Мне так нравится его хитроумная простота, что я занимаю место за соседним столиком, а Белладонна на время удаляется к себе в кабинет поправить парик. Он называет себя — Пиригрин Бэррелл — и представляет нам своих друзей: Селеста Люкейр, редактор журнала моды «А-ля Мод»; другой редактор, Беттина Баррон; их главный фотограф Джонни Минк и его приятель Скотти Таннахилл, у обоих на лице застыли высокомерные ухмылки. И еще один друг, Гай Линделл. Крестьян среди них нет. Проклятье. Типы из мира моды всегда действовали мне на нервы. Самодовольные ханжи, они свято верят в правильность линии юбок, которую строго-настрого велят своим читателям ежемесячно менять. Но кому до них есть дело? Мы привыкли иметь собственных портных и швей, они могут воплотить в жизнь все, чего только ни пожелает наше сердце, поэтому я даже не знаю, как войти в универсальный магазин, и уж тем более не стану покупать наряды из тех, что навязывают мне дурацкие журналы.

Не могу отказать в добром слове Селесте, хоть она и невероятная худышка. Ее платье очень красиво — наряд в крестьянском стиле от Жака Фата. Она похожа на Марию-Антуанетту в день сельского пикника, лиф ее платья зашнурован золотыми лентами, широченная юбка сшита из разноцветных лент, скрепленных вместе. И что еще занятнее, ее ожерелье сделано из крохотных зажигалок, связанных между собою простой суровой ниткой. От такого наряда Брайони пришла бы в восторг, но все-таки я с трудом сдерживаю желание измазать очаровательные белые чулочки Селесты грязью с костюма Пиригрина, хоть за это она и пнет меня свой балетной туфелькой. Беттина далеко не так элегантна: она, по примеру мазохисток наполеоновской эпохи, пропитала почти прозрачное платье водой и наверняка схватит жестокую простуду. Джонни и Скотти изо всех сил стараются не потеть в одинаковых меховых куртках. Наверняка они долго обдумывали свои наряды. Не зря приятели прозвали Джонни Хорьком. Придется напомнить ему, что хорьки — близкие родственники грызунов.

Потом я замечаю, что они беседуют о каком-то человеке, которого они называют социопатическим сквайром, и настораживаюсь. Может быть, это и есть та самая ниточка. Только британец, страдающий наследственным садизмом, способен наградить своего отпрыска нечеловеческим именем Пиригрин. У Гая тоже заметен английский акцент. Поэтому я подзываю официанта, велю ему привести Джека и прошу того передать Белладонне, чтобы она поскорее присоединилась к нам.

— А на прощание он подарил ей кожаную куртку ручной работы от Ригби и Пеллета, расшитую бриллиантами, — рассказывает Пиригрин.

— Все говорили, что это долго не протянется, — самодовольно улыбается Беттина.

— А все потому, что она, Микаэла, просто не хотела ничего замечать. Например, однажды она вернулась домой и обнаружила в спальне молодую женщину, привязанную к кровати. Та билась в истерике. Оказывается, он оставил ее там, пошел выпить, да и забыл про нее.

— А Микаэле это нравится, — замечает Селеста. — Она сама купила наручники и пользуется ими вместо колец для салфеток. — Она изящно отпивает глоток коктейля «Белладонна». — Но, Перри, милый, честное слово, не понимаю, как ты их выносишь. Иногда мне кажется, что твои друзья для тебя глуповаты.

— Ничуть не глуповаты, — возражает Перри. — Кто-кто, но не сквайр Саймон. Он просто немного эксцентричен.

— Как это? — спрашивает Хорек.

— Например, — поясняет Перри, — он ни разу в жизни не был в Германии, но почему-то требует, чтобы его называли Шульце. Клянется, что его любимый фильм — «Хайди».

— Скорее уж «Триумф воли», — ворчит Гай. Его единственная уступка теме нашего бала — маска из бронзовой кожи, галстук-бабочка из яркого бронзового шелка да кушак.

— Шульце обожает кожаные штаны, — продолжает Беттина. — И, привязывая своих злополучных любовниц к кровати, он всегда напевает «Эдельвейс». А потом заставляет несчастную девушку любоваться на альпийский пейзаж, который он собственноручно нарисовал на оконных шторах. Гай, ты, наверное, слышал об этом.

— Нет, не слышал, — отзывается Гай. — О Шульце я могу сказать только то, что его пустые глаза напоминают мне сливное отверстие в раковине.

Я едва удерживаюсь от смеха.

— Но со мной он всегда бывал крайне мил, — говорит Беттина.

— А с чего бы ему не быть милым после всего, что ты — точнее, твой журнал, сделал для него? — спрашивает Гай. — Но разве богачи бывают милы? Тем более с собственными женами? Если она умна, она понимает, что должна проявлять к нему гораздо больше гнусности, чем он способен проявить к ней. Оставаясь при этом милой и нежной. В этом ее единственный способ отомстить, когда он подчинил себе все остальное. Например, отобрал ее драгоценности, — добавляет он, достает серебряный портсигар с монограммой, щелчком вытряхивает сигарету на стол и вставляет ее в перламутровый мундштук. Потом склоняется к Селесте и прикуривает от зажигалки на ее ожерелье. — Она всегда должна требовать самого лучшего. Разве станет мужчина покупать своей женщине настоящие драгоценности, если она даст понять, что ее устроит и подделка?

— Носить подделку допустимо только в том случае, если настоящие драгоценности надежно припрятаны, а копия намного красивее оригинала, — вставляет Беттина.

— Копия не бывает красивее оригинала, — возражает Гай.

— Но бывает почти так же хороша, — говорит Беттина.

— Хороша, как бывает хорош человек? — сардонически спрашивает Гай. — Ничего не бывает хуже для женщины, чем мужчина, который заявляет, что он хороший человек.

— Уж кому и знать, как не вам, — парирует Селеста. — После всего, что рассказывают о вас.

— Да, — произносит он, медленно выпуская в нашу сторону кольца дыма. Он понимает, что мы слушаем, и я восхищаюсь его самообладанием. Он ни разу не поднял на нас глаз. — Я прекрасно знаю, что обо мне говорят. Что я гнусный тип. Страшно гнусный. До невозможности.

Я понимаю, почему он так самоуверен. Держу пари, половина женщин в зале готова броситься на шею этому Гаю. Его осанка невероятно соблазнительна, манеры полны небрежной легкости, вечерний костюм так ладно прилегает к телу, что приводит на ум скорее Ноэля Кауарда, чем Натана Детройта. Он любит, когда на него смотрят, и знает, что достоин внимания. Вот почему он и приподнимает маску на лоб. Волосы у него черные, гладко зачесаны, как у Джека, темно-синие глаза глубоко посажены, нос на любом другом лице казался бы чуть великоватым, губы очень выразительны. Кожа покрыта темным загаром, фигура стройна и подтянута. От него за версту разит сексом. Гнусным, сладким сексом.

О, те дни давно миновали. Теперь мне осталось только смотреть на Гая и размышлять о его победах. На диван возле меня присаживается Белладонна, я чувствую ее внимательный взгляд. Потом на краткий миг ощущаю на рукаве легчайшее прикосновение ее пальцев. Иногда, честное слово, она умеет читать мои мысли. Я стираю с лица печаль и лучезарно улыбаюсь, снова возвращаясь вниманием к обрывкам разговора, витающим в воздухе подобно сигаретному дыму, и мне чуть ли не жаль, что печально знаменитого Шульце сегодня нет среди посетителей. Мы умеем обхаживать наших гостей совершенно особенным образом.

Неподалеку от центра зала за столом сидит счастливая парочка. Они воркуют, как голубки. Уэсли одет продавцом воздушных шаров, а на Линде пеньюар из тонкого атласа в стиле Джин Харлоу, сверху которого накинуто ниспадающее платье из множества прозрачных слоев шифона. Замысел вряд ли можно назвать оригинальным. Она похожа на шарик из розового пуха. На шее поблескивает очаровательное колье из сотен бриллиантов, нанизанных на прозрачные нити.

Оно великолепно получится на фотографии, которую в этот самый миг проявляют наши люди.

Белладонна встает и идет по клубу, задерживается возле столика одной пары, отпускает комплимент их костюмам и приглашает к себе за стол. Они одеты Железным Дровосеком и Страшилой из «Волшебника страны Оз». Металл и солома вполне вписываются в концепцию Всех Стихий, и костюмы эти гораздо проще, чем вычурные наряды остальных гостей. Избранная пара сияет восторгом. Уэсли наклоняется к Линде и что-то шепчет ей на ухо, она пожимает плечами.