– Упокой Господь его душу, и да благословит Господь святого Эдмунда, – сказал Генрих с серьезным лицом и весельем в глазах.

– У Стефана есть другие сыновья, – сказал Гамелин. – Например, Гильом.

– Но он не будет стоять на пути, как Эсташ, – ответил Генрих. – Он податлив, за что все будут благодарить Христа. Я сомневаюсь, что он встанет на нашем пути. А если и встанет… – Остальное он выразил красноречивым пожатием плеч.

Неделю спустя в лагерь Генриха прибыл еще один гонец на взмыленной лошади, на этот раз из Аквитании с известием о том, что Алиенора благополучно родила прекрасного, здорового мальчика, которого окрестили Гильомом – как они и договорились перед отъездом Генриха в Англию.

Если раньше чаша Генриха была полна, то теперь она переполнилась. Он знал, что жена родит мальчика, но полученное письмо подтверждало, что Бог ему благоволит, особенно когда он понял, что его сын родился в тот же день, возможно сделав свой первый вдох в тот самый момент, когда Эсташ задохнулся. Если это не было Божьей волей, то чем же еще.

Людовик сломал печать на письме, которое пришло от Генриха, герцога Нормандского и графа Анжуйского. Он делал это медленно, оглядываясь на придворных в зале, чтобы понять, кто за ним наблюдает. Сегодня ему нездоровилось. Лекарь сказал, что в нем слишком много меланхолии, и пустил ему кровь, чтобы уравновесить его соки, но от этого у него только разболелись рука и голова. Известие о смерти Эсташа Булонского никак не улучшило его мрачного настроения. Это означало, что на пути Генриха к английскому трону стало одним препятствием меньше. Это также означало, что его сестра Констанция теперь вдова и ему придется вытребовать у Стефана ее приданое и найти ей другого мужа.

Медленно развернув свиток, он с чувством легкой изжоги прочел обычные приветственные речи. Затем дошел до того места, где Генриху было угодно сообщить своему повелителю, что Бог счел нужным даровать ему и герцогине Аквитанской радость и благословение в виде крепкого, здорового сына. Слова впечатались в мозг Людовика, пока он сидел и смотрел на них. Как такое могло случиться? Почему Господь благоволил не ему, а этому анжуйскому выскочке? Что он сделал, чтобы Бог от него отвернулся?

– Плохие новости? – спросил его брат Роберт, подняв брови и протянув руку за письмом.

Людовик отступил назад и, свернув пергамент, заправил его в рукав. Все скоро узнают, но это неприятное известие он хотел держать при себе как можно дольше.

– Я расскажу всем позже, – сказал он. – Тебя это мало касается.

Роберт бросил на него косой взгляд.

– Это дело между мной и Богом, – сообщил Людовик и вышел.

Он пожалел, что посыльный не заблудился по пути в Париж и не упал в трясину, тогда ему не пришлось бы носить это письмо, это знание у себя на груди.

Прибыв в свои покои, он отпустил слуг и лег на кровать. Людовика переполняла скорбь о сыне, которого у него не было, – о сыне, которого Алиенора родила мертвым, давно, когда была совсем юной его женой. Он горевал о том, что она родила наследника Генриху Анжуйскому, а ему подарила только дочерей. Чувствуя себя опустошенным, покинутым и полным жалости к самому себе, он накрыл голову подушкой и зарыдал, жалея, что давным-давно его забрали из монастыря и сделали королем.

– Мадам, герцог, ваш муж, прибыл, – объявил камердинер Алиеноры.

Алиенора в ужасе воззрилась на него.

– Что, уже?

Он ответил ей лукавым взглядом.

– Да, мадам.

– Но он не должен был до… А, не важно. Задержите его, сколько сможете.

Он бросил на нее настороженный взгляд, но поклонился.

– Ох уж этот Генрих! – воскликнула Алиенора, разрываясь между негодованием и радостью. Его глашатаи прибыли сегодня утром, сообщив, что муж будет здесь ближе к ночи, но день еще не догорел, и до заката оставалось несколько часов. – Я не видела его больше года, и вот он здесь, а я не готова.

– Сию минуту управимся, – сказала Марчиза, как всегда практично и весело. – Ваш господин увидит вас, но ему будет все равно, заплетены у вас пряди в шесть косичек или в две.

– Но мне будет не все равно, – пожаловалась Алиенора, но только потому, что была раздражена. На самом деле это не имело значения. – Тогда поторопись, – сказала она. – Его надолго не удержишь.

Женщины уложили ее волосы в золотую сетку и затянули кружева на ее шелковом платье, чтобы подчеркнуть ее ставшую более изящной фигуру. Кормилица занялась малышом Гильомом, который в семь месяцев был уже энергичным крохой, вышел из пеленок и носил вышитую белую рубашку. Кормилица надела ему на голову чепчик, а Алиенора велела ей выпустить наружу челку, чтобы показать ярко-рыжий цвет волос.

Не вполне удовлетворенная своим видом, но зная, что дальше ждать нельзя, Алиенора поспешила в зал и устроилась на герцогском троне с младенцем на коленях. Эмма и Марчиза уложили ее юбки изящным вихрем, и Алиенора глубоко вздохнула.

Мгновением позже она услышала голос Генриха, протестующего, что нет, ему не нужно переодеваться, и нет, он не хочет надевать корону, принимать угощение, причесываться или что-то еще, что кто-то может придумать, чтобы задержать его. Он распахнул дверь и вошел в зал, его плащ развевался, как знамя, а шаг был тверд и быстр. Его лицо раскраснелось, а в глазах сверкал стальной блеск, граничащий с гневом. Внезапно он остановился и уставился на Алиенору, его грудь тяжело вздымалась.

Она встретила его взгляд с гордостью, не выдавая охватившего ее трепета, а затем опустила глаза на сына, который хотел встать и подпрыгнуть у нее на коленях.

– Это твой папа, – сказала она ребенку, повысив голос, чтобы Генрих услышал. – Твой папа приехал, чтобы увидеть тебя. – И она снова посмотрела на Генриха, прямо и с триумфом.

Генрих глубоко вздохнул и пошел вперед. Его взгляд уже не был сердитым, а светился удовольствием и предвкушением.

– Ты похожа на Мадонну, – хрипло сказал он.

Алиенора скромно улыбнулась.

– Это твой сын, – сказала она. – Гильом, граф Пуатье, будущий герцог Нормандии и король Англии.

Генрих взял младенца из ее рук, чтобы хорошенько рассмотреть. Он держал его над головой, а маленький Гильом громко смеялся и пускал на отца слюни.

– Что ж, отличное начало; наследник плюет на меня. – Генрих усмехнулся, опустил сына, переложил его на одну руку и вытер лоб обшлагом походной туники.

– У него твои глаза и волосы, – сказала Алиенора. Умиление и счастье бурлили в ней. Людовик никогда не пытался играть или общаться с их дочерьми, а Генрих держал ребенка бесстрашно и естественно.

– Зато черты лица твои, – ответил Генрих. – Какой прекрасный маленький мужчина!

Ребенок изогнулся в его руках и схватился за брошь на плаще Генриха, которая привлекла его внимание. Генрих осторожно оторвал пухлые пальчики наследника от застежки и передал его ожидающей няне.

– Как и ты, он никогда не сидит спокойно, – сказала Алиенора. – Громогласно возвещает о своих желаниях – и ему лучше подчиниться, иначе…

Генрих поднял брови и улыбнулся.

– Определенно весь в меня.

Алиенора встала, чтобы поприветствовать его торжественным реверансом, но муж встретил ее на полпути и поцеловал.

– Я скучал по тебе, – сказал он.

Они выпрямились вместе, и он положил руку ей на талию.

– Я тоже скучала. Прошло много времени. – Она остро ощущала его прикосновения. – Нам нужно о многом поговорить. Письма сообщают немало, но они не из плоти и крови.

– Нет, и очень жаль. Ты часто писала, что здорова, и я рад видеть, что это правда.

Алиенора подумала, что он должен быть рад, ведь если бы она умерла при родах, он бы остался с претензиями, которые невозможно было бы предъявить, и все ее огромные богатства были бы для него потеряны. Учитывая, что их сыну исполнилось уже семь месяцев, она подозревала, что он также раздумывает, достаточно ли она оправилась, чтобы зачать еще одного ребенка.