— Как ты думаешь, она примет нас? — тихо спросил Эдо.

— Вот где полно баб, — сказал Радульф, глядя на монахинь, идущих в противоположном от нас направлении. — Молодых, если повезет.

Я остановился и повернулся к нему.

— А ты будешь помалкивать, — пообещал я, указывая пальцем в перчатке на его здоровый шнобель. — Ты меня понял? — он смотрел на меня с удивлением. Но я уже по горло был сыт его шуточками. — Это дом Господа нашего, — сказал я им всем. — Пока мы здесь, мы не выказываем ничего, кроме уважения.

Отстранившись, я заметил, что капеллан наблюдает за мной. Он не сказал ни слова, но прежде чем отвернуться, мне показалось, я заметил в его глазах проблеск одобрения, хотя мог и ошибиться.

Слова Радульфа заставили меня задуматься, допускается ли в Уилтуне принимать мужчин, или наше дело признали действительно важным? В некоторых монастырях порядки были намного строже; туда вообще не допускались люди из мира, кроме паломников, больных и священников, приходящих принять исповедь и служить мессу. Нам явно было оказано большое доверие, особенно учитывая, что мы были воинами и не принадлежали к их народу.

Последние лучи солнца освещали черепичную крышу собора. Вблизи он оказался еще более впечатляющим. Каждая из трех башен была высотой в два двухэтажных дома, даже неф поднимался на рост шести человек. Стекла в окнах были окрашены в красные, зеленые, синие и даже желтые цвета, причудливо складываясь в изображения святых и ангелов; я нигде не видел ничего подобного.

Гилфорд не заинтересовался ни одним из этих чудес, так что я спросил себя, уж не бывал ли он здесь раньше? Но если это так, значит ли это, что он тоже знаком с Эдгитой?

Мы пересекли двор, направляясь к большому каменному дому. Монахиня постучала в дверь, а затем открыла ее, хотя я не слышал никакого ответа. Гилфорд пошел за ней, а я следом, резко наклонившись вперед, чтобы избежать удара о низкую притолоку. Зал был освещен всего двумя свечами, расположенными по обе стороны от наклонного письменного стола. У дальней стены был устроен очаг, но огонь в нем еще не разводили, и воздух в комнате был насыщен сыростью. Дверь рядом с очагом вела в соседнюю комнату, откуда сразу же появилась девочка. Ее волосы были заплетены в косу, но не покрыты платком. Она выглядела не старше одиннадцати или двенадцати лет. Девочка замерла, увидев нас, и я подумал, что в ее глазах мы выглядим поистине устрашающе: семеро незнакомых мужчин, причем шестеро в кольчугах и кольчужных шоссах, со шрамами на лицах. Если она выросла в монастыре, она не могла видеть столько рыцарей сразу.

Монахиня что-то сказала ей, девочка кивнула, и не отводя от нас взгляда, отступила в дверной проем.

— Выйдите, — сказал мне Гилфорд коротко, — я хочу спокойно побеседовать с настоятельницей.

— С настоятельницей? — я был удивлен.

Я был уверен, что мы приехали, чтобы увидеть Эдгиту.

— А с кем же еще? — он начал проявлять некоторое нетерпение. — Я не могу передать свое сообщение без ее разрешения. Теперь идите.

Я не двигался.

— Мы будем ждать здесь.

— Это не ваше дело.

Но тут дверь снова открылась, и он повернулся к женщине в коричневой рясе с простыми крестами, вышитыми на рукавах белой нитью. Как и монахиня, встретившая нас у ворот, она была немолода, но в ее глазах светилась мудрость, и она держалась с большим достоинством, словно каждый ее шаг был подчинен некой божественной цели.

Она взмахом руки отослала нашу провожатую, та торжественно кивнула и ушла, оставив нас в молчании при свечах.

Первая заговорила настоятельница:

— Faeder Gilfwold,[18] — сказала она.

— Abodesse Cynehild.[19]

Капеллан встал на одно колено, взял ее руку и поцеловал украшавшее ее серебряное кольцо.

— Кажется, в этот раз вы явились с настоящей свитой, — неожиданно произнесла она по-французски, глядя на нас. — Как меняются времена.

Если она собиралась пошутить, ее лицо этого не показывало, оставаясь бесстрастным, как и раньше.

Гилфорд покраснел.

— Этот эскорт дал мне мой господин, — пояснил он, так же отвечая на французском языке.

— Гийом Мале, — сказала она, и мне показалось, что я услышал нотку презрения в ее голосе.

Капеллан, казалось, ничего не заметил.

— Да, миледи.

Настоятельница несколько мгновений задумчиво смотрела на него, а затем перевела взгляд на нас, словно начальник караула перед сменой.

— Вы выглядите удивленным, — сказала она мне. — Почему?

Я не ожидал, что это будет так очевидно.

— Вы очень хорошо говорите по-французски, — ответил я.

Это был не комплимент, я сказал чистую правду. На самом деле она говорила удивительно хорошо, словно родилась по ту сторону Узкого моря. Или, по крайней мере, много лет прожила среди французов.

— И что вас удивляет? — спросила она.

— Только то, что я не привык к французской речи в устах англичан, — я тщательно подбирал слова.

— Тем не менее, Гилфорд говорит так же хорошо, как и я.

— Его господин норманн, — сказал я, пожимая плечами.

Это казалось мне совершенно естественным, разве она не видела разницы?

— В таком случае, — сказала она с победоносной улыбкой, — Не должна ли вся Англия заговорить по-французски, потому что все мы подданные одного господина — короля Гийома?

Я почувствовал, как мои щеки наливаются горячей краской. Казалось, что передо мной поставили испытание, с которым я по непонятным причинам не смог справиться.

— Да, миледи, — ответил я, не зная, что еще добавить.

Она нахмурилась, продолжая смотреть на меня.

— Миледи, — заговорил Гилфорд, и на этот раз я был благодарен ему за вмешательство. — Я здесь…

— …чтобы говорить с леди Эдгитой, — закончила она, наконец отвернувшись от меня. — Да, я так и подумала.

— Чтобы передать ей сообщение от моего господина, — невозмутимо возразил священник.

Настоятельница кивнула.

— Мне трудно было бы отказать вам. Но, к сожалению, сейчас ее здесь нет. Она уехала в Винчестер.

— В Винчестер? — Гилфорд помолчал, прикрыв глаза и словно собираясь с мыслями. — Как давно она уехала?

— Около недели назад.

— Скоро ли она вернется?

— Я ожидаю ее завтра или послезавтра, — сказала она. — Вы можете, как всегда, остаться здесь до ее возвращения.

Ее слова словно толкнули меня. Я был прав, капеллан уже бывал в Уилтуне раньше.

— Это самая лучшая новость, — сказал Гилфорд.

Настоятельница понимающе улыбнулась и снова стала серьезной.

— Не больше, чем мы ожидали. Конечно, вы можете остаться в доме для гостей на любой срок, — она снова посмотрела на нас.

— Я понимаю, — ответил капеллан.

Я открыл было рот, как вдруг где-то над головой ударил колокол: глубокий, долгий гул, слышный, наверное, по всей округе. Дверь отворилась снова, и та же монахиня, что встречала нас у ворот, появилась снова. Она тихо подошла к аббатисе и что-то прошептала ей на ухо.

Та так же тихо пробормотала что-то в ответ, затем выпрямилась.

— Боюсь, я должна вас покинуть ради вечерней службы, — сказала она. — Поручаю вас сестре Бургинде, — она указала на монахиню, — Она отведет вас в вашу комнату. Я прослежу, чтобы еду и питье вам доставили сразу же, как только служба закончится.

— Спасибо, — поклонился Гилфорд.

— Миледи, — сказал я, вежливо кивая настоятельнице.

Она оглянулась и продолжала внимательно смотреть на меня, пока все остальные выходили из покоев; потом я тоже повернулся и последовал за ними в синий сумрак за дверью.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Ночь опустилась на монастырь. За холмами на западе угасало тусклое свечение, а на востоке уже загорелись звезды.

Около двадцати монахинь парами шли от дормитория к церкви. Некоторые из них несли маленькие фонари, и я мог разглядеть их лица в мягком мерцающем свете. Среди них были женщины всех возрастов: некоторые морщинистые и такие древние, что спотыкались и шаркали ногами на каждом шагу; им помогали идти совсем юные, чуть старше той девочки, которая встретила нас в доме настоятельницы. Мы подождали, пока все они не пройдут, и тогда та монахиня, которую аббатиса назвала Бургиндой повела нас к дому в дальнем конце сада.