— Как вас зовут?

— Мерси.

— Мерси. — Веки его затрепетали и начали закрываться. — Теперь я знаю, как зовут леди, которая приходит ко мне во сне.

Он заснул, и Мерси еще долго, гораздо дольше, чем было нужно, вытирала его лоб. А когда под утро она наконец оставила его и вернулась к себе, чтобы хоть немного поспать, он пришел к ней во сне.

Вечером, возвращаясь в госпиталь, она увидела его. Он стоял, прислонившись к стене. Мерси знала, что сестру, которую застанут наедине с мужчиной вне госпиталя, могут уволить, знала, что должна была пройти мимо и сделать вид, что не заметила его, но ничего не смогла с собой поделать. Она робко приблизилась к нему.

— Капитан, вам не стоит выходить.

— Мисс Мерси. — Он произнес эти слова так, словно это была строчка из прекрасного сонета, и ей это было приятно.

Одна из сестер, мисс Уизенхант, поведала ей, что в Лондоне он славился своим обаянием. «Будьте осторожны, — предупредила она. — Он залезет к вам под юбку до того, как вы поймете, что он уложил вас на спину. Хотя из тех, кому посчастливилось привлечь к себе его внимание, ни одна еще не жаловалась… Насколько я слышала».

Она многое знала о нем. Знала, что он отпрыск благородного рода, что он средний сын и что «брак» — последнее слово, которое произнесли бы его уста. Но Мерси была заинтригована.

— Пожалуйста, вернитесь в отделение, — попросила она.

— Дайте мне хотя бы минуту. Там же дышать нечем. Мне нужно отдохнуть от этого зловония.

Как бы часто они ни убирали, в отделениях все равно держался тяжелый, насыщенный неприятными запахами воздух. Неудивительно, что многие здесь болели, даже несмотря на то, что раны их заживали.

— Хорошо, только не задерживайтесь долго. — Она развернулась, собираясь идти дальше.

— Не уходите, — быстро и даже взволнованно произнес он.

Она посмотрела на него.

— В компании интереснее, — добавил он уже спокойно.

— Я могу задержаться, но только на минутку. Мне нужно выполнять свои обязанности.

В тусклом свете Мерси рассмотрела, что он был в брюках — кто-то их выстирал — и новой белой рубашке. Женщины в свободное от работы в госпитале время шили одежду мужчинам. Конечно, всех они одеть не могли, но на передовую солдаты должны были возвращаться не в изорванных и изрубленных окровавленных лохмотьях, а в чистой форме. Она на всякий случай отошла в тень, чтобы ее ненароком не заметили, хотя в это время здесь практически никто не ходил. Тот, кто мог найти утешение во сне, спал, кто не мог — смотрел в потолок.

— Скажите, зачем вы вообще сюда приехали?

— Помогать.

— Вам следовало бы быть далеко отсюда. — Он усмехнулся. — А я сейчас с удовольствием поохотился бы на фазанов. Я обещал брату, что вернусь домой к началу сезона. Какими наивными глупцами мы были!

— Вся Англия думала, что это скоро закончится, — попыталась утешить его она.

— Похоже, все это продлится гораздо дольше, чем любой из нас может предположить.

Ей не хотелось разговаривать о войне или о той цене, которую приходится за нее платить.

— Насколько я знаю, у вас два брата.

Он улыбнулся.

— Граф Вестклифф и герцог Айнсли. Не каждый средний брат окружен такими почтенными господами.

— При их-то влиянии вы наверняка можете вскоре вернуться домой.

— Разумеется. Я кажусь вам человеком, который может воспользоваться подобной возможностью?

Она медленно покачала головой.

— Нет, капитан.

Несколько долгих секунд они стояли молча, а потом он спросил:

— Скучаете по Англии?

— Ужасно скучаю.

— Что ж, в таком случае я просто обязан как можно скорее выздороветь, вернуться на передовую и разбить русские орды, чтобы вы снова смогли танцевать на балах.

Она, глупая девчонка, сразу представила себе, как будет танцевать с ним.

С тех пор так повторялось каждый день. Прежде чем его выписали, он встречал ее возле госпиталя вечером, и они разговаривали на самые обычные темы, только всегда о чем-то, связанном с Англией. Они говорили о парках, о садах и о чудесах техники, которые оба видели на Великой выставке в Хрустальном дворце. Они могли тогда даже проходить мимо друг друга, двое незнакомых людей, ныне сведенных войной. Еда в Ускюдаре была скудной, поэтому они часто обсуждали любимые блюда. Он любил свинину, она предпочитала птицу. Он питал слабость к шоколаду, она обожала клубнику. Ему нравился Диккенс, она восхищалась Остин. Через два месяца после его возвращения на фронт она получила от лондонского торговца книгами дорогое издание романа «Гордость и предубеждение» в кожаной обложке. В сопроводительной записке было сказано: «Отправлено по указанию капитана Лайонса».

Тогда она придала этому подарку слишком большое значение. Решила, что она стала для него чем-то большим, нежели безымянная сестра милосердия. Однако здесь, в Грантвуд Мэноре, некоторые брошенные вскользь замечания и, что важнее, слова, оставшиеся непроизнесенными, указывали на то, что ее давно забыли. Конечно, учитывая его славу, удивляться не приходилось, однако же страстное желание, терзавшее сердце, все не притуплялось.

Мерси легонько провела пальцем по шраму на красивом грубоватой красотой лице. Шрам явно был свежим, и она решила, что он получил его во время последнего боя. Ей вспомнилось, как она рыдала в крошечном номере парижского пансиона, когда увидела его имя в списке погибших. Джон тогда всего две недели как вошел в ее жизнь. Она прижимала его к себе, качала, обливаясь слезами, и бормотала что-то о его отце, не только для него, но и для себя, хотя и понимала, что ребенок еще слишком мал, чтобы ее понимать.

Сильный, лихой, отважный капитан Стивен Лайонс сдержал слово и вернулся на фронт, чтобы сражаться с врагами. Воин, который спас множество жизней и не купил звание майора, а заслужил ратными подвигами. Мужчина, который не раздумывая бросился ей на помощь однажды дождливой ночью у госпитального барака.

Их ночь вместе была короткой, важной для нее и ничего не значащей для него. Она провела пальцами по его волосам. Мужчина, которого она знала, не забыл бы. Как она могла так в нем ошибиться?

Действительно ли она хотела получить в мужья человека, который мог так легко ее забыть? Да.

Похоже, она снова заснула на его кровати, хоть и не в такой позе, в какой ему хотелось бы ее видеть. Она сидела на стуле, согнувшись и уронив голову на матрас рядом с его бедром. Одну руку она подложила под щеку, а второй держалась за его запястье, как будто даже во сне хотела постоянно чувствовать его пульс.

По комнате порхали тени, единственная зажженная лампа указывала на то, что все еще была ночь. Дом наполняла та тишина, которая появляется только тогда, когда день уступает права ночи. Как долго он блуждал по лабиринту выздоровления?

Он помнил приступы бреда, помнил удушающее ощущение, как будто его заматывали в саван. Ее голос всегда звучал где-то рядом и успокаивал его взбалмошное сердце. Пальцы ее ласкали и остужали горячую плоть. И иногда, когда ему очень, очень везло, она смотрела на него с правильным выражением. Свет лампы отражался от ее глаз блеском, дразнящим память, и он мысленно цеплялся за эти глаза, словно только они одни удерживали его в этом мире.

Она выхаживала его в госпитале? Мерси об этом не рассказывала, а он не стал спрашивать из страха выяснить, что это как раз то, чего он не должен был забывать. Когда он в последний раз очнулся в госпитале, ее там не было, но, судя по тому, что некоторые шрамы были еще свежими, розовыми, а другие давно загрубели, ранен он был далеко не в первый раз. Перед отъездом в Англию ему не пришло в голову расспросить об этом кого-нибудь. Тогда у него было единственное желание: сбежать как можно скорее от преследовавшей его неизвестности и из ужасного места, в котором он оказался.

Его врач не сомневался, что ответы на свои вопросы он получит со временем, после полноценного отдыха, как будто разум можно излечить точно так же, как тело. «Это обычная травма», — говорил врач, только словам его не хватало уверенности, они были больше похожи на вопрос, чем на ответ.