Крюк через Лисоус они сделали небольшой, от силы три четверти мили, но каким-то непонятным образом на эту прогулку у них ушел целый час. С разрумянившимся от возбуждения лицом Руфь порывисто повернулась к мистеру Беллингему, чтобы поблагодарить его за то, что провел ее такими живописными окрестностями, но вдруг замерла, поймав на себе его восхищенный взгляд. С радостно трепещущим от счастья сердцем она быстро простилась с ним и торопливо вбежала по ступенькам в дом модистки.

«Как странно, – думала она в тот вечер, – почему меня не оставляет ощущение, что эта милая вечерняя прогулка получилась не то чтобы нарушающей приличия, но все равно какой-то неправильной? Как такое может быть? Я не обманывала миссис Мейсон, потому что гуляла в свое свободное время, – с этим, я уверена, все в порядке, ведь по воскресеньям я могу ходить куда захочется. В церкви я была, так что это чувство вины не связано с тем, что я не выполнила свой долг. Интересно, чувствовала бы я то же самое, если бы пошла гулять с Дженни? Наверное, со мной самой что-то не так, если я чувствую себя виноватой, хотя ничего плохого не сделала. Но все равно спасибо тебе, Господи, за радость от этой прекрасной весенней прогулки. Мама всегда говорила, что ощущение счастья приходит к человеку только после невинных и благочестивых удовольствий».

Руфь еще не сознавала, что всю прелесть этой прогулке придавало присутствие мистера Беллингема. А когда такому пониманию пора было бы уже появиться – ведь эти приятные прогулки продолжались от воскресенья к воскресенью, – Руфь была слишком занята своими мыслями, чтобы задаваться вопросами и анализировать чувства.

– Рассказывайте мне обо всем, Руфь, как делились бы этим со своим братом. Если у вас возникают трудности, позвольте мне помочь вам, насколько это будет в моих в силах, – сказал ей как-то вечером мистер Беллингем. Он безуспешно пытался понять, каким образом портниха миссис Мейсон, которая из себя решительно ничего не представляет, смогла внушить Руфи такой страх и теперь пользовалась неограниченной властью над нею. Когда Руфь рассказала ему о том, как их хозяйка демонстрирует свою значимость и власть, открыто ругая своих работниц, он буквально вспыхнул от негодования и тут же заявил, что его мать больше никогда не станет заказывать платья у этой тиранки, напомнившей ему миссис Браунригг – известную преступницу, с особой жестокостью убившую девушку, которая была в ее доме служанкой. А также вдобавок попросит своих знакомых не делать заказов у этой бессердечной женщины. Тут уже Руфь не на шутку встревожилась, представив последствия своего признания, и стала с жаром просить его за миссис Мейсон, как будто угрозы молодого человека действительно могли быть приведены в исполнение.

– Ну что вы, сэр, не нужно так сердиться, пожалуйста. Я совсем не то хотела сказать. Она бывает очень добра к нам и только иногда срывается; но мы ведь и сами, нужно сказать, выводим ее из терпения. И я в первую очередь. Мне часто приходится распарывать свое шитье, и вы представить не можете, как от этого портится ткань, особенно шелк. А миссис Мейсон потом приходится брать всю вину перед заказчицей на себя. Ах! Не стоило мне вам всего этого рассказывать! Умоляю, не говорите только ничего своей матушке, сэр. Миссис Мейсон очень дорожит такой уважаемой клиенткой, как миссис Беллингем.

– Ну хорошо, на этот раз я ничего ей не скажу, – пообещал мистер Беллингем, вовремя сообразив, что в противном случае может возникнуть неловкость, если вдруг его мать поинтересуется, откуда он знает о том, что происходит в мастерской у миссис Мейсон. – Но если это произойдет еще хотя бы раз, я за себя не отвечаю.

– А я постараюсь больше никогда об этом не говорить, – тихо ответила Руфь.

– Нет, Руфь, не так. У вас не должно быть секретов от меня. Не забывайте, вы обещали относиться ко мне, как к брату. Прошу вас, рассказывайте мне обо всем, что с вами происходит. Трудно передать, насколько мне интересно все, что касается вас. Я как будто своими глазами увидел ваш очаровательный дом в Милхэме, о котором вы рассказывали мне в прошлое воскресенье. Я хорошо представляю себе мастерскую миссис Мейсон, что, безусловно, является доказательством либо силы моего воображения, либо живости ваших описаний.

– Вот как? – улыбнулась Руфь. – Наша мастерская, наверное, очень отличается от всего того, что привыкли видеть вы. А мимо Милхэма вы, должно быть, часто проезжаете по дороге в Лоуфорд.

– Так вы считаете, что дело не в моем богатом воображении, а в том, что я уже видел Милхэм-Грэндж? Это где-то слева от дороги, если я не ошибаюсь?

– Да, сэр. Как только переезжаете мост и поднимаетесь на холм, вы попадаете под сень раскидистых вязов – тут сразу и будет наш старый добрый Грэндж, который так дорог моему сердцу. И который я уже никогда не увижу.

– Никогда, Руфь? Вздор! Ведь это всего каких-то шесть миль отсюда – один час езды. Туда можно съездить в любой день.

– Говоря «никогда», я не совсем точно выразилась. Просто я очень долго там не была и не вижу возможности для этого в ближайшие годы. Разве что когда-нибудь в старости.

– Ну почему же, Руфь. Вы… точнее, мы… могли бы попасть туда, например, в ближайшее воскресенье, если захотите.

Когда Руфь подняла на него глаза, лицо девушки светилось радостью, охватившей ее при этой неожиданной мысли.

– Но каким образом, сэр? Неужели вы считаете, что я успею сходить туда после службы и возвратиться домой к приезду миссис Мейсон? Мне бы только взглянуть на наш дом хоть одним глазком! Ну а если бы удалось попасть в него… Ох, сэр! Если бы я могла вновь увидеть комнату моей мамы!

Он начал строить в голове планы, как устроить девушке это удовольствие, не упуская из виду и собственный интерес. Если они поедут туда на одном из его экипажей, вся прелесть прогулки пропадет; к тому же в определенной степени его смущало то, что их увидят слуги.

– А хороший ли вы ходок, Руфь? Сможете ли вы одолеть пешком шесть миль? Если мы выйдем отсюда в два, то, не особо торопясь, будем на месте к четырем или, скажем, к половине пятого. Побудем там пару часов, за которые вы покажете мне дорогие вам места, где прошло ваше детство, а потом – все так же неторопливо – вернемся домой. О, так и сделаем, решено!

– Но вы уверены, сэр, что мы с вами поступим правильно? Все это слишком уж хорошо и кажется мне настолько многообещающим, что я засомневалась, не таится ли в этом чего-то худого.

– Ах вы, глупышка! Ну что в этом может быть предосудительного?

– Во-первых, если мы выйдем в два, это значит, что я должна не пойти в церковь, – благоразумно возразила Руфь.

– Но это же всего один разок. Ничего страшного в том, чтобы пропустить один раз, нет. К тому же вы могли бы побывать там на утренней службе.

– Мне кажется, что миссис Мейсон посчитала бы это неприличным и не пустила бы меня туда.

– Да, пожалуй, не пустила бы. Но вы же не можете всегда руководствоваться в жизни понятиями миссис Мейсон о том, что такое хорошо и что такое плохо. Она, например, считает правильным, что можно так жестоко обращаться с бедняжкой Палмер, о которой вы мне рассказывали. Вы же, как и любой другой человек, у которого есть голова на плечах и сердце в груди, понимаете, что это очень плохо. Оставьте, Руфь, не полагайтесь на чьи-то суждения, а решайте сами за себя. Это совершенно невинное развлечение, и, соглашаясь, вы поступите не эгоистично, потому что я рассчитываю получить не меньше удовольствия, чем вы. Мне тоже очень хочется повидать места, где прошло ваше детство. Я уже почти полюбил их по одним только вашим описаниям.

Все это было сказано вполголоса, уверенно и очень убедительным тоном. Руфь потупила взгляд и густо покраснела от переполнявшей ее радости; она не нашлась, что возразить, и свои сомнения оставила при себе. Итак, все было решено. Благодаря этому чудесному плану всю последующую неделю она пребывала в состоянии счастливого ожидания. Руфь была слишком юной, когда умерла ее мать, и та просто не успела поделиться с дочерью советами и предостережениями относительно главной темы в жизни взрослой женщины – если мудрые родители вообще напрямую рассказывают своим детям о том, что невозможно описать словами, – этого бесплотного духа, не имеющего формы, чтобы его можно было увидеть, но который всегда присутствует, даже если мы и не осознаем его существования. Руфь была невинна и кристально чиста. Она слышала, что люди влюбляются, но, не зная, как может выражаться любовь, просто никогда не думала об этом. Дни ее прежде были в основном наполнены печалью, если не считать некоторых более светлых мыслей, связанных с выполнением своих обязанностей и воспоминаниями о счастливом прошлом. Но тот тяжелый период, когда после смерти матери она оставалась с несчастным отцом, едва живым от снедавшей его скорби в связи с потерей любимой жены, сделал ее особенно чувствительной к проявлениям участия, которое она встретила сначала у Дженни, а потом – у мистера Беллингема. Снова увидеть родной дом, отправившись туда вместе с ним; показать ему, дабы поддержать его интерес, те места, где прошло ее детство; поведать какую-нибудь историю из прошлого… прошлого, которое уже никогда не вернуть! Ни единая тень сомнений не омрачила для нее эту неделю мечтаний о счастье – мечтаний слишком ярких, чтобы доверить их ушам равнодушного постороннего слушателя.