Я задал несколько вопросов Лене, но не получил ответа.

«Мы все работаем, оставь машину включенной.», — это все, что сказала Лена.

16 июня вечером я снова включил радио, соединенное с магнитофоном. В этот раз Лена объявила прямой контакт с недавно умершим знакомым. Она четко произнесла его фамилию, но его голос утонул в шуме эфира.

Меня поприветствовали несколько друзей. Все, казалось, хорошо осведомлены о моих планах в Помпеи. Мужской голос быстро выкрикнул: «Здесь из Помпеи — слушай Боевского».

Затем прозвучал голос «Старого еврея», добавивший по-шведски: «До свидания, я жду в Неаполе!»

Друг нашего старшего сына Свена, который был у нас в гостях в Нисунде, попросил разрешения поучаствовать в одном из сеансов записи. Его отец умер несколько лет назад, и я охотно согласился. В итоге в адрес молодого человека прозвучало несколько приветствий.

Я не уверен, был ли это его отец. Во всяком случае, к нему два раза обратились по имени и один раз назвали довольно необычным прозвищем. Я нечасто видел, чтобы человек так рыдал во время сеанса записи.

Оставшись один, я снова включил оборудование. Лена объявила «прямой контакт», но я остался разочарован, услышав голос русской женщины — диктора. Моим первым порывом было поменять частоту, но я знал по опыту, что Лена обычно не ошибается, и оставил запись включенной. И вот ее результат.

Началась она со знакомого мужского голоса, объявившего по-немецки и по-шведски: «Здесь, в Швеции!» Почти одновременно с этим Лена дала сигнал о «прямом контакте». Мужской голос быстро выкрикнул: «Девушка!». За этим последовал хорошо известный шипящий шум, сквозь который можно было слышать голос русского диктора. Последнее, что она произнесла, было: «Со следующим словом..»

В этот момент раздался чистый девичий голос, то же самое сопрано, которое приветствовало меня до этого. «Фридрих, я хочу помочь!» — отчетливо пела она по-шведски. Затем наступила продолжительная пауза, после которой тот же поющий по-немецки женский голос зазвучал как будто издалека: «Верь, мы придем!».

Лена подала быстрый сигнал: «Радарные контакты!», вслед за ним последовало личное сообщение для меня. Почти одновременно ко мне обратились трое моих друзей. Затем вновь появилось чистое сопрано. Несколько взволнованно оно пело по-немецки: «Фридель ждет нас!»

И тут наступил кульминационный момент передачи, когда тот же самый голос внезапно вырвался на передний план и пропел громко и чисто по-немецки и по-шведски: «Мне нужна помощь — я с Фредди!». На этом запись закончилась.

Теперь моей задачей было определить, кому принадлежит сопрано. Так как Лена не дала мне никакой информации, я должен был выяснить это сам. Было ясно одно, что поющий голос с высокой девической интонацией звучал четче, чем другие голоса. Его высокие частоты без усилий пробивались сквозь более низкие звуки и статический шум. Видимо, поэтому девушка и выбрала песню в качестве средства передачи своего сообщения.

Она, должно быть, знала меня, потому что дважды назвала меня «Пелле» и «Фридрих» и один раз «Фредди». Меня особенно заинтересовало шведское слово «помощь», в котором различался местный акцент. Могла ли это быть Ригмор? Мои предположения казались объяснимыми, но для отца Ригмор было бы легче определить это точно.

В течение нескольких недель я во время каждого контакта постоянно мысленно обращался к Ригмор с просьбой передать сообщение для отца. Я понимал, что ее появление на пленке было бы крайне важно не только для ее отца и сестер, но и для всех тех, кто потерял своих близких в результате несчастного случая. То обстоятельство, что трагическая судьба Ригмор широко освещалась шведской прессой, тоже могло сыграть положительную роль при контакте.

Не была ли фраза: «Фридрих, я хочу помочь!» обещанием сотрудничества? Если окажется, что сопрано принадлежит Ригмор, то она удивительно быстро оправилась от шока, вызванного смертью. То обстоятельство, что она использовала смесь языков, которой пользуются мертвые, говорит о гибкости и приспособляемости, потому что насколько я знаю, она никогда не изучала итальянский. Если связь с Ригмор будет налажена, то мы сможем заглянуть за невидимую грань, и возможно, что те, кто недавно был убит, смогут впервые поведать нам о себе. Кроме того ее признание поможет нам узнать, как влияет насильственный акт на психику человека и исследовать законы причины и следствия.

Я с нетерпением ждал визита Берндта Андерсона, но похороны Ригмор откладывались для проведения вскрытия. И тут произошло нечто, позволившее ясно представить, что произошло с Ригмор. Я получил сообщение, которое превзошло все мои ожидания. Я еще не знал, что оно станет началом запланированной серии передач, которые я получу в течение следующих восьми дней.

21 июня 1966 года, в день летнего солнцестояния, около 8 часов вечера я, как обычно, соединил магнитофон с радио и крутил настройку в надежде установить контакт с Леной. Через некоторое время она появилась на частоте, которая была практически свободна от помех. После Лены раздался знакомый мне женский голос, говоривший по-шведски и по-итальянски. Она беседовала с кем-то о вреде курения.

Казалось, что разговор происходит на переднем плане рядом с микрофоном. Через некоторое время послышался мужской голос, сказавший: «Фридель — Мелар слушает!». Как я уже упоминал ранее, слово Мелар или Мелархойден — пригород Стокгольма, расположенный на берегу озера Мелар — является кодовым словом для передающего центра на другой стороне, из которого, как мне сказали, исходят все передачи, адресованные мне. Тот же самый мужской голос продолжил говорить в большой спешке, так что я смог понять лишь часть сообщения. Затем в характере передачи произошла явная перемена. Мягкий женский голос, пробиваясь через шипящие звуки, нежно и ободряюще произнес по-шведски: «попытайся.»

Когда я услышал этот голос, меня вдруг осенило: Это мать Ригмор! Я не знал Эйвор Андерсон при жизни. Нескольких фраз, записанных мной сразу после ее смерти, было недостаточно, чтобы ясно идентифицировать ее голос. Но интуитивно я был уверен в том, что услышал именно ее. Снова появился мужской голос, быстро говоривший по-немецки, по-шведски и по-итальянски. Я не мог понять текст полностью, но он, казалось, высказывал свое мнение о магнитофоне, радио и обо мне самом. Одновременно мне показалось, что кого-то уговаривали выйти на связь. Внезапно на переднем плане зазвучал голос молодой женщины, который робко и несколько нерешительно сказал по-шведски: «Фред — это Ригмор Андерсон.».

Это было такое чудо, слышать теплый голос Ригмор. Она говорила точно, как в жизни, со своей характерной местной интонацией.

Сразу после этого заговорил женский голос по-немецки и по-шведски, но я смог понять только часть ее слов. Женщина выразительно произнесла: «Ригмор, ты должна идти к Фреду. Пелле говорит и по-немецки тоже».

И снова мужской голос быстро позвал меня на трех языках: «Фредерико, я буду говорить быстро. Эйвор (мать Ригмор). мертвые…».

Быстрым шепотом Лена вставила: «Установи связь с матерью, — и добавила отчетливо, — любят, обретают покой.»

На переднем плане голос Ригмор медленно, делая паузы, проговорил: «Фред. я… Мунте., - и добавил взволнованно, — я сожалею.». Послышался странный органный аккорд, а затем голос нашего друга Арне Фалька заговорил нараспев по-шведски с норвежским акцентом: «Где можно получить счет?».

Прозвучал новый аккорд, и тот же мужской голос, что и до этого, выразительно произнес по-шведски: «Ригмор, думай о карме!».

На переднем плане Ригмор задумчиво пропела по-шведски: «Это карма, — и быстро добавила, — жаждущий.». Остальное утонуло в шуме помех.

Затем снова оживленный мужской голос, ритмично чередуя немецкий и шведский языки, передал сообщение: «Федерико, важная информация, Мелар в контакте с Моэлнбо, поддерживай связь, Ригмор сообщает Микаэлу, мы придем по радио, мы соединяем аппарат мертвых. мы соединяем. У Лены связь и интервал. Мы передаем по радио. проверь радио., - а в конце с особой выразительностью подчеркнул, — Ригмор хочет контакт.»