Невообразимое не должно принимать форму видимых образов, которые искушали бы его подобно разным другим соблазнительным приманкам.

Таков клочок бумаги, сожженный Клелией на алтаре.

Сексуальность всегда будет неуместной, постыдной, алогичной, ненормальной, не то чтобы начисто лишенной смысла, но как бы вынесенной на грань сознания. Она всегда будет догуманной.

Это просто след — прежде всякого знака, до какого бы то ни было значения. Прошлое, которое невозможно разрушить. Эта невидимая буква — мужской половой член, который восстает от каждого сновидения. Невидимая разница в формах. Первая метаморфоза. Объятие двух тел, которые вздымаются и покрывают друг друга, есть первое слово живого. Это слово невидимо для тех, кто является его плодом, а его буквы — для тех, кто видит сны. Это невидимая сцена, в которой любовь черпает свое желание невидимости. Это образ, которого всегда недостает человечеству.

Следствие I. Постыдный акт возможен лишь под покровом тьмы и не может получить имени — потому что иначе он рискует проявиться прилюдно или под недреманным оком солнца. Скотоложству, к примеру, запрещено иметь образ, речь, символический знак, nomos и представать под солнцем.

Потому-то аргумент Плутарха немедленно наводит на мысль о зоофилии, замкнутой во тьме палеолитических пещер. Это еще не иконоборчество, как то, что замыслили впоследствии кельты, галлы, византийцы, мусульмане. Но это поползновение запереть образы во тьму. Это еще не попытка разбить икону, но это уже порыв укрыть неписаную букву от света, подальше от солнечного ока.

Следствие II. Придуманная Стендалем Клелия оживляет неписаный, невидимый, немыслимый закон Плутарха. Поскольку она отдается Фабрицио в темноте, объятий как бы нет. Ни тот ни другая не нарушают своих обязательств: именно возможность видеть ребенка освещает их и убивает всех троих (око солнца). Столь ошеломляющее завершение «Пармской обители» напоминает конец сказки про вампиров. Свет внезапно настигает чудовищ и безжалостно убивает их.

Следствие III. Ее губит заря.

Почему маркиза Клелия Крешенци отдается Фабрицио лишь под покровом абсолютной темноты?

Не потому, что ей стыдно, чтобы ее увидели во власти желания.

Если она осознала, что ее видно, ее самозабвение лишается всей своей ураганной бесформенности.

Лишь невидимость позволяет человеку целиком отдаться своим внутренним ощущениям и бросает душу на съедение чувствам.

Следствие IV. Стоит любви взять в свидетели посторонний взгляд, как она теряет свой беспокойный, жадный, алчный до другого (чистое alter) характер, который ее определяет. Начинает думать, как она выглядит, сдерживает бесстыдство, обдумывает жесты, страшится суждений со стороны — которые в конечном счете не слишком отличаются от взглядов. Показывая свою наготу, она принимает позу; теряя тайну, превращается в комедиантку или обманщицу; разоблачаясь, оформляет себя и, отказавшись от невидимости, начинает играть, как на сцене: то повернется в профиль, то аккуратно прикроется краем подвернувшегося под руку покрывала или веткой, протянувшей ей листву. Чувства подстерегают ее. Она пытается им противостоять, вспыхивает румянцем. Впрочем, любовь осветить невозможно; пожалуй, преувеличением было бы даже сказать, что она может светиться. Любовь способна лишь крепко сжать в объятиях, раздавив видимое. Все, что требует расстояния, размыкает это объятие.

Святая Люция вырывает себе глаза, чтобы отдаться жениху.

Клелия (во время своего превращения из Конти в Крешенци) разрушает миф о любви, которую питает к Фабрицио, гасит звезды, обрекая любовь на тьму.

Клелия не хочет видеть того, кто ее любит.

Следствие V. Бессознательное не любит сознания.

Клелия не хочет даже мельком увидеть тело, которым наслаждается. Наслаждаться и больше ничего не знать.

Человеческая сексуальность не любит яркого света — так вынашивание плода у живородящих происходит в темноте их утробы.

Наслаждение не любит освещения. Вспомним романы, мифы, фильмы. Главное, не рассказывайте мне, чем закончится! Молчите! Я не хочу знать, правда это или нет. НЕ РАССКАЗЫВАЙТЕ МНЕ КОНЕЦ!

Желание не знать. Страсть неведения. Экстаз и свет антагонистичны. Человек желает целиком принадлежать предмету своей любви и ни в коей мере не поддаваться размышлениям о нем — таково бессознательное.

Полному неведению (анти-любопытству) соответствует в качестве его противоположного полюса неутомимое душевное любопытство.

Такова история Психеи, сочиненная Апулеем в Карфагене в 160-е годы.

Подобно Фабрицио, Купидон всякий раз исчезал с первыми лучами зари. Душа-Психея горюет оттого, что не знает физического облика своего возлюбленного. (Physis переводится на греческий как fascinus, впрочем, именно в этом значении его употребляет греческий автор Лукий из Патр[88], которого Апулей переводит на латынь.) Психея говорит сестрам: «Со мной бывает так, что ночами ко мне приходит муж и весь он — только звук его голоса, кто он и каков — неясно мне (inserti statut), и света он бежит (lucifugam)».

Человеческая любовь, в противоположность животной сексуальности, боится света. Это одно из ограничивающих ее универсальных табу.

Психея вооружается закругленным лезвием, масляной лампой и котлом (чтобы скрыть переносную лампу). Однако слишком горячее масло из лампы обжигает руку ее мужа, и любовь (te vero fuga mea punivero) навсегда покидает их: обожженные руки превращаются в крылья. Купидон превращается в птицу и, не произнося ни слова, садится на ветвь кипариса перед окном спальни, где Психея заводит свои сетования.

Когда влюбленные покидают свои ночные тела, один усаживается вдалеке на ветку, а другая облокачивается на окно.

Любовь — это душа к душе.

Любовь творится в стороне от всех, подобно мысли, что творится в стороне от всех, подобно чтению, что творится в стороне от всех, подобно музыке, что постигается в тишине, подобно сновидению, что творится в темноте сна.

Почему я музыкант. Клелия говорит: «Открыть глаза — значит не чувствовать». Эрос говорит Психее: «Открыть глаза — значит потерять меня».

Истинный музыкант без колебаний скажет, что музыку нельзя слушать с открытыми глазами.

Следствие VI. Главное, внутриматочное повиновение отсылает к вынашиванию плода живородящими.

Слушание без голоса — это в то же время слушание без взгляда.

Чтобы познать мир, необходимо выйти из пещеры, но, выходя из пещеры, необходимо «открыть глаза как можно позже», как гласит одна индейская легенда об инициации.

Видимое и речь прерываются, следовательно, противостоят союзу двоих, а ласка непрерывна. Вот почему у людей любовь превращается в ночной союз.

Хочу напомнить пять аргументов, которые Элоиза изложила Пьеру Абеляру спустя восемнадцать лет после того, как они любили друг друга.

Аргументы, которых Пьер Абеляр не принял.

Когда происходил этот обмен письмами, Пьеру Абеляру было больше пятидесяти пяти лет, их общий сын (Астролябус Абелярдус) уже вышел из подросткового возраста, а Элоиза стала аббатисой монастыря в Параклете.

Так вот, Элоиза решилась взяться за перо лишь потому, что Пьер на свой лад описал их любовь и в 1132 году опубликовал свое тенденциозное и полное обвинений повествование, не представив ей его на рассмотрение («Petri Abaelardi Historia Calamitatum ann. 1132»),