И тогда Петуния заявляет притихшему залу: «Долли — шлюха, хуже своей матери. Долли — шлюха, хуже своей матери!»

Она повторяет это снова и снова; зрители покатываются от хохота.

Кто посмеет обвинить попугая в клевете? Долли не посмела.

Однажды вечером наши гости напиваются сильнее обычного. Они будто принуждают себя веселиться. Может, дело в том, что стоит лето, в городе знойно и душно. Может, им наскучил свет, хочется поворчать. А может, они чувствуют, что Белладонна сегодня не в своей тарелке; бродя между столиками, она щелкает веером на редкость громко и сердито. Ее угрюмое настроение заражает весь клуб.

Она возвращается на свое место на центральном диванчике, и мы начинаем прислушиваться к обрывкам разговора, доносящимся с соседнего столика. Не от любопытства, а просто потому, что нам лень заниматься чем-то другим.

— Ах, она, — говорит один из гостей. — Клодия. Он затащил ее в постель, на свои знаменитые черные простыни, а потом рассказывал, что она жирная, будто выброшенная на берег дохлая рыба.

— Он просто кошмарен, — говорит другой гость.

— Кто, Люка? Нет! Он — как шампанское.

— Скорее — как джин.

— Джанни, ты знаешь Клодию? — спрашивает его подруга, жеманно улыбаясь.

— Конечно, знаю, Сильванна. Неужели не помнишь, какие гадости мы говорили о ней вчера? — отвечает тот, кого назвали Джанни. — Бедная маленькая Клодия, целыми днями болтает и болтает без умолку. Она не та женщина, какая нужна мужчине. Ничего не понимает, не умеет услужить ему, развлечь. Только и знает, что утомлять.

Этот Джанни сразу же начинает меня раздражать. Многословный итальянец, он совсем не похож на Леандро. Его глаза, серые, как португальские устрицы, отливают тусклым блеском, будто помада на его волосах. Но все-таки при звуках его голоса меня переполняет мучительное желание услышать Леандро; мне кажется, Белладонна скучает по графу еще сильнее. Она редко говорит о нем, как, впрочем, и обо всем, что случилось прежде.

И каждую ночь мы надеемся. Ждем. И уходим с головной болью от этого шума, от пустой болтовни, от тщетного ожидания.

— Стоит мне поговорить с женщиной двадцать минут — и я перестаю ее желать, — хвастает Джанни. — Кроме того, все женщины бесстыжи, бессердечны и глупы.

— Джанни, ты невыносим, — хихикает Сильванна.

— Баста, — отвечает он, надувая губы. — Ну почему все кругом только и говорят, какой я ужасный тип и как много женщин я соблазнил? Почему никто не скажет, как я хорош в постели?

Весь столик покатывается от хохота. Все, кроме его незадачливой подруги — с каждой минутой она все меньше очарована своим галантным кавалером. Он просовывает язык ей в ухо, потом берет ее руку и тянет под стол. Какие утонченные ухаживания. Я переглядываюсь с Белладонной. От ее взгляда не ускользает ни одна мелочь, губы плотно стиснуты. И вдруг я понимаю, кого он мне напоминает — мистера Дрябли. Вот уж не думал, что мои мысли когда-нибудь вернутся к этому мерзкому комку теста, и где — в клубе «Белладонна»!

— Сэр, — окликает его Белладонна, — постучав веером по бокалу. На этом веере изображена сцена с троянским конем; прекрасная Елена глядит с городских стен на толпы мужчин, приехавших с единственной целью — похитить ее. Какое совпадение — Елена как две капли воды похожа на Белладонну.

Разговор за соседним столиком тотчас же смолкает, Джанни вскидывает голову. Ему лестно, что он сумел привлечь внимание таинственной хозяйки. Будь он канарейкой, он бы залился трелью.

— Будьте добры, поведайте нам всем те несомненно приятнейшие слова, которые вы только что прошептали на ухо своей спутнице, — говорит она ему.

Бедная девушка вспыхивает от смущения. Она похожа на мелкую рыбешку, запертую в одном аквариуме с неуклюжим китом.

— Только ради вас, синьора, — говорит он. — Я всего лишь отмечал, какие у нее восхитительные… — Его голос неуверенно смолк.

— Восхитительные что? — переспрашивает Белладонна, ее глаза темнеют, наливаются грозным зеленым оттенком, будто цветущий пруд.

— Восхитительные мочки ушей, — лепечет бедный Джанни.

— Понимаю, — говорит Белладонна. — Как утонченно и романтично.

Джанни осушает бокал шампанского, потом смотрит на друзей, ища поддержки, и смеется.

— Да, у всех американок восхитительные мочки ушей, — говорит он, простирая руки, как будто пытается заключить в объятия весь зал. — Но они ничего не понимают в нежности.

— Вы так полагаете. Американские женщины ничего не понимают в нежности. — Ее голос гремит, будто захлопывающийся стальной капкан. — И что же привело вас к такому заключению?

— Потому что, дорогая моя, они совершенно не умеют угодить мужчине.

— Вот оно что.

Над их столиком повисает испуганное молчание. В нашу сторону поворачиваются головы всех гостей. Один из официантов, да благословит Бог его хитрую душу, делает знак оркестру замолчать. Сейчас в клубе «Белладонна» произойдет нечто знаменательное. Еще одна сцена. Великолепно!

Белладонна шепчет мне. Я иду к бару, приношу бокал нашего фирменного коктейля и протягиваю его Джанни.

— С наилучшими пожеланиями, — говорю я. — От нашей неповторимой Белладонны — бокал, полный нежности.

Моя чарующая улыбка не обманывает его. Он не раз слыхал эти припевки.

Сладкий яд в ее устах.

— Мой милый Джанни, — говорит Белладонна. Ее голос тих, но полон жестокого очарования. Все в клубе напрягают слух, но ее слова предназначены только для Джанни. — Поскольку мы взяли на себя труд приготовить для вас совершенно особенный коктейль, насыщенный нежностью, вы нас крайне обидите, если не поднимете со мной этот бокал. Предлагаю тост за нежность.

Джанни неохотно подносит напиток к губам и отхлебывает маленький глоток. Белладонна улыбается еще шире и отпивает из своего бокала.

— Хотела бы попросить вас об одном одолжении, мой дорогой Джанни. Не объясните ли вы мне разницу между нежным куском бифштекса и женским телом? — продолжает Белладонна, ее голос становится еще тише. Она склоняется к нему. Повезло парню, думают остальные мужчины, глядя на эту сцену. Он так близок к Белладонне. Интересно, о чем они говорят? — Если женщина не принимает ваших ухаживаний, значит, она лишена нежности?

Джанни еще не понял, куда она клонит. Он дрожит от страха. Ему кажется, что он вот-вот упадет замертво. И на прощание, грубиян, машет всем рукой. Испорченный мальчишка.

— Джанни, дорогой, что вы сами понимаете в нежности? Что вы знаете о нежности женского тела, об удовлетворении ее самых нежных желаний? А? — продолжает Белладонна, обмахиваясь веером, словно этот разговор ее ничуть не занимает. — Бывало ли, чтобы удовольствие женщины значило для вас больше своего собственного?

— Я не думаю…

— Совершенно верно. Вы не думаете, — яростно шепчет она.

Джанни стискивает губы. Он зол, но при этом и паникует. Впервые в жизни он не знает, что сказать. Да и кто из мужчин может знать, что сказать в такую минуту разгневанной Белладонне?

Наступает такая тишина, что, кажется, упади булавка — будет слышно. Белладонна внезапно встает, с сердитым щелчком захлопывает веер и направляется к эстраде. Ее парчовая юбка персикового цвета мягко колышется. Сегодня на ней высокий парик медового цвета, переплетенный нитями жемчугов и опалов в тон ожерелью. Перчатки ее тоже персиковые, большие опалы на каждом пальце радужно поблескивают в лучах прожектора, будто волшебные капли молока. Все, как зачарованные, затаили дыхание и ждут, что же будет дальше. Бывало и раньше, что Белладонна говорила с публикой, но со сцены — никогда. Кое-кто из женщин изо всех сил пытается наклониться и разглядеть ее знаменитые туфли с бриллиантовыми каблуками.

— Добрый вечер, леди и джентльмены, — говорит она, взяв у музыкантов микрофон. — Рада приветствовать вас в клубе «Белладонна».

Зал взрывается аплодисментами.

— Мне кажется, вы тоже рады прийти сюда. — Аплодисменты становятся еще громче.