал, что Бог предназначил его быть королем и герцогом и простит ему время, не проведенное в молитве. Для этого и нужны были монахи и священники.

Генрих подошел к окну, надевая камзол из красной шерсти с немного потрепанными манжетами после игры в перетягивание веревки с собакой. Он знал, как важно правильно одеваться для торжественных случаев, но на каждый день ему нравилось носить удобные вещи. Для него был важен сам человек и то, как он использует свою силу. Его отец не соглашался с таким взглядом, но для отца одежда всегда была частью величия.

Во дворе царила суета: слуги готовились к предстоящему завтра путешествию в Париж. Нужно было перековать лошадей, начистить упряжь и проверить снаряжение, чтобы в пути все прошло гладко и быстро, без задержек. Король Людовик отказался от своего намерения напасть на Руан и вместо этого созвал переговоры. Он сослался на нездоровье, но в политике, если вы не встречаетесь с человеком лицом к лицу, никогда нельзя сказать, было ли это заявление правдой или отговоркой.

Насвистывая, Генрих застегнул ремень на бедрах, пригладил густые рыжевато-золотистые волосы и отправился на поиски отца.

Жоффруа находился в своих покоях, балдахин был задернут, а кровать застелена дневными покрывалами. Его слуги и придворные уже были заняты работой, писцы трудились над снопами документов. Жоффруа сидел у стола, положив ногу на мягкую табуретку. Он задумчиво смотрел на документ в своих руках.

– А, – сказал он, когда Генрих вошел в комнату, – прибыл наш соня.

Генрих налил кубок вина и взял небольшой каравай из корзины на столе.

– Я давно проснулся, – сказал он с многозначительной ухмылкой.

Его отец поднял брови.

– В самом деле? Будем надеяться, что ты использовал свой ранний подъем с пользой.

Между отцом и сыном промелькнула искра смеха, хотя выражение лица Жоффруа осталось озабоченным.

– Согласен. Любой опыт к лучшему, как вы мне постоянно твердите. – Генрих жестом указал на табурет. – Нога разболелась?

Жоффруа продолжал хмуриться. Он хотел добиться достаточного уважения и внимания к своему недугу – результату ранения, полученного в боевой кампании более десяти лет назад, – но не привлекая при этом ни малейшего внимания к тому, что он теряет силы и ловкость. Его сыну исполнилось восемнадцать, и этот красивый молодой жеребец рвался в бой, но Жоффруа крепко держал бразды правления и никогда не позволял своему наследнику забыть об этом.

– Не хуже, чем обычно, но лучше отдохнуть денек перед долгой дорогой. – Он жестом пригласил Генриха сесть. – Нам еще нужно обсудить некоторые вопросы.

Они уже говорили о том, как вести себя с французами. Людовик требовал передать ему земли Вексена на границе между Нормандией и Францией в обмен на признание Генриха герцогом Нормандии. Была также проблема с мятежным кастеляном Монтрёя, но поскольку Жиро де Белле находился в цепях в их темнице, а Монтрёй был разрушен до основания, о деле можно было забыть. Однако, поскольку де Белле обратился к Людовику за помощью против своих анжуйских владык, его можно было использовать в переговорах. Генрих был заинтересован в заключении перемирия и в том, чтобы откупиться от Людовика и решить дело миром. Не допуская французов в Нормандию, он мог сосредоточиться на Англии. Если для этого нужно полюбезничать и пожертвовать полоской земли, то так тому и быть. В следующий раз все может сложиться иначе.

– Что еще за дела? – Он сел на стул напротив отца.

Жоффруа сказал:

– Король Людовик начал процесс аннулирования своего брака. Ему нужен наследник мужского пола, но, к сожалению, семя его жены слишком сильно, а его собственное слишком слабо, чтобы это произошло. С ней у него рождаются только девочки.

Генрих нахмурился, не понимая, к чему клонит отец. Конечно, речь шла не о союзе между ним и старшей дочерью Людовика. Этот вопрос был рассмотрен и отвергнут много лет назад.

– Это его вина, конечно. Твоя мать гораздо более властная женщина, чем Алиенора Французская, однако мое семя зачало в ее утробе троих сыновей. У тебя не будет таких трудностей.

Генрих уставился на отца, едва не поперхнувшись хлебом, который жевал. Ему пришлось судорожно сглотнуть.

– Подумай, сколько престижа и власти мы получим от такого союза и насколько ослабнет Франция.

Генрих кашлянул и глотнул вина. Он не предполагал, что возьмет в жены женщину старше себя, да еще и побывавшую замужем за другим.

– Так и будешь молчать?

– Я не ожидал этого, сир, – сумел ответить Генрих. Мысленно он увидел себя в постели с измученной жизнью ведьмой. Он помнил, как его отец имел дело с Алиенорой и Людовиком, когда сам Генрих еще бегал за своей кормилицей. В его представлении идеальная невеста должна была быть девственной, невинной и моложе его, но политическая реальность диктовала иное. Оказавшись между своим идеалом и жестоким фактом, Генрих ненадолго растерялся, и это сбило его с толку.