– Dim Saesoneg[15].
Пришлось повторять это по-английски.
– Ладно, Турстан, вот я села, как ты просил. Только не томи меня и расскажи поскорее, зачем ты послал за мной.
Теперь ему предстояло самое трудное. Ах, как бы сейчас пригодилось ему красноречие и убедительность библейских серафимов! Однако серафимов поблизости не было, так что на их помощь рассчитывать не приходилось. И только струи воды мягко журчали неподалеку, располагая мисс Бенсон к тому, чтобы спокойно выслушать любой рассказ о причине ее вызова сюда, в эту прекрасную долину, если речь шла не о здоровье любимого брата.
– Фейт, история действительно очень странная, но так или иначе сейчас у меня на квартире лежит одна молодая девушка, и я хотел, чтобы ты за ней поухаживала.
Ему показалось, что по лицу сестры промелькнула какая-то тень. Когда же она ответила, голос ее слегка изменился:
– Надеюсь, тут нет какой-то романической подоплеки, Турстан. Ты же знаешь, я не люблю романов – никогда в это не верила.
– Не знаю, какой смысл ты вкладываешь в слово «романтика». История вполне жизненная и, боюсь, не так уж редко встречающаяся.
Он умолк и выдержал паузу. Главная трудность для него была еще впереди.
– Ну хорошо, говори уже, Турстан, не тяни. Сдается мне, что ты позволил кому-то себя провести. Все, выкладывай наконец и не испытывай мое терпение – сам знаешь, его запасы у меня не безграничны.
– Вот я и говорю. Один джентльмен привез эту девушку в местную гостиницу и потом бросил, после чего она серьезно заболела, а ухаживать за ней некому.
Мисс Бенсон были свойственны некоторые вполне мужские привычки, например манера тихо присвистнуть в случае сильного удивления или неудовольствия. Она считала даже полезным давать выход своим чувствам подобным образом. Мисс Бенсон и сейчас выразительно присвистнула, а ее брат подумал, что лучше бы она что-нибудь сказала.
– Ты послал за ее близкими?
– Их у нее нет.
Наступила пауза, за которой последовал новый присвист, но на этот раз уже помягче и не так однозначно.
– Насколько она больна?
– Лежит совсем тихонько, как при смерти. Не говорит, не шевелится, едва дышит.
– Думаю, ей было бы легче умереть сразу.
– Фейт!
Одного этого слова оказалось достаточно, чтобы расставить все по местам. В нем слышались искреннее удивление и горький упрек, а тон, которым оно было сказано, всегда действовал на нее безотказно. Мисс Бенсон привыкла к той власти, которую она имела над братом благодаря своему более решительному характеру, а если копнуть поглубже, то и благодаря своему физическому превосходству над ним. Однако порой она просто склоняла голову перед по-детски чистой душой брата, чувствуя, что в этом ей до него далеко. Она была слишком добра и честна, чтобы скрывать свои чувства или негодовать за это на брата. Немного помолчав, она сказала:
– Турстан, дорогой, пойдем же к ней.
Фейт заботливо помогла ему подняться и, нежно взяв под руку, повела вверх по длинному и пологому склону холма; однако на подходе к деревне они, не сговариваясь, поменялись местами, и теперь уже она опиралась на его руку (по крайней мере, для виду). Когда же они вплотную подошли к первым домам, он расправил плечи и постарался идти как можно более твердой походкой.
По пути они говорили очень мало. Он спросил у нее о некоторых своих прихожанах, поскольку был диссентерским[16] священником в провинциальном городке, и она ответила. Про Руфь никто не обронил ни слова, хотя оба думали только о ней.
К приезду гостьи миссис Хьюз приготовила чай. То, как его сестра, лениво прихлебывая из чашки, делала небольшие паузы, чтобы неспешно сообщить какие-то пустяковые новости, о которых забыла рассказать раньше, постепенно начало вызывать в душе у мистера Бенсона легкое раздражение.
– А мистер Брэдшоу запретил своим детям водиться с Диксонами, потому что однажды вечером они вместе с ними играли в «живые шарады».
– Неужели? Еще бутерброд с маслом, Фейт?
– От этого чистого уэльского воздуха у меня разыгрался аппетит. Миссис Брэдшоу выплачивает за бедняжку Мэгги ренту, чтобы ее не отправили в работный дом.
– Это правильно. Еще чашечку?
– Так я ведь уже две выпила. Впрочем, не откажусь и от еще одной.
Мистер Бенсон не сумел сдержать горестный вздох, когда наливал ей третью чашку чаю. Он не мог вспомнить, чтобы когда-либо видел свою сестру настолько проголодавшейся и мучимой жаждой, не догадываясь, что она таким образом пытается отсрочить начало неприятного разговора, который ожидал ее по окончании трапезы. Но все на свете когда-нибудь заканчивается, вот и чаепитие мисс Бенсон тоже подошло к концу.
– Ну что, пойдешь теперь взглянуть на нее?
– Да.
И они отправились к больной. Миссис Хьюз повесила на окно кусок зеленого ситца, наподобие жалюзи, чтобы защитить комнату от ярких лучей полуденного солнца, так что Руфь лежала в полумраке – неподвижная, осунувшаяся, неестественно бледная. Даже зная от брата о состоянии девушки, мисс Бенсон все равно была напугана этой безжизненной недвижимостью, и в душе ее проснулась жалость к несчастному, но все еще очаровательному созданию, лежавшему перед ней, словно на смертном одре. Для мисс Бенсон одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять – никакая она не искушенная соблазнительница или закоренелая грешница: те просто не способны настолько глубоко переживать горе, чтобы слечь от этого. Мистер Бенсон больше смотрел не на Руфь, а на свою сестру; читая по ее лицу, как по открытой книге, он увидел там сострадание.
Миссис Хьюз стояла рядом и тихо плакала.
Затем мистер Бенсон молча коснулся плеча сестры, и они вышли из комнаты.
– Как думаешь, она выживет? – спросил он.
– Трудно сказать, – ответила она смягчившимся голосом. – Но какой же юной она выглядит! Совсем еще ребенок, бедняжка. Когда придет доктор? И расскажи мне о ней все, что знаешь, Турстан. Ты ведь так и не удосужился сообщить мне какие-либо подробности.
Мистеру Бенсону очень хотелось едко заметить, что до сих пор эти самые подробности ее не интересовали, что она вообще старалась избегать этой темы; но он был настолько рад, что в сердце сестры пробудились теплые чувства к этой несчастной, что ни словом не упрекнул ее. Он поведал ей всю эту грустную историю, а то обстоятельство, что до этого он ее глубоко прочувствовал, добавило ему красноречия. В общем, когда, закончив свое повествование, он поднял взгляд на сестру, слезы блестели в глазах у обоих.
– И что же говорит доктор? – после короткого молчания спросила она.
– Он настаивал на полном покое, прописал кое-какие лекарства и велел отпаивать ее крепким бульоном. Всего я толком не знаю – подробнее тебе расскажет миссис Хьюз. У этой доброй женщины воистину золотое сердце – «творит благо, не ожидая ничего взамен»[17].
– Она показалась мне очень доброй и участливой. Сегодня ночью я сама посижу с больной, а вас с миссис Хьюз отправлю пораньше спать, потому что вы с ней выглядите измотанными, и мне это не нравится. Ты уверен, что последствия твоего последнего падения уже миновали? Или спина все-таки еще беспокоит тебя? В конце концов, я обязана этой девочке хотя бы тем, что она вернулась, чтобы помочь тебе. Ты и вправду считаешь, что она собиралась утопиться?
– Полной уверенности у меня, конечно, нет, потому что я не спрашивал ее об этом. Она была не в том состоянии, чтобы отвечать на мои вопросы. Впрочем, сам я в этом даже не сомневаюсь. А насчет того, чтобы посидеть с ней сегодня ночью, тут и думать нечего – ты ведь только с дороги!
– Нет, Турстан, сначала ответь мне. У тебя болит что-нибудь после твоего падения?
– Нет, практически ничего. Фейт, так нельзя, ты слишком устала, чтобы дежурить по ночам.
– Турстан, обсуждать это бесполезно, потому что я все равно останусь с ней. Будешь со мной препираться, я возьмусь за твою спину и наклею тебе туда пластырь. И объясни мне все-таки, что на самом деле означает это твое «практически ничего». К тому же, чтобы как-то успокоить тебя, могу сказать, что я прежде никогда не видела настоящих гор. Они произвели на меня сильное впечатление, но их величие подействовало на меня подавляюще, так что заснуть я в любом случае не смогу: первую ночь буду бодрствовать, чтобы убедиться, что они не свалятся и не погребут под собой все вокруг. А теперь ответь на мои вопросы относительно твоего самочувствия.
