Суслик сделал, как ему было сказано, и поднял на Орехова вопросительно-выжидательный взгляд живых, близко поставленных маленьких глаз, пошевелил остреньким, несколько вытянутым вместе с верхней губой носом.

— А дальше куда?

— Вперед, в кутузку! — сказал Савельев.

Суслик подпрыгнул со стула.

— За что?!

— Сам знаешь.

Суслик посмотрел на Орехова.

— Не надо загадок, гражданин следователь! Говори прямо: кого я убил?

— К счастью для него и для вас, не убили, а тяжело ранили Михаила Студенова, — ответил Орехов.

— Да вы что? — завопил Суслик. — Я ж вам… Я ж в глаза его не видал!..

— Вот завтра и разберемся, — сказал Орехов. — Если не виноваты, отпустим на все четыре стороны.

— Завтра! Вам хорошо говорить, а там мать всю ночь будет ждать меня! У нее сердце больное, может не выдержать…

— Дома есть телефон?

— У соседей, — Суслик сказал номер.

— Сообщим матери, — пообещал Орехов.

— Э!.. — встрепенулся Суслик. — Небось, скажите ей, что я арестован?

— Задержаны, — уточнил Орехов.

— Тогда уж не звоните совсем! — убито проговорил Суслик. — Лучше уж пускай думает, что я у Верки остался. А завтра вы меня так и так отпустите, я ж правда ни в чем не виноват!..

Утром следующего дня к Орехову явилась вызванная повесткой Таня Судакова. Узнав, что ей предстоит опознавать парня, который на ее глазах тяжело ранил Михаила, девчонка вся сжалась в комочек.

— Я его плохо… я не смотрела… — залопотала она тихим голосом. — Я… Я не смогу его узнать!..

— Но ведь он стоял рядом с тобой, и он к тебе обратился с просьбой! — уговаривал ее Савельев, который пришел сообщить, что для проведения процедуры опознания все готово, и нужно лишь пройти в соседний кабинет.

— Я… Я не видела его… Я на Мишу смотрела! — едва слышно лепетала Таня.

— Да ты вспомни: когда он попросил тебя позвать Пономарёву, в этот момент ты наверняка взглянула на него! — продолжал давить на нее Савельев.

— Не знаю!.. — Таня вскинула на него испуганные глаза. — Я же на Мишу только смотрела, и опять опустила голову, так что густая челка совсем закрыла глаза.

— А может, все же взглянешь на парней? — спросил Савельев. Ну не опознаешь и не опознаешь…

Однако девчонка была уже в слезах.

— Не надо! Я боюсь! Отпустите меня!.. — тихо подвывала она, некрасиво кривя рот.

Орехов шепнул оперу:

— Ладно, все, — сделал в повестке отметку и отпустил Таню с миром.

Когда она выходила из кабинета, он увидел мелькнувшие в коридоре белокурые патлы Режиковой и, подскочив к двери, не дав девчатам перемолвиться словом, позвал Нину в кабинет.

Она и глазом не моргнула, когда перед нею предстала троица разномастных обитателей кутузки: один, худой верзила с помятым лицом, угрюмо глядел поверх ее головы; другой, круглоголовый крепыш, криво улыбаясь и посверкивая золотой фиксой, мерил ее нагловатым раздевающим взглядом водянистых глаз. А третий…

Третьего Нина опознала без колебаний.

— Он и приходил тогда к Ленке, — пояснила она, когда парней увели. — С час дожидался ее в комнате.

— Не вспомните точно, когда это было?

Нина поглядела в потолок.

— Так… В середине июля я вышла из отпуска. Ну, где-то через неделю или две после этого.

— И потом еще видели его?

— Не помню уж… Нет, кажется, больше он не приходил.

Савельев несколько раз звонил на квартиру таксисту Шмелеву, который уже отработал ночную смену и ему давно полагалось быть дома. Но всякий раз трубку снимала его жена и неизменно сердитым голосом отвечала, что мужа нет.

— Он часто задерживается после смены? — решил поинтересоваться Савельев.

— Бывает, — коротко ответила жена.

Потом квартира Шмелевых перестала вообще отвечать. На квартире у сменщика телефона не было, а диспетчер таксопарка ничего не могла сказать о его местонахождении: где-то на линии.

В середине дня с разрешения главврача провели опознание в больнице. Перед койкой пострадавшего рядком посадили Суслика и еще двоих. Тяжелый взгляд Михаила Студенова прогулялся взад-вперед по лицам и мстительно уперся в Суслика:

— Этот!..

— В воскресенье семнадцатого января, около семнадцати часов, вы вошли в тамбур женского общежития на улице Ясной и после короткой перепалки со Студеновым ударили его в область печени острым предметом, причинив ему тяжкое телесное повреждение. После чего скрылись с места преступления…

— Мужики! — патетически воскликнул Суслик, нетерпеливо перебив Орехова. — Одно из двух: либо у меня, либо у вас крыша поехала!

— Тебе еще не надоело выламываться? — осадил его Савельев. — Тебя потерпевший опознал, соседка Пономарёвой опознала — чего еще надо?

— Не берите меня на понт! — пронзительно заорал Суслик. — Семнадцатого января я и близко не подходил ни к какому общежитию! Ни к женскому, ни к мужскому. А самый острый предмет, бывший тогда при мне, — это ключи от квартиры, которые вы у меня отобрали!

— В таком случае повторите еще раз, где вы находились семнадцатого числа после шестнадцати сорока пяти, — попросил его Орехов.

— В Екатеринбурге! Ходил по «комкам» и «толчкам», искал себе башмаки. Подходящих не нашел и часов в шесть вечера поехал на троллейбусе к железнодорожному вокзалу…

— А не на такси вы туда приехали?

— Нет! На троллейбусе.

— Жаль, что никто этого не может подтвердить, — сказал Орехов.

— С алиби скверно, это факт, — заметил Савельев.

Суслик весь ощетинился, глаза его засверкали.

— Факт, что у вас нет против меня фактов! Где тот острый предмет, которым я будто бы кому-то проткнул брюхо? А кровь на мне вы нашли? Ну понятно: если я признаюсь, то вы и без вещдоков обойдетесь! Уж хрен, тут я вам не помощник!

— Ошибаетесь, Рябов, — возразил Орехов. — Мы и без вашего признания обойдемся. Ведь мы только начали расследование. Появятся новые свидетели. И следы крови будут обнаружены, и «острый предмет», и другие вещественные доказательства, которые помогут установить истину.

— Да не подкалывал я того козла, честно вам говорю! Вы хоть понимаете?.. Если человек не виноват, то он в гробу видал все ваши доказательства! Вещественные или хрен знает какие еще… Не докажете вы мою вину! Нет ее на мне! И крови на мне чужой не найдете, даже не старайтесь! Я этого козла вонючего… Сколько раз надо говорить?.. Ну не видел я его, не видел, не видел до сегодняшнего дня! И ему было хорошо, и мне!.. — подпрыгивая на стуле, Суслик свирепо рубил воздух ладонями.

— Может, и с Ниной Режиковой вы незнакомы? — спросил Орехов.

— Про эту кобылу ничего не скажу, — мотнул головой Суслик, — встречались. Так это когда было!

— Когда же?

— В прошлом году, чуть не летом!

— Судимость-то у тебя по какой статье? По этой же самой, по сто восьмой, — напомнил Савельев.

— Ну так и что? Тогда за дело били.

— За какое?

— Тот гад сестренку моего друга изнасиловал! Этого мало?

— И вы решили устроить над ним самосуд?

— Девчонке-то дальше жить, зачем ей клеймо!

— А наказать парня надо, так?

— А что, спустить ему?

— Но огласка все-таки вышла. И вас примерно наказали.

Суслик передернул плечами:

— Ну наказали и наказали. Что теперь? А фамилия девчонки на суде не называлась. И мы держали язык за зубами, и тому гаду невыгодно было говорить правду.

— А вам не кажется, что мотивы последнего преступления и того давнего очень схожи?

Орехов давно приготовил этот вопрос и только ждал подходящего момента, чтобы его задать.

Суслик нервно тряхнул головой.

— Ё-мое! Ну откуда ж мне знать про это ваше последнее, если я его не совершал? Сами подумайте!

— Лена Пономарёва красивая девушка?

Суслик пожал плечами.

— Дело вкуса. Ну, допустим. И что дальше?

— Вам она нравилась?

— Ну допустим!