Конечно, я помнил, как Уэйс рассказывал об английской матери Мале, но я так же знал, что он дрался при Гастингсе, и потому решил, что лорд Гийом прибыл в Англию вместе с нами.

Гилфорд набил полный рот и жевал, кивая.

Меня весь день мучил один вопрос, сейчас было самое подходящее время, чтобы задать его. Я понизил голос:

— Что имел ввиду Эдгар, когда сказал, что Мале раньше был другом Гарольда Годвинсона? — капеллан побледнел и оглянулся. — Так это правда? — спросил я, нахмурившись. — Он знал узурпатора?

Мале был достаточно осторожен, чтобы хранить это втайне. Хотя и сейчас находилось люди и среди англичан и среди норманнов, которые с готовностью признавали, что были близки с человеком, укравшим корону. И, несмотря на это, они были в милости у короля.

— Да, он знал его, — сказал Гилфорд серьезно. — Уже в то время, когда я поступил на службу к виконту, они хорошо знали друг друга. Они часто охотились вместе; я помню, однажды летом он даже сопровождал Гарольда в паломничество в Рим. — он замолчал, лицо снова приняло обеспокоенное выражение. — Но их дружба подошла к концу три года назад. Много лет Мале ездил туда и обратно из Гравилля в свои английские поместья. Но когда король Эдуард умер, а Гарольд принял корону, он вернулся в Нормандию, чтобы присоединиться ко вторжению.

Я задавался вопросом, почему два таких близких друга так быстро стали врагами?

— Почему Мале отошел от Гарольда?

— Признаюсь, было много случаев, когда я не мог понять ход мыслей моего господина, — сказал капеллан. — И это один из них. Наверняка он был против захвата Гарольдом короны, потому что считал его поступок вероломным и беззаконным. Ведь все это произошло после того, как Гарольд поклялся быть верным вассалом герцога Гийома. Но еще раньше их дружба пошла на убыль. Я помню, они много раз встречались в те годы, и каждый раз я замечал рост разочарования или даже обиды в манерах моего господина. Я до сих пор не знаю, что же произошло между ними, что вызвало такую неприязнь.

— Ты поехал с ним, когда он вернулся?

— В Нормандию? — спросил Гилфорд, словно мой вопрос был полным абсурдом, и меня поразил его тон. — Нет, я остался помогать в управлении его имениями на этой стороне моря.

— Значит, узурпатор не конфисковал их?

— Нет, — сказал капеллан. — Думаю, даже тогда Гарольд надеялся, что они смогут договориться, но для моего господина было слишком поздно. Казалось, в его голосе прозвучало сожаление. — Дружба была разрушена и не могла быть восстановлена.

Я молчал. Гарольд был обманщик, клятвопреступник и христопродавец; у него не было прав на трон Англии. Но даже тогда я не мог не думать: как трудно, должно быть, было Мале отвергнуть столько лет дружбы.

— Он хороший господин, — сказал Гилфорд, оглядываясь на корму, и мне показалось, что он вспоминает Эофервик, оставшийся далеко позади.

С носовой палубы донесся громкий стон; Эдо обхватил голову руками, все остальные смеялись.

Уэйс положил руки на груду камешков, лежавших в центре круга, и потащил их к себе.

— Лучше порадуйся, что мы играем не на серебро, — сказал он, сочувственно похлопав Эдо по плечу.

Женщины на мгновение повернули головы, а затем снова отвернулись к реке. Я немного поговорил с ними днем, заботясь, чтобы у них было достаточно плащей и одеял, чтобы не мерзнуть. Два раза я приносил им еду и вино, хотя они не казались голодными.

Я повернулся к Гилфорду.

— Мятежники не возьмут Эофервик, — сказал я.

Я пытался говорить уверенно, хотя в душе не чувствовал убежденности — не из-за армии под стенами города, а из-за горожан в его пределах. Я не сомневался в способностях Мале, но я не верил, что семисот человек достаточно, чтобы защитить город от внешних и внутренних врагов.

— Мятеж, это только начало, — ответил Гилфорд. — Даже если их и отгонят, летом к нам явятся датчане, и только Бог ведает, что будет потом.

— Если датчане вообще явятся, — заметил я.

— Они придут, — сказал священник.

Он встретился со мной взглядом, и я увидел, каким постаревшим он выглядит, какие у него усталые глаза. Это не была усталость долгого дня, казалось, она коренится у него глубоко в душе.

— Помолись со мной, Танкред, — сказал он.

Он опустился на колени на доски палубы, сложил ладони вместе и закрыл глаза. Я сделал то же самое, и когда он нараспев произнес первые слова Pater Noster,[13] я присоединился к нему, произнося формулу, за многие годы ставшую частью меня самого: Pater Noster, qui es in caelis, sancti ficetur no mentuum…

Пока слова молитвы текли с языка, мой ум блуждал, я начал думать о предстоящей поездке, о благополучной доставке женщин в Лондон и нашей следующей задаче. Что за письмо вез капеллан и почему именно в Уилтун?

— Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo. Amen. — закончил я и открыл глаза.

Гилфорд вздохнул.

— Извини, — сказал он. — День у нас был долгий, и я нуждаюсь в отдыхе.

— Конечно, — ответил я.

Время для новых вопросов еще придет. Не было острой необходимости задавать их сейчас, впереди у нас было много дней путешествия.

— Я должен поговорить с леди Элис и Беатрис, прежде, чем спать, — сказал капеллан. — Я желаю тебе спокойной ночи.

— Спокойной ночи, отец.

Я смотрел, как он идет, не глядя на Уэйса, Эдо и прочих, чтобы присоединиться к женщинам на корме. Им нелегко было оставить мужа и отца на милость неизвестности, но у меня не было никакого желания нарушать их уединение. Мы постарались предоставить им свободное пространство, что на борту корабля, подобного этому, было задачей почти невыполнимой. Правильнее, если с ними поговорит Гилфорд, он знал их лучше меня.

Некоторое время я сидел молча, глядя по сторонам. По правому борту поднимался из воды островок шагов тридцать или сорок в длину, на его вершине толпилось несколько голых деревьев. Еще один маячил впереди, черный и безликий на фоне лунных вод, но лицо Обера не выражало беспокойства, когда он наклонился к румпелю, обходя оба острова сразу. С тех пор, как мы миновали Драх, река постоянно расширялась, теперь она была шириной в три-четыре сотни шагов, возможно, даже больше. В темноте трудно было сказать, но теперь я не замечал теней в тумане; твердые берега сменились болотами.

Я поднялся с квадратного дубового сундука, на котором сидел, и прошел вдоль судна между двумя рядами гребцов, мимо мачты к носовой площадке, где рыцари все еще бросали кости.

Эдо поднял на меня голову и отодвинулся, чтобы освободить мне место среди игроков.

— Есть новости?

— Если повезет, мы доберемся до Хамбера к рассвету, — ответил я.

Радульф почесал свой большой нос.

— А что насчет Алхбарга? Когда мы будем там?

— Спроси капитана, — сказал я, наливая пиво из бурдюка в пустую кружку.

Второй крепыш — Годфруа, я помнил — дал тычка Радульфу в бок.

— Мы скоро уже сами превратимся в груду костей, пока ты соберешься бросить свои.

— Я их разогреваю, — сказал Радульф, энергично растирая что-то в ладонях.

— Да они уже горят!

Радульф разжал пальцы; маленькие кубики из резного рога покатились по палубе и замерли на пяти и шести. Он наклонился, чтобы собрать их, а затем передал кости Филиппу, который сложил руки и бросил, открыв две двойки.

— Сыграешь с нами? — спросил Уэйс.

— Нам нужен человек, который справится с этим везунчиком, — мрачно сказал Эдо, указывая на кучу камешков перед Уэйсом, а затем на два последних перед собой. У Филиппа после его последнего броска осталось всего пять, у его товарищей немногим больше — по восемь.

— Я не начинаю войну, если не уверен в успехе, — сказал я, улыбнувшись. — Разве что начнем сначала.

Приглушенный крик раздался от смотровой площадки. Матрос указывал на берег за левым бортом. Нахмурившись, я поспешил к нему мимо Гилфорда и обеих леди.

— Что случилось? — спросил я, глядя в темноту за его вытянутым пальцем. Трудно было что-то различить за пеленой тумана.