— Хризоберилл, — поясняет он в ответ на мой вопрос. — Иначе называется «кошачий глаз». В самых лучших из этих камней есть как бы глаз, расположенный идеально по центру — вот, посмотрите. Когда свет падает под определенным углом, он напоминает кошачий зрачок в ярких солнечных лучах, то расширяется, то сужается, как живой. Их добывают на Цейлоне, там эти камни считаются могущественным талисманом против злых духов; люди также верят, что кошачий глаз сохраняет богатство и крепкое здоровье. В этом качестве он надежно охраняет меня от симпатий Джаспера Адлингтона.

— Мы прозвали его мистер Дрябли, — добавляю я. — Мы еще не придумали животное, с которым его можно сравнить.

— Очень подходящее прозвище.

— Сдается мне, что он обожает блестящие вещички. Вы не заметили? Следите за своими драгоценностями. Камень такой величины и прозрачности, наверное, очень редок.

— Да, очень. Но я уверен, что сумею защитить себя. — Он стукает тростью, увенчанной львиной головой, по твердым кафельным плиткам на террасе, и из нее выскальзывает тонкое, острое лезвие. Ударяет еще раз — лезвие исчезает. На это уходит не больше секунды. Я понимаю, что этот человек нравится мне все больше и больше. Да, дорогой Томазино, всегда доверяй своим предчувствиям. От Леандро, старика с негнущейся спиной, определенно веет чрезвычайной настороженностью. И эти губы, тонкие, плотно сжатые губы, они его выдают. Я уверен, он, если надо, может стать безжалостным, с молчаливого согласия своего хитрого сердца, но, тем не менее, с нами он держится, как безупречный джентльмен. Вряд ли человек сможет управлять судовладельческой империей, если не разовьет в себе инстинктов барракуды.

— Очень полезная вещь, — говорю я.

— Надо всегда быть начеку, — замечает он.

— Надо, — соглашаюсь я.

— Нет, — говорит он, глядя на источник. — От судьбы не защититься. Или от старости. Мало кто умеет стареть. Если волосы побелели, а лицо покрылось морщинами, означает ли это, что мы стали немощны или не способны быть самими собой? Я еще не устал, хоть сердце мое и поизносилось. — Он смотрит на меня и вздыхает. — Простите меня, пожалуйста. С самого приезда сюда я не испытывал потребности поговорить. Почти как ваш брат.

— Вы очень наблюдательны.

— Если молчишь, приходится наблюдать — ничего другого не остается.

Мы сидим в дружелюбном молчании, прислушиваясь к журчанию воды и смеху гостей. Вокруг нас вино льется рекой. Может, вода и полезна для телесного здоровья, но немного вина еще полезнее.

Ого, вскоре для нас многое может измениться. Я это чувствую. У меня приятно подергивается колено.

— Вы, наверное, заметили юную леди, которая приехала ко мне, — говорит Леандро. — Ее зовут Лора Гарнетт, она близкая подруга моей дочери Беатриче, которая умерла несколько лет назад. Школьная подруга, вместе учились в Швейцарии. Ей сейчас приходится нелегко. Она просит совета, но не желает ничего слушать. Она так молода. Рядом с ней я в полной мере ощущаю свой возраст.

— Но вы еще совсем не так стары.

— Что ж, ноги у меня крепкие. И то слава Богу. Я хорошо сплю и передвигаюсь на своих двоих. Секрет вечной молодости — в вечном движении.

Я смеюсь.

— Надеюсь, вы правы.

— Сомневаюсь, но тоже надеюсь. К сожалению, после смерти моей бедной Беатриче я растерял волю к жизни. Что может быть хуже для мужчины, чем растерять свою силу, свои ожидания, лишиться всего, что он любил. Теперь у меня можно отнять только одно — мое настоящее, хотя человек не может потерять то, что ему не принадлежит.

Нас прерывает взрыв хриплого смеха из-за столика Мадам Двадцать Каратов. Я с удивлением замечаю, что там сидит Лора с мистером Дрябли, оба потягивают мартини. Леандро тоже замечает их, но выдает свое недовольство лишь тем, что слегка поводит плечами.

— Как печально, что Мерано стал притягательным местом для придурков, — говорит он, не сводя глаз с мистера Дрябли. — В прежние времена здесь было куда больше роскоши. Мы с моей женой Алессандрой обычно приезжали сюда летом, когда дуют прохладные бризы. Но это было в другой жизни, еще до войны, до того, как она умерла. Интересно, как историки назовут эту войну?

— Шедевр разрушенной цивилизации, — улыбаюсь я. — Так называет меня Ариэль.

— Ваша Ариэль, она очень напугана, верно?

— Это так заметно?

— Нет, совсем не заметно. Просто, как вы сказали, я наблюдателен, хотя бы потому, что я здесь и вы тоже здесь, а она очень одинока и очень боится. La bella donna, pazzo di terrore.

Где-то далеко в горах залаяли собаки.

— Она bella donna, правда? — говорю я. — И, сказать по правде, я тоже боюсь. За нее. Это ужасная история, и, к сожалению, я не имею права ее обсуждать.

— Разрешите спросить, почему вы решили, что Мерано вам поможет?

— Мы подумали, что здесь он нас не найдет, — говорю я и только потом прикусываю язык: неразумно даже намеком упоминать о Его Светлости. — Но теперь я уже не уверен в этом. Думаю, нам пора уезжать.

— Понимаю.

— Но дело в том, что я не знаю, куда нам ехать, где Ариэль будет чувствовать себя в безопасности. Может быть, вы посоветуете?

До нас донесся еще один взрыв смеха. Мы видим, как Лора встает из-за стола вместе с мистером Дрябли, он держит ее за руку. Леандро достает изящную золотую зажигалку, украшенную, как я замечаю, еще одним хризобериллом, и закуривает сигару «Монте-Кристо». Его глаза прищуриваются — не от дыма, а потому, что он искоса смотрит вслед уходящей Лоре. Он тоже предлагает мне «Монте», но я отказываюсь. Я изредка не прочь немного подымить, но сигара — слишком фаллический предмет для моих пухлых вялых пальцев.

Итак, я лишился еще одного своего излюбленного развлечения.

— Понимаете, она не хочет возвращаться к мужу, — поясняет Леандро. — У нее двое детей… к сожалению. Ей кажется, что она наказывает меня, потому что я отговаривал ее выходить за него замуж, но на самом деле она причиняет боль только себе.

— Вы имеете в виду мартини и мистера Дрябли, — говорю я.

— Без помощи первого трудно выносить последнего.

— Почти все мужчины — потрясающие негодяи.

— Да. Даже я. А меня называли и худшими словами. — Он выпускает дым идеальными колечками. — Нет, разумеется, это было давно. Видите ли, возраст сказывается, да и конец войны. Я передал большую часть своих деловых обязанностей в руки других, чтобы иметь свободу путешествовать с курорта на курорт. Стабиане, Аньяно, Сибарите, Монтекатини, Сатурния, Рекоаро. Воды излечивают мое тело, а мой приезд всегда вызывает массу сплетен. Ничего не могу поделать, но это полезно для местного населения. А теперь я устал. Я хочу домой. Может быть…

Я сижу и жду. Мое сердце начинает колотиться в такт подергиваниям в колене, подтверждая предчувствие. Может, это тот самый случай, какого мы ждем. Мне придется оценить ситуацию, побольше узнать о нем, о расположении его дома, о доступности, об уединении, но, возможно, это то самое место, где Ариэль сможет подлечить свои расшатанные нервы, где она будет вдоволь нежиться на жарком солнце, вдали от всех мистеров Дрябли на свете.

— Простите, если мое гостеприимство покажется вам навязчивым, — продолжает Леандро. — Лора вернется в Англию, несмотря на то, что в семейной жизни она несчастна, а своей семьи у меня нет. Мой палаццо в Тоскане слишком велик для меня, в пустых комнатах гуляет эхо. Вокруг стоит несколько домов для гостей, и прислуга живет у меня круглый год. Они будут рады услышать в доме детский смех. И я тоже буду рад. Да, — добавил он как бы про себя. — Это порадует мое сердце. Вы окажете мне большую любезность.

— Это вы оказываете нам любезность.

Он протестующе машет сигарой и встает.

— Мне нужно повидаться с Лорой, — говорит он.

— Спасибо, — говорю я. — Завтра же побеседую с Маттео и Ариэль.

Он откланивается и уходит, оставляя за собой едва уловимый шлейф дыма.

На следующее утро за завтраком, когда мы ели дыню, я рассказал о вчерашнем разговоре.