Те, кто страстно любит книги, составляют, сами того не зная, единственное тайное общество, соответствующее личности каждого его члена. Их объединяет интерес ко всему на свете и разброс возрастов, пускай они никогда не встречаются.

Их выбор не совпадает ни с выбором издателей, то есть рынка, ни с выбором преподавателей, то есть правил, ни с выбором историков, то есть власти.

Они не уважают чужие вкусы. Они селятся скорее в щелях и складках, предпочитая одиночество, забвение, границу времен, пламенные чувства, затененные пространства, оленьи леса, ножи из слоновой кости для разрезания бумаги.

Они и сами складываются в библиотеку коротких, но многочисленных жизней. Они читают друг друга в тишине, при свете свечей, в укромном уголке своих библиотек, пока воины с грохотом убивают друг друга на полях сражений, а торговцы с гоготом пожирают друг друга в беспощадном свете на площадях городов или на поверхности серых прямоугольных ослепительных экранов, заменивших эти площади.

Тайна и книга противостоят устной речи — так одиночка держится подальше от стай, окружающих самку.

Следствие. Тайна, молчание, littera, ненависть к выдумке, асоциальность, потеря идентичности, ночь и любовь связаны.

Литература — это все более и более глубокое погружение в тишину, от самого истока и до устья. Изобретение письма — это перевод речи на язык молчания. Это единственное приключение, исход которого нам неведом. Сюжетом литературы является то, что не способна выразить устная речь. А что есть молчание? Эхо речи, тень чистого языка.

Следствие. Никогда не будет устной литературы, коллективного романа, индивидуального мифа, не имеющей символов истории.

Эти понятия внутренне противоречивы.

Определение. История есть установленная государством символическая хроника того, что доводит человеческое существо, владеющее речью, до самоубийства.

Любовь определяется состоянием умирания, в котором мы оказываемся, когда не можем больше жить без такого-то или такой-то.

Речь, разумеется, идет о том, о той, о личности, о скоплении атомов, о нераздельном, а не о группе или фрагменте группы.

К этой завороженности нельзя подготовиться, ее не переработать, не развить, не расторгнуть.

Следствие. Любовь и брак противоречат друг другу так же, как противоречат друг другу любовь и зачатие. Их интересы резко расходятся: разница такая же, как между любопытством к новому и повторением того, что было.

Я в задумчивости шел вдоль тополей, окаймлявших опушку леса. Вдруг слышу поблизости шумное дыхание. Надо мной поднимается лошадь, задние ноги ее дрожат. Вероятно, я ее разбудил.

Отступаю.

Огромное животное, пошатываясь, стоит надо мной.

Высокое и торжественное. Смотрит серьезно и спокойно. Еще мгновение колеблется. По шкуре пробегает дрожь. Внезапно лошадь пускается в галоп и молниеносно исчезает вдали.

Стоило открыть книгу, и внезапно, без участия голоса, благодаря лишь молчанию написанного текста, из тишины, рядом с тишиной книги, в душе одним скачком возникал густонаселенный мир.

Нечто подобное было по ту сторону смерти — к этому, возможно, примешивался страх смерти. Я хочу сказать, что смерть определяла, возможно, этот переходный характер любви, не знающей препятствий, который обретает свой наиболее странный облик при чтении. Перед этим лицом смягчаются души, а тела смешиваются — так медведь раздирает брюхо нерпы, и подносит ее влажные и дымящиеся внутренности к своей пасти, и тут же пожирает плоть, тающую в нем. Медведь превращался в фантом нерпы.

Любить: читать с листа.

Дар одного существа другому, вплоть до самозабвения, взаимный дар, подобен передаче тепла, и солнца, и света.

Их можно передать; мир их впитывает снова и снова; жизнь взмывает, как ракета; и утрату тоже можно разделить.

Прикосновение — мистическое ощущение. Святой Фома вкладывает персты в раны Иисуса подобно палеолитическому шаману, вкладывающему руку в нутро больного.

Мы можем быть одурманены речью. Но мы можем быть одурманены и другим.

Seducere[77]

Не знаю ничего презреннее человека, не сумевшего вырваться из места, где он родился, и освободиться от уз, которыми он был опутан в покорном, семейном, общинном, безликом и немом страхе раннего детства.

За завороженностью следует освобождение от чар.

Достойны презрения и аристократ, который цепляется за свое имя и родовое гнездо, и искусная повариха, пренебрегающая новыми рецептами.

Аргумент I. Эрос изначально против общества.

Детская, подростковая, а затем взрослая мастурбация есть активное отмежевание от окружающего.

Решительное отмежевание.

Радея о любви, общество и его основные представители (священнослужители, а затем медики) постарались всем внушить веру в невероятные опасности и даже изобрели психозы, в которые якобы повергают одинокие утехи.

Кто такой бирюк? Одинокий волк. Волк, предпочитающий жить в одиночестве.

Который не хочет быть как все.

Волк, ненавидящий happy end.

Который предпочитает чащу леса любому happy end. Которому не терпится остаться одному в самом глухом углу. Одиночка, далекий от молодняка, от приблудившихся особей, от самок.

Аргумент II. Мысль предполагает тайну.

Тайна, разрыв, жизнь «про себя» — все это условия, необходимые для работы мысли.

Seducere — это латинский глагол, означающий «отводить в сторону». Тянуть к себе прочь из мира. Это быть dux (проводником) в сторону. В иное царство.

Обратное соблазнению — соединиться, пожениться.

По-латыни «жениться» означает ducere, «увести». Ducere uxorem domum — увести супругу в свой дом, к себе.

Se-ducere, наоборот, — это отлучить женщину от ее дома, увести ее в сторону, в обособление, в тайну прежде всего от нее самой, а затем «в отдаление от других людей».

Если слова «я тебя люблю» произнесены, они приводят к потрясению отношений, которые переносят их в пространства, подразумеваемые словом.

Это слово, открывающее в теле душу. Это не тело.

Это littera, которая освобождает от оков.

От предыдущих общественных связей. От предыдущих влияний. От тянущихся из детства семейных уз.

Аргумент III. Человек не для того проходит через феномен речи, чтобы затем отказаться от ее посредничества. Я не кладу речь на стул, а вот книгу кладу. Речь — не одежда. Речь — это проявление человеческой личности, а кроме того, она посредник между людьми. На всем пространстве между двумя полюсами, личностью и группой, речь — это мир человеческого опыта.

Однако речь не в теле, не в плоти.

Трудно жить без речи. В прошлом я имел подобный опыт, отказавшись от паутины родственных уз и неверно поняв обычаи моей родни.

Это не в человеческих силах.

Однако подчеркнем то, о чем редко упоминают: жить внутри речи нелегко. Многие в ней тонут. Общество не считает, что эти утопленники страдают смертельной формой абстракции (сходный случай представляют собой мистики, хоть и находятся на другом полюсе). Более того, за их безраздельное послушание общество вознаграждает их одобрением и почестями.

Речь завораживает, а ее законы агрессивны и непреложны.

Прежде любовь представляла собой некую камеру, расположенную как бы вне общества, хотя и внутри человеческих сообществ. Это было последним отшельническим обычаем (ритуалом перехода, уединения), после которого начиналась нескончаемая общественная жизнь (если не считать отшельничества охотников, исключительно мужского, которое было не вполне отшельничеством).