Мы проехали мимо них к западным воротам города и за его пределы. Дорога шла вдоль берега Темзы, изгибаясь к югу в сторону Вестминстерского собора и королевского дворца. Там было пришвартовано великое множество судов от небольших барж до длинных боевых кораблей. Среди них я заметил «Мору», личный корабль короля Гийома, тот самый, на котором он плыл из Нормандии во время вторжения. Было несколько таких же больших кораблей, одно из них с тридцатью тремя парами весел было длиннее самого «Крылатого Дракона». Сейчас его борта высоко поднимались над водой; не загруженное, судя по всему, всего с несколькими охранниками на палубе. Я догадывался, какое впечатляющее зрелище он являл собой на открытой воде, и вполне мог представить его под красно-желтым королевским парусом, вздымающимся над волнами.

На холме за Вестминстером стояли сотни палаток со знаменами всех цветов, развевающимися над ними: красными и зелеными, синими и белыми. На склоне под лагерем был возведен деревянный частокол, огораживающий большое пространство, внутри которого были собраны все королевские лошади. Я не знал, как много людей расположилось здесь. Вигод говорил, что король собрал восемьсот рыцарей и пеших ратников, и, если судить по количеству палаток и знамен, он был прав. Но даже если все они были опытными бойцами, это воинство не было похоже на армию, способную отбить Эофервик.

Я вздохнул, но промолчал, хотя при взгляде на Уэйса заметил выражение его лица, и понял, что мы думаем одинаково.

Темза отклонилась далеко на юг, а мы оказались посреди пашен и холмов, покрытых негустым лесом. Стояла тишина, нарушаемая только далекими криками птиц, скрипом веток на ветру и хрустом камешков под копытами наших лошадей. Довольно часто нам попадались другие путешественники: крестьяне гнали овец и свиней на рынок, разносчики и торговцы со своим товаром, унылая компания монахов в коричневых капюшонах. Однако, чем дальше от города мы удалялись, тем реже встречали путников, и к полудню оказались совсем одни.

Мои мысли все время возвращались к беседе с Робертом и его упоминанию имени монахини, Эдгиты. Он сказал, что когда-то она была больше, чем просто монахиней. Может быть, он имел в виду, что она и Мале были любовниками? Но даже если это так, зачем отправлять ей вести именно теперь?

Меня отвлек смех Эдо и Радульфа, рассказывающих похабные анекдоты. Я оглянулся, пытаясь поймать взгляд Эдо, но он продолжал игнорировать меня. Со вчерашнего утра мы так и не успели поговорить; на самом деле, он провел остаток дня вдали от дома, скорее всего, ничего нам не сказав, отправился через мост в Судверку. Он вернулся, когда мы уже начали собираться в дорогу. Он не стал пускаться в объяснения, но когда смотрел на меня, глаза его были полны осуждения, а рот сжимался в брезгливую гримасу.

— Какая муха укусила Эдо, — спросил я Уэйса, когда мы остановились передохнуть в полдень.

— Спроси у него сам, — предложил он.

У меня не было ни малейшего желания вступать в переговоры. Какой бы ни была причина дурного настроения Эдо, я знал, скоро все пройдет: такое с ним случалось. Поэтому я не отозвался на слова Уэйса, а предпочел молча сидеть вместе со всеми под низкими ветвями старого дуба и есть то, что положил нам в мешки Вигод: хлеб, сыр и соленое мясо. Гилфорд убедился, что мы не собираемся задерживаться надолго, однако занудливо напомнил, что нам предстоит еще одолеть много миль пути, поэтому, дожевав последние крошки, мы вернулись к нашим лошадям.

Я убирал флягу в седельную сумку, когда сидевший рядом со мной капеллан поднялся, и я заметил, как что-то выскользнуло у него из-под плаща. Он, казалось, ничего не заметил, потому что медленно пошел за пересмеивающимися между собой дружинниками.

— Гилфорд, — крикнул я, поднимая руку, чтобы привлечь его внимание.

Эти был пергаментный свиток длиной чуть короче локтя, туго перевязанный простым кожаным ремешком. Я присел на корточки и поднял его с мокрой травы. Он выглядел свежим и новым, хотя пергамент был не лучшего качества: рыхлая поверхность даже не была отшлифована, а края обрезаны неровно и грубо.

Капелан повернул кобылу и поехал ко мне, хмуро глядя из подо лба.

— Отдай, — сказал он.

Я протянул ему свиток, он нагнулся и осторожно взял его, не отводя от меня глаз, пока прятал его под одеждой.

— Что это? — спросил я.

— Ничего, — ответил он. — Во всяком случае, ничего важного. — Он не улыбнулся, даже из вежливости. — Спасибо, Танкред.

Он повернулся и поехал. Несколько мгновений я стоял неподвижно в недоумении от его неожиданной враждебности.

— Ты идешь? — крикнул Уэйс с дороги.

Прищурившись, я посмотрел на солнце. Свиток содержал нечто важное, по крайней мере, это мне было ясно. Я не мог не связывать его с нашей миссией, этой поездкой в Уилтун и таинственной Эдгитой. Но какие у Мале были причины посылать нас к монахине, тем более к монахине английской?

— Иду, — пробормотал я, наконец забираясь в седло.

Эрмин-стрит была одной из старых римских дорог, построенных для удобной езды, так что в тот день мы одолели много миль пути. Но солнце уже спускалось к горизонту, когда мы снова выехали к берегу Темзы. Здесь река была уже, чем в Лондоне, но вода поднялась высоко и течение усилилось из-за талых вод, бежавших с холмов. На другой берег вел каменный мост; на той стороне виднелись дома, окружавшие небольшую деревянную церковь, в камышах у берега лежало несколько лодок.

— Стэйнс, — сказал Гилфорд, имя ввиду название деревни. — За ним на другой стороне лежит Уэссекс, древняя страна английских королей.

— Уэссекс, — пробормотал я про себя.

Как далеко мы забрались от Нортумбрии сюда, в самую южную провинцию английского королевства. Когда-то она принадлежала узурпатору Гарольду, прежде, чем он захватил корону. Теперь она находилась под рукой Гийома ФитцОсборна, одного из ближайших к королю дворян государства наряду с Мале. И Робертом де Коммином.

В тот день мы миновали множество деревень. Одни были больше, другие меньше, но все схожи между собой и населены изможденными и угрюмыми крестьянами, плевавшими на землю при нашем появлении. Я спрашивал себя, слышали ли они что-нибудь о событиях на севере, и что они означали для этих бедных людей? Хотя, война не должна была касаться их вообще — Эофервик находился больше чем в двухстах милях отсюда. Так что они могли смотреть на нас как угодно, и плеваться, сколько пожелают. Я знал, что они не попытаются вредить нам: у нас были мечи и кольчуги, а у них мозги в голове.

Первую ночь мы провели в палатках недалеко от дороги. Мой сон был беспокойным и прерывистым, потому что я снова видел Освинн. Ее лицо было скрыто во мраке, и каждый раз, когда я пытался приблизиться к ней, она превращалась в дым. Я несколько раз просыпался, тяжело дыша и весь в поту, и, хотя мне удавалось снова заснуть, тот же сон возвращался опять и опять. К утру я чувствовал себя измотанным и злым.

За ночь холмы покрылись толстым слоем инея, и некоторое время мы ехали среди сверкающей белизны, словно по полям небесным. Однако, вскоре изморозь начала таять, облака скрыли солнце, и лошади пошли бодрой рысью. Час за часом мы проезжали мимо полей и ферм, расположенных среди пологих холмов, и меня поразило, насколько здешние места похожи на пейзажи Нормандии и Фландрии. Не раз я оглядывался посреди долины или леса, напоминавших мне те, что я видел в юности, и на мгновение словно оказывался там снова. Но, конечно, это не была та же земля; достаточно было доехать до вершины холма или даже до ближайшего дерева, и чувство узнавания исчезало.

Примерно в полдень дорога повела нас на крутую гору, на вершине которой мы наткнулись на остатки разрушенной стены и того, что выглядело, как большие ворота. Их арка давно обрушилась, большие каменные блоки, поросшие лишайником, лежали по обе стороны дороги. Когда мы миновали ворота, я увидел останки больших зданий, некогда возведенных здесь: аккуратные прямоугольники и полукружья каменных фундаментов, местами заросших деревьями и кустарниками. В воздухе пахло сыростью, темные, наполненные дождем тучи, нависали низко над землей. Кроме нас семерых здесь не было ни души.