— Он — исчадие тьмы, — отвечаю я. — Она его породила.

— А он породил меня, — стонет Гай.

— Тогда пусть он же тебя и исцелит.

Гай глубоко вздыхает и встает.

— Ладно, черт побери, я иду вниз. Никуда не деться. — Он вытягивает цепочку, расстегивает ее, снимает обручальное кольцо и желает мне доброй ночи.

Я иду за ним на почтительном расстоянии. Он медленно спускается по лестнице, зажигает фонарь и садится на низенькую табуретку Белладонны, сцепив руки перед собой. От шороха его отец просыпается, замечает в тусклом свете блеск золотого кольца и смеется своим страшным скрежещущим смехом.

— Я-то думал, ты избавишь меня от удовольствия еще раз беседовать с тобой, — говорит Его Светлость. — Тебя, очевидно, нельзя назвать человеком слова.

— Этому я научился у тебя.

— Ну, как она? Оправдала твои надежды? — ухмыляется Его Светлость. — И не стоит сверкать передо мной твоим кольцом, меня не обманешь. Мог бы порасспросить об ее искусстве своих старших братьев. Я хорошо ее обучил, она умеет услужить мне. Я сбился со счета, сколько раз они оба имели ее.

Его братья и все члены Клуба.

— Ты лжешь, мерзавец, — говорит Гай.

— С чего мне лгать в таких вещах? — саркастически усмехается Его Светлость. — Я страшно гордился, предлагая такое наслаждение своим детям, плоти от плоти моей. В один торжественный момент Фредерик даже имел возможность продемонстрировать ее навыки перед избранной группой джентльменов.

— На аукционе, через три года после того, как ты похитил ее, обманул и купил, — с горечью говорит Гай. — Фредерик был одним из тех, кто предложил наивысшую цену, правда?

Его Светлость откидывается назад и молчит. Гай внезапно осознает, что отец понятия не имеет, много ли этот сын знает о Клубе и его членах.

— Мне все известно, — говорит Гай, и в этот миг его голос становится до изумления похож на голос человека, которого он ненавидит всей душой. — Как ни жаль, вынужден сообщить, что она вела дневник и дала его прочитать мне. Она делала записи на клочках бумаги для акварели, которой ты предусмотрительно снабжал ее, а Томазино переписал обрывки в одно целое. Твои слуги ни разу не застукали ее за этим занятием; и ты не сумел разыскать ее после бегства.

Его Светлость сверкает глазами и встает.

— До чего трогательно, — шипит он, брызжа слюной. — Только вряд ли она записала, как сильно ей это нравилось.

«Я не сдамся, — говорит себе Гай. — Слова — это единственное оружие, какое у него осталось». Он ловит себя на том, что в неимоверном ужасе смотрит в лицо отца и не знает, что сказать. Потом вдруг выпаливает:

— Почему ты женился на моей матери?

— На твоей матери? Потому что она была слаба и покорна, во всем слушалась меня. Она обожествляла меня, по крайней мере до первой брачной ночи, — отвечает Его Светлость. — А потом было уже поздно. Бывшая благочестивая девственница не могла вернуться в слезах к мамочке, истекая кровью, запятнанная позором. — Он улыбается и разглядывает ногти. — Но, говоря по правде, должен признаться, что она обладала весьма завидным состоянием. Как больно тебе, поди, сознавать, что твоя родная мамочка во многом обеспечила мне необходимые средства для того, чтобы купить твою собственную жену.

— Моя жена сама пришла ко мне и предложила руку и сердце, — говорит Гай, покривив душой совсем чуточку. — Ты никогда не сможешь похвастаться этим.

— Думаешь, твоей жене пришло бы в голову выходить за тебя, если бы я заранее не обучил ее всем премудростям? — поддразнивает Его Светлость.

Гай торопливо удаляется из камеры, спешит скрыться в темноте, пока отец не произнес еще хоть слово.

Маттео хочет вернуться домой, но понимает, что это будет нечестно — оставлять меня, когда еще ничего не улажено. К тому же еще не пришло время вручать Белладонне два наших свадебных подарка.

Первый подарок — результат частных консультаций с Его Светлостью. Он знал, что время для таких консультаций рано или поздно придет. Я справедливо рассудил, что у Белладонны не хватит сил встречаться с ним сразу же после свадебной церемонии, поэтому мы попросили помощи у Орландо. Нам хотелось закончить дело как можно скорее. Орландо прекрасно знает, что делать, его методы эффективны и в то же время не оставляют видимых следов, которые могли бы навести Белладонну на подозрения.

Но что бы мы ни делали с Его Светлостью, он не сдается. Через несколько мучительно долгих часов Орландо возвращается к нам и пожимает плечами. Его лицо изборождено морщинами. Мы готовы признать поражение. Его Светлость лежит на боку, стонет и что-то бормочет. Маттео склоняется к его лицу, потом выпрямляется и выходит из камеры.

— Что он сказал? — шепотом спрашиваю я.

— Что-то вроде «морковь», — отвечает мой брат.

Морковь? Что за чертовщина?

Мы поднимаемся наверх, совершено разбитые. Я устало карабкаюсь по лестнице к себе в комнату и падаю без сил. Он сказал: «Морковь». Что-то о моркови. «Если хочешь о чем-то вспомнить, перестань думать об этом, и тогда озарение придет само», — говорил мне Притч. Они сами придут к тебе, если не будут знать, кто ты такая. «Да был ли он вообще, этот клуб „Белладонна“?» — спрашиваю я себя и проваливаюсь в глубокий сон. Обрету ли я когда-нибудь покой?

Проснувшись, я уже знаю, о чем говорил Его Светлость.

Морковь. Морковные грядки в Бельгии.

«Твой ребенок умер, мы похоронили его возле леса, по ту сторону морковных грядок». Вот что шептал ей тогда Хогарт, смутно припоминается мне. Незадолго перед тем, как…

Я сразу же звоню Притчу, он обещает мне безотлагательно поставить на ноги бельгийскую команду. Теперь у них есть точные указания — где вести раскопки.

Мне кажется, я развалюсь на части, как голова Хогарта.

Через три недели звонит человек из команды Притча. Он представляется Стрижом и вкратце сообщает, что они нашли в огороде крохотный скелетик и патологоанатом подтвердил, что останки человеческие. Я благодарю его и вешаю трубку. Докладываю Маттео и Гаю, и мы обдумываем, как рассказать об этом Белладонне. Вечером, когда Брайони легла спать, мы поднимаемся к ней и сообщаем новость. Она долго сидит в постели, оглушенная.

— Я не верю, — произносит она наконец. — Я хочу вернуть свое дитя и буду держать его там, пока он не расскажет, где Тристан.

— Как ты можешь продолжать эту пытку, когда твое дитя, то, которое у тебя осталось, невыносимо страдает? — взрывается Гай. Она оборачивается и смотрит на него. В ее глазах все та же ужасающая пустота. — Если бы ты дала себе труд подумать о ком-то, кроме себя самой, то заметила бы, как переменилась Брайони. Она больше не поет, растеряла всю свою веселость, тревожится за тебя. Ей кажется, что она сделала что-то очень плохое, из-за чего ты заболела, и что теперь ты наказываешь ее. Жестоко так поступать с ребенком.

«Что ты понимаешь в детях?» — хочет осведомиться Белладонна, но вовремя вспоминает о его сестре Гвенни и прикусывает губу. На миг по ее лицу пробегает тень, будто бы она готова уступить, покориться ему, Гаю, своему мужу, который всей душой любит ее и ребенка. И в этот миг мне кажется, что я вижу ее такой, какой она была давным-давно, в восемнадцать лет. До того, как ее нашли и обманули. До всего. Потом она снова надевает маску, становится жесткой и колючей, как обычно. Я моргаю, спрашивая себя, не привиделось ли мне это.

— Кроме того, он уже все сказал, — говорю я. — Среди нас ты одна не хочешь поверить в очевидное. Сам Притч признался мне, что не удалился бы от дел, если бы считал, что остается хоть капля надежды отыскать Тристана. А если твоего сына не нашли в Марокко, значит, его нет в живых. Не думаю, что даже Его Светлость способен…

— На что? — перебивает она. — Положить в могилу труп другого младенца и похитить мое дитя, чтобы терзать меня? Откуда ты знаешь? Откуда? — Когда она сердится, то не повышает голос; наоборот, он становится глухим и низким. Очень низким, почти как у него. — Зачем ты убил Хогарта? — говорит она яростным шепотом, чуть ли не шипит. — Он был единственным, кто мог сказать, что они сделали с моим ребенком. Зачем, зачем ты поступил так со мной?