Закончив есть, он окунул руки в розовую воду и снова вымыл их.

Алиенора наполнила их кубки.

– Я хочу поговорить с вами о будущем – о решении, которое я должна принять.

Жоффруа вытер руки о салфетку и устремил на нее пристальный взгляд голубых глаз, и ей показалось, словно она снова стала ученицей под его строгим, но доброжелательным наблюдением.

– Я знаю, что не могу оставаться незамужней. – Она поигрывала основанием своего кубка. – У меня есть долг перед Аквитанией – править и породить наследников, которые придут мне на смену.

– В самом деле, дочь моя, это так, – осторожно ответил Жоффруа.

– Хочу сообщить, что я получила предложение от Генриха, герцога Нормандии.

Он приподнял брови.

– Когда это случилось?

– В Париже, когда он и его отец приехали, чтобы заключить перемирие. В этом есть свои достоинства, я думаю.

– Герцог Генрих сам говорил вам об этом?

Она покачала головой.

– Полагаю, это было сделано по подсказке его отца. Я почти не разговаривала с молодым герцогом, и он был очень осторожен из-за сложившейся ситуации. Аквитания была бы для него огромной наградой, но стоит ли он этой награды? Вы можете понять мою настороженность.

Жоффруа отпил вина, чтобы дать себе время подумать. Алиеноре было бы неразумно брать мужа из числа своих баронов. Лучше бы ей выйти замуж за человека вне пределов Аквитании. Генрих, сын императрицы, безусловно, отвечал этому критерию. Пятнадцать лет назад Жоффруа сказал Алиеноре, что она должна выйти замуж за Людовика Французского. Он все еще помнил ту испуганную девушку, которая превратилась в молодую женщину, стоявшую перед ним сейчас, и это причиняло ему боль. Она доверяла ему, и он хотел сделать все возможное для нее и Аквитании.

– Я не знаю молодого человека, о котором идет речь, но его авторитет растет с каждым днем, и его род прославлен. Вам подобает выйти замуж за того, кто способен стать королем.

– Я тоже так думаю, – сказала Алиенора, – но я не решаюсь сделать такой шаг. Он молод, и, возможно, я смогу повлиять на него, но в таком случае он, подобно Людовику, будет подвержен чужому влиянию. Мне пришлось бороться с матерью Людовика, когда я вышла за него замуж. Судя по всему, императрица Матильда – грозная женщина и сын к ней прислушивается. Как я справлюсь на этом поле боя?

Жоффруа погладил свою бороду.

– Ты мудро поступаешь, проявляя осторожность, но я не верю, что у тебя будут такие же трудности. Ты взрослая женщина в полном расцвете сил. Императрица Матильда стареет и живет в аббатстве Бек. Она может править Нормандией, но не будет совать нос в другие дела. Генрих не провел все свое детство в учении, чтобы стать монахом, при этом он хорошо образован, так что этот путь может быть легче и для вас.

– Вы повторяете мои мысли. – Напряжение Алиеноры ослабло при одобрении архиепископа. На ее лице появилось задумчивое, почти печальное выражение. – Но если я приму это предложение, то во многих отношениях это будет выглядеть как выбор, сделанный без выбора.

Их беседу прервало появление Сальдебрейля де Санзе.

– Мадам. – Он подошел к столу, тяжело дыша от бега по лестнице, и преклонил колено.

Алиенора жестом велела ему подняться.

– Какие новости?

Он скорчил гримасу, темные кудри бились о его челюсть.

– Я слышал, что идет подготовка к тому, чтобы захватить вас, как только вы уедете отсюда, аннулировав брак.

– Захватить? – Ее окатило холодом. – Но кто решится?

– Мои доносчики говорят, что вам следует остерегаться Тибо де Блуа. Необходимо быть начеку, когда будете путешествовать по его территории, и избегать любых приглашений провести ночь в любом из его замков.

У Алиеноры перехватило дыхание. Итак, все уже началось: борьба за шанс захватить ее и принудить к браку, заключив в тюрьму и изнасиловав. Таким образом можно будет присвоить земли Аквитании, оплодотворить Алиенору и передать герцогство наследнику, если родится мальчик. Тибо де Блуа был старше Генриха Нормандского и Анжуйского, но не настолько, чтобы это имело какое-то значение. Он был просто еще одним честолюбивым молодым охотником, преследующим лань любыми доступными средствами.

– Тогда мы должны принять соответствующие меры предосторожности, – сказала она. – Сальдебрейль, я доверяю тебе, ты позаботишься о моей безопасности, и разрешаю тебе делать все, что потребуется. Если есть один «поклонник», то будут и другие. Проследи, чтобы наши лошади были хорошо подкованы и быстры, чтобы все оружие было отточено… и хорошо заплати своему осведомителю.

– Госпожа.

Он поклонился и ушел. Архиепископ тоже встал, чтобы уйти.

– Вот видите, какая на меня охота, – мрачно сказала она. – Еще до того, как аннулирование подписано и одобрено церковью, честолюбцы уже планируют мое будущее.

Жоффруа поцеловал ее в лоб.

– Бог наблюдает за тобой и защищает тебя, – сказал он.

– Мне помогают бдительный коннетабль и люди, которым хорошо платят за то, что они держат ухо востро, – ответила она язвительно. – Бог обычно помогает тем, кто помогает себе сам.

Дело было сделано, и Алиенора была свободна, что бы ни значила свобода в этом новом смысле. Жоффруа де Лору объявил об аннулировании брака, и она могла беспрепятственно вернуться в Пуатье. Стоя у открытого окна в комнате, которую отвели ей на время заседания, она застегнула плащ и выглянула в свежее апрельское утро.

С того места, где она стояла, было видно, как разъезжаются те, кто ее судил, – свиты различных епископов, сопровождаемые кавалькадами с багажом. Бернард из Клерво ехал на белом муле, его вещи уместились в простом свертке, пристегнутом к крупу. Алиенора вздрогнула. По крайней мере, он ей больше ничем не навредит. Она подозревала, что именно Бернард подговорил епископа Лангрского оговорить ее. Для человека, исповедующего любовь к Богу, он был полон ненависти и самодовольства.

Она чувствовала себя скорее опустошенной, чем счастливой, получив свободу, потому что все эти годы были потрачены впустую и не принесли ничего, кроме обид и потерь. Лучшее, что можно было сказать, – это то, что дело сделано и его можно срезать, как законченную ткань на станке, свернуть и убрать подальше, чтобы никогда больше не видеть.

– Мадам, лошади оседланы, – объявил молодой Жоффруа де Ранкон, оглядываясь на дверь. – Если мы поспешим, то сможем обогнуть Блуа при свете луны.

Алиенора отвернулась от окна.

– Я готова, – сказала она. – Едем домой.

Она ждала во дворе, когда к ней подведут лошадь, как вдруг явился Людовик, в плаще и сапогах, готовый возвращаться в Париж. Увидев ее, он замер.

– Все готово, – сказала Алиенора, чтобы устранить неловкость, ее тон был лишен эмоций. – Желаю вам счастливого пути, сир.

– И я вам, – жестко ответил он.

– Мы больше не встретимся. – Она должна была убедиться в этом. В их браке были моменты, когда она любила Людовика, и еще больше моментов, когда она его ненавидела и поносила, но сейчас она чувствовала оцепенение. Она видела лишь пыль под ногами. Она уезжала и не оглядывалась.

Тьерри де Галеран вышел из зала, положив руку на эфес шпаги. Он уставился на Алиенору так, словно она была пятном на его тунике. Она ответила ему с таким же отвращением. Если бы не этот человек, отравляющий жизнь и постель Людовика, если бы не Бернард Клервоский с его вредными проповедями, если бы не все эти мелкие, жаждущие власти люди из церкви и государства, борющиеся за влияние на Людовика, их брак, возможно, сложился бы иначе.

– Мадам. – Де Галеран отвесил ей поклон, в котором угадывалась предельная вежливость и одновременно насмешка.

Сальдебрейль прибыл с конем: каштановым мерином со скользящим аллюром, который без труда бежал день и ночь. Лошадь была легко нагружена, ее шкура блестела здоровьем. Учтивый жест Сальдебрейля, когда он подсаживал ее в седло, свел на нет оскорбление де Галерана. Поскольку путь предстоял долгий, Алиенора ехала верхом, как на охоте, а не в дамском седле на платформе. Юбки у нее были широкие, чтобы прикрыть ноги, а под ними – кожаные бриджи, заправленные в крепкие сапоги. Сальдебрейль помог ей сесть в седло, но она все равно чувствовала неодобрение Людовика, и ее нетерпение разгоралось. Чтобы угодить ему, следующая жена должна быть монахиней.