Ток прошел по всему телу Лейлы. Даже волосы, как ей показалось, зашевелились на голове.

— От души поздравляю тебя, Махмуд! Поздравляю! — сказала Лейла взволнованным голосом.

Ассам молчал. Махмуд с нетерпением ждал, что он скажет. Ведь Ассам тоже собирался ехать на Суэцкий канал. А теперь, кажется, передумал. Ему, видите ли, хочется посмотреть, как разовьются события. Смотреть, как душат родину! Это же подобно самоубийству!

— Ах, если бы я могла поехать с тобой! — мечтательно произнесла Лейла.

— Подожди немного, — засмеялся Махмуд. — Вот не останется мужчин, дойдет тогда очередь и до женщин.

Ассам склонился над тарелкой. «Они разговаривают между собой, как будто меня здесь нет, будто я не сижу с ними за одним столом. Лейла смотрит только на брата. На меня даже не взглянет. «Каждый честный египтянин… Ты, я…» — звучали в ушах Ассама слова Махмуда. Что же, я трусливей Махмуда или не патриот? Но ведь тогда, на демонстрации в 1946 году, я ничего не боялся, а Махмуд трусил. Нет, тут дело не в смелости, не в патриотизме, а в разумности своих действий»…

— Нужно только, чтобы отец с матерью ничего не разнюхали… Узнают — не дай бог! — заговорщицким тоном прошептала Лейла.

— Представляю, — согласился Махмуд, — запилят до смерти.

— Да, они не поймут твоего шага, — покачала головой Лейла. — Обязательно начнут прорабатывать. — Подражая отцу, она, смеясь, добавила: — Подумай, как это для тебя может обернуться…

— Наверняка мне придется выслушать нечто подобное, — кивнул головой Махмуд, — Еще с десяток всяких пословиц и мудрых изречений.

Лейла улыбнулась:

— Лучше в доме закрыться…

— …чем на ветру простудиться, — закончил Махмуд.

Довольные своим экспромтом, они весело продолжали только что изобретенную ими игру.

— В медлительности — утешение, — начала опять Лейла.

— …в поспешности — сожаление, — закончил Махмуд.

— Когда едешь в путь…

— …осторожен будь.

— Поживешь подольше…

— …увидишь побольше.

— Глупа та птица…

— …которой дома не сидится.

Наконец, не выдержав, они громко расхохотались. У Лейлы даже слезы выступили на глаза. Она достала платок и тут только посмотрела на Ассама. Но, быстро овладев собой, отвернулась. «Нет! Я не стану просить его ни о чем. Любви не просят. Тем более когда речь идет о любви к родине! Бесполезно ее пробуждать, когда любовь не идет от сердца».

— Что еще скажет отец? — вытирая платком глаза, спросила Лейла брата.

— Отец? Он, конечно, нахмурится и изречет…

— Ни к чему хорошему это не приведет. Создаст только лишние беспорядки, — подражая отцу, низким гортанным голосом опять закончила за Махмуда Лейла.

Теперь уже и Ассам, склонившись над столом, смеялся от всей души. Нахохотавшись, он почувствовал, что к нему снова вернулись прежнее спокойствие и уверенность в себе.

— А как ты думаешь, Махмуд, мог бы и я поехать с тобой на канал? — спросил Ассам, глядя на друга. На Лейлу он решил не смотреть, хотя чувствовал, что она не сводит с него глаз. Пусть поймет, что он сам принял это решение. Она здесь ни при чем…

Как только Ассам вышел, Лейла побежала следом за ним.

— Ты куда? — спросил Махмуд.

— Карандаш Ассам оставил…

Лейла выскочила на лестничную клетку.

— Ассам!

Ассам сверху вопросительно посмотрел на нее.

— Ты карандаш забыл, — громко сказала Лейла.

Он полез в карман. Карандаш оказался на месте.

— Листок… Тот листок… — шепотом добавила она.

Ассам недоуменно развел руками.

— Листок в записной книжке…

Догадавшись, в чем дело, Ассам покачал головой, удивляясь в душе ее решительности. Он спустился и, глядя ей прямо в глаза, протянул записную книжку. Лейла не трогалась с места. Сделав несколько шагов по лестнице, Ассам вдруг рванулся к Лейле. Он провел руками по ее лицу, погладил волосы, потом так же неожиданно, прыгая через несколько ступенек, одним духом взбежал на свой этаж…

Бьет ключом родник — чистый, неуемный. Журча и звеня, бежит вперед, пробивая себе путь среди коряг, камней и болот. Болота — безмолвные и древние — хмуро взирают на буйство родника, не зная, как его остановить, как навсегда похоронить в неподвижной и зловонной своей топи. То они угрожают задушить его, то преграждают путь плотной стеной ила или глины, убеждают его: зачем бурлить? К чему биться лбом о стену? Какой смысл в движении? Не лучше ли успокоиться?.. Покой рождает мудрость… Смотри, как блестит топь под лучами жаркого солнца… Но ничто не может остановить движение родника. Молодой, он просачивается через ил и глину, обходит коряги, пробивается под камнями. А когда на его пути встают скалы, он начинает неравную борьбу и с ними. Он верит, что рано или поздно ему удастся их размыть…

О своем решении Махмуд и Ассам заявили родителям накануне отъезда. Прежде чем встретиться на поле битвы с врагом, каждому из них предстояло выдержать нелегкий бой с родителями.

Главное сражение развернулось в доме Махмуда. Противник решил выступить единым фронтом против взбунтовавшихся студентов. На диване в углу сидели обе сестры — Сания-ханым и Самира-ханым, чуть побледневшие, напуганные. Справа от них в кресле — Сулейман-эфенди, слева — Джамиля.

Напротив на тахте примостились Махмуд и Ассам, за ними у окна стояла Лейла.

Прежде всего Сулейман-эфенди попытался заверить Махмуда и Ассама в том, что они вольны принять любое решение и он вовсе не собирается навязывать им свое. Просто он хочет поговорить с ними как мужчина с мужчинами, спокойно, по-деловому разобраться в сложившейся обстановке и помочь принять правильное решение. Он не меньший патриот, чем они, но он старше их, опытнее и поэтому лучше может разобраться в обстановке. В отличие от них он руководствуется не чувствами, а разумом. Тщательно все взвесив, он пришел к выводу, что нынешнему правительству доверять нельзя. Армия пока выжидает, не участвует в борьбе. Во дворце, в партиях, в правительстве — везде сидят предатели. Вся зона Суэцкого канала кишит шпионами. Англичане на глазах правительства бесперебойно снабжают свои войска. Тут на одном патриотизме не выедешь! Что может сделать горстка смельчаков против вооруженных до зубов английских войск? Ничего! В общем положение критическое. Такой ход событий может привести страну только к катастрофе… Были бы малейшие шансы на успех, он первый благословил бы их. Более того, возможно, даже сам присоединился бы к ним, но в настоящих условиях лезть на рожон просто глупо и бессмысленно…

Махмуд и Ассам приняли за чистую монету маневр Сулеймана-эфенди и ринулись в бой. Один за другим они выдвигали свои аргументы. Народ заставит правительство действовать решительно, он сумеет зажать рот королю и вывести на чистую воду предателей. Это движение — не восстание кучки смельчаков, оно становится поистине всенародным, и скоро к нему присоединится вся армия. Офицеры, во всяком случае, уже заявили о своей готовности выйти в отставку и встать на сторону добровольцев.

Лицо Сулеймана-эфенди все больше хмурилось, в голосе появились нотки раздражения. Махмуд и Ассам поняли, что попали в ловушку: их вызвали на откровенный мужской разговор просто для того, чтобы любой ценой отговорить от поездки.

Наконец Сулейман-эфенди снял маску и начал новую атаку. Прежде всего он решил расколоть силы противника. Теперь он делал главный упор на Махмуда. Сулейман-эфенди больше не затруднял себя выбором осторожных выражений, он говорил прямо и даже повышал голос:

— Почему именно вы должны лезть в эту заваруху? — раздраженно спросил он Махмуда.

— А почему именно мы должны оставаться в стороне? — ответил Махмуд вопросом на вопрос.

— Нет, ты отвечай прямо: почему именно мой сын, а не чей-либо другой?

— Потому что, если все так будут рассуждать, вообще некому будет воевать.

— А как же с учебой?

— Учеба никуда не убежит.

— Ну, конечно, это ведь не твоя забота! Отец трудится денно и нощно, чтобы выучить тебя, сделать человеком, а вашей милости на это наплевать!