— У вас тут что, дом свиданий? — строго спросил у нее Орехов.
Ни «мамашка», ни ее «друг» не проронили ни слова.
Орехов потребовал у «друга» паспорт. Тот молча поднялся и, прошлепав босыми грязными ногами через комнату, достал из пиджака, висевшего на гвоздике у двери, помятую красную книжицу с золотым гербом. Орехов выписал паспортные данные:
Воротников Николай Потапович, 1960 г.р., ул. Краснофлотцев…
— Где вы были с вечера восьмого до утра девятого января? — спросил у него Орехов.
«Друг» посчитал на пальцах.
— В вытрезвителе! — с готовностью, даже как-то радостно сообщил он, закончив подсчеты. — Пятого приехал в Ирбит, брата хоронить, а седьмого, назавтра после похорон, как раз в Рождество, меня туда доставили. В вытрезвитель…
— В Ирбите?
— Там.
— А в Екатеринбург когда вернулся?
— Это уже двенадцатого января!
— Проверим, — пообещал Орехов, возвращая паспорт Воротникову и повернулся к Роману: — Гражданин Кунцевич, вам понятно, за что мы вынуждены вас задержать?
— Мы с ним уже потолковали, — сказал Бородин.
— Не знаю ни про какое убийство! — пропищал Кунцевич. — Я никого в жизни не убивал!
— Разберемся, — пообещал ему Орехов. — А сейчас одевайся — поедем!
— Куда это вы его? — спросила блондинка. — Нельзя?..
Она уже причесала волосы, собрала их на затылке в пучок и скрепила цветным колечком. Успела даже припудриться и покрасить губы.
В прихожей висела коричневая шуба из искусственного длинноворсового меха.
— Чья? — спросил Орехов у Романа, разглядывая подкладку.
— Материна, — ответил тот.
— А ты ее надеваешь?
— Редко, — ответил после некоторого раздумья Кунцевич. — В магазин разве когда…
Шубу изъяли как вещественное доказательство: на подкладке ее были заметны подозрительные пятна.
10
Утром протрезвевший Роман продолжал запираться:
— Не знаю, какое такое убийство! Слыхом не слыхал!
— Где ты был и что делал вечером восьмого января?
Роман сосредоточенно посопел.
— Где… Дома, наверное. Я все больше дома сижу, у меня инвалидность…
— По какому поводу инвалидность?
— В ПТУ еще… Упал со стремянки и повредил позвоночник. Ничего не могу делать, болит…
— Так где же ты был восьмого? — повторил Орехов вопрос.
— Это какой день был? — подумав, спросил Кунцевич.
— Вторник, — подсказал Орехов.
— Ну тогда я точно был дома! Нинка пришла. Выпили, потом спать легли…
— И ты никуда за весь вечер не выходил из дому?
Кунцевич опять задумался, повертел пальцем в ухе.
— Разве что в магазин, — еще подумал. — Ну точно, за поллитровкой бегал! Нинка же пришла.
— В какое время в магазин ходил?
— Я помню? Ну, может, часов в восемь…
— Разве в это время магазин открыт?
Кунцевич пошнырял маленькими заплывшими глазками по углам кабинета.
— Нет, я не в магазине, в киоске брал, — поправился он. — Точно, магазин уже был закрыт!
Следующий вопрос Владислав придержал, не было смысла продолжать в том же духе.
— Роман, все, что ты сейчас сказал, мы проверим. С точностью до минуты установим, когда ты в тот вечер вышел из дому и когда вернулся…
— Ну-к че!.. — Кунцевич как будто не возражал против этого.
— …И, кроме того, проверим, нет ли крови на шубе, которую ты надевал в тот вечер, когда выходил из дому. Между прочим, у нас есть свидетель, который видел тебя возле магазина, а затем на месте преступления.
— Да какого еще преступления? — спросил Кунцевич, глядя в пол. — Ничего я не знаю!
— Роман, это совершенно бесполезный разговор! — поморщился Орехов.
Он прикидывал в уме: если убийство случилось на глазах Кунцевича впервые, то навряд ли семнадцатилетний парень мог столько времени держать в себе впечатления от увиденного. Даже только от увиденного, а если и сам руки в крови выпачкал, то уж наверняка что-то кому-то рассказал. Пускай даже не во всех деталях. Той же Нинке. Или другу мамашки.
— Роман, послушай еще раз меня внимательно! — Орехов сделал новый заход. — Пока что мы тебя задержим только на три дня. Но за это время опросим всех твоих родных и знакомых, всех твоих соседей и собутыльников-алкашей, найдем на твоей одежде кровь убитого человека. Кстати, у него в руке остались чьи-то волосы. Наши эксперты-криминалисты сравнят их с твоими. Мы устроим тебе очную ставку со свидетелем, который видел тебя у хозмага и потом на месте происшествия, в парке по улице Ясной…
Не подействовало: Кунцевич отрицательно, протестующе мотал головой. Круглой, заплывшей жиром головой на толстой короткой шее. И повторял как затверженный урок:
— Не убивал я никого! Не убивал!..
— Но ведь кто-то убил человека на твоих глазах!
— Почем я знаю! — твердил Кунцевич. — Не видел я ничего! Не был я ни в каком парке!
— Роман, в твоих интересах рассказать, как все было! Если ты не убивал…
— Не убивал!
— Но видел?
— Что я видел? Что-о? Я в это время дома сидел! С Нинкой. Пьяный был.
Однако в глаза следователю он старался не смотреть.
Владислав разложил на столе несколько фотографий мужчин в возрасте от тридцати до пятидесяти лет. Был здесь и Павел Прохоренко. Живой, улыбающийся, с растрепанными ветром волосами.
— Роман, посмотри внимательно: нет ли тут твоих знакомых?
В продолжение всего времени, пока Кунцевич разглядывал фотокарточки, взгляд его, как магнитом, притягивало к Прохоренко, чью фотографию Орехов положил с краю, чтобы легче было следить за направлением взгляда Романа.
— Он? — спросил Владислав.
Кунцевич вздрогнул и посмотрел на следователя с явным испугом.
— Кто?.. — Никого я тут не знаю, — а взгляд его опять повело к Прохоренко.
— Роман, ты пойми: я ведь прекрасно обойдусь и без твоих признаний, — снова принялся увещевать его Орехов. — Я уже говорил тебе: ты имеешь полное право вообще молчать. Да ради Бога, мне меньше бумаг писать!..
Это верно: в Уголовном кодексе нет статьи, которая бы обязывала обвиняемых и подследственных непременно давать показания. И вот что интересно: пока они об этом не знают, то запираются изо всех сил. Но стоит только разъяснить им это их неотъемлемое право, как буквально на глазах меняется весь предварительный психологический настрой подследственного, и уже вскоре у него появляется желание говорить…
В практике Орехова было немало подобных случаев, и сейчас он снова решил применить этот испытанный прием.
Но на этот раз не получилось. Кунцевич продолжал мотать головой:
— Если б хоть было что!..
Что ж, пускай еще подумает, решил Орехов и отправил Романа в камеру.
Орехову было над чем поломать в этот вечер голову: прошли сутки с момента задержания Кунцевича, а расследование дела почти не продвинулось. Если не считать того, что сон Эдика Шарова оказался не таким уж и бредовым, как думалось вначале. Во всяком случае, Орехов теперь не сомневался в том, что и Хрипун, равно как Кунцевич, вполне реальная фигура, и что оба они, по всей вероятности, имеют прямое отношение к убийству Прохоренко. «Не люди, а звери… Они напали на нас…»
Время поджимало Орехова. Если в течение оставшихся двух суток внутренняя убежденность следователя не будет подкреплена весомыми доказательствами вины Кунцевича, подследственный по закону должен быть освобожден из-под стражи. И кто знает, не свяжется ли он тут же с Хрипуном…
Между тем с фактами, которыми так стращал Орехов Кунцевича, было скверно.
Результатов исследования волос, взятых с головы Кунцевича, надо было ждать не меньше недели. Не обнадеживали и результаты анализа крови:
«Происхождение крови на шубе, изъятой у Кунцевича, не исключается от потерпевшего».
Не исключается — вот и все. Но дело в том, что у самого Кунцевича та же группа крови, что и у потерпевшего. Провести же более глубокое исследование оказалось делом невозможным из-за мизерного количества крови на шубе: выпачканные места были замыты. И следствию остается лишь констатировать факт сознательного уничтожения следов преступления. Что ж, и это улика…
