В качестве мастера необычных методов Бурбулис убедил президента обратиться к молодому, изысканному, круглолицему экономисту Егору Гайдару, принадлежавшему к поколению советского беби-бума (35-летний Гайдар был всего на год старше первой дочери Ельцина, Елены). Происходивший из весьма обеспеченной семьи (его отец был адмиралом, а оба деда — известными писателями), Гайдар имел две ученые степени по экономике, писал для «Правды» и журнала «Коммунист» и возглавлял исследовательский институт. Были у него связи и со Свердловском, в то время уже переименованным в Екатеринбург[829]. В «Архангельском-2» Гайдар и его коллеги составили план либерализации, гораздо более радикальный, чем программа «Пятьсот дней», и рассчитанный на Россию, а не на неделимый Советский Союз[830]. В конце октября Гайдара попросили вернуться в Москву из Нидерландов, где он должен был читать лекции в Университете имени Эразма Роттердамского. Встреча с Ельциным заняла всего двадцать минут. Президент прекрасно понимал «огромный риск, связанный с началом реформ», понимал он «и то, до какой степени самоубийственны пассивность и выжидание», вспоминал Гайдар. «Кажется, [Ельцин] готов взять на себя политическую ответственность за неизбежно тяжелые реформы, хотя знает, что популярности это ему не прибавит»[831]. Гайдар согласился работать в меру сил, хотя и ему, и его коллегам, присутствовавшим в «Архангельском-2», «происходящее казалось чем-то нереальным»[832].
28 октября Ельцин обнародовал свою позицию перед Съездом народных депутатов РСФСР и населением России. «Период движения малыми шагами завершен, — сказал он. — Нужен крупный реформистский прорыв… Главное, что не на словах, а на деле мы начнем наконец вылезать из трясины, которая засасывает нас все глубже»[833]. 1 ноября съезд предоставил Ельцину для проведения реформ чрезвычайные полномочия сроком на 12 месяцев. Он получил право издавать указы, противоречащие существующим законам, реорганизовывать Совет министров, не советуясь с парламентом, и назначать глав областных администраций. Новый председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов присмотрел за тем, чтобы это предложение было принято в парламенте. Состав реформаторского правительства был обнародован 6 ноября, в тот же самый день, когда Ельцин окончательно распустил КПСС. По совету Бурбулиса Ельцин совершил конституционное кувырканье, назначив премьер-министром себя самого, после чего отпала необходимость в другой кандидатуре, утверждаемой парламентом. Бурбулис стал первым вице-премьером, а Гайдар — министром финансов и вице-премьером по экономическому блоку[834]. К удивлению Бурбулиса и Гайдара, Ельцин позволил им самим выдвинуть кандидатов на наиболее важные министерские посты. Большинству министров было слегка за 30, и они были моложе Ельцина, Гавриила Попова и реформаторов из Межрегиональной депутатской группы на целых 25 лет. «Чтобы справиться с этим, нужны были свежие люди. Я специально отбирал тех, у кого минимум советского багажа. У кого мозги были не зашорены, не идеологизированы. Кто не накопил бюрократических приемов»[835]. Они с честью прошли экзамен, который Ельцин устраивал в Московском горкоме в середине 1980-х годов — на готовность проводить на работе бесконечно много времени. Той осенью и зимой Гайдар заканчивал работу в три-четыре часа утра; его энтузиасты-сотрудники дремали на диванах или стелили одеяла прямо на полу.
Напряжение усиливалось и из-за политических потрясений. Одно из них было связано с решением Ельцина ввести военное положение в северокавказской республике Чечня, избравшей своим президентом генерала военно-воздушных сил Джохара Дудаева и тут же безоговорочно провозгласившей свою независимость. Демонстрация силы, на которую Ельцин пошел по совету вице-президента Руцкого, усугубила ситуацию. Горбачев, все еще командовавший Советской армией, выступил против. 11 ноября российский Верховный Совет проголосовал за то, чтобы не признавать указ Ельцина, что лишало его законной силы. Председатель совета Хасбулатов, чеченец по национальности, объединился с антиельцинскими силами.
В течение одной недели Ельцин был недосягаем для своих сотрудников и членов правительства. Горбачев, от которого едва ли можно было ожидать симпатий к президенту, пребывал в уверенности, что во время телефонного разговора о Чечне 10 ноября тот был пьян. Помощники Ельцина не берутся утверждать, что дело было в алкоголе, но отсутствие руководителя их беспокоило. Так или иначе, его реакцией на нервное напряжение, связанное с исполнением президентских обязанностей в сложный период, было поведение, не вполне уместное в сложившейся ситуации[836].
Октябрьский пакет реформ проходил под эгидой «шокотерапии», но включал в себя спектр мер более широкий, чем тот, что изначально подразумевался под этим термином в Латинской Америке и посткоммунистической Восточной Европе, в частности отмену контроля над ценами, направленную на то, чтобы остановить спираль инфляции и способствовать экономическому росту[837]. Ельцин, как он без лишних сантиментов написал в книге «Президентский марафон», планировал решить две основные задачи, которые привели бы к революции в экономике, а заодно и в обществе: «Отпустить цены, то есть ввести реальный рынок, насильно, жестко, как приказали сажать картошку при Петре I. И второе — создать частную собственность… создавать класс собственников»[838]. Петр был светочем для Ельцина еще со школьных времен. Ельцин был зачарован образом царя — просвещенного реформатора, и вот ему выпала возможность сыграть роль Петра, хоть и в протодемократическом государстве — у его подданных было право голоса, и они могли провалить его на следующих выборах. Ельцин знал о маниакальных склонностях Петра, о чем он сказал в 1993 году журналисту, который заметил, что Петр «лично обезглавливал» своих врагов. Это правда, согласился Ельцин, «но зато сколько он сделал для России, тоже надо иметь в виду»[839].
Хотя при подведении итогов этот период часто представляют как один прыжок (это отражено и в ельцинской «покаянной» речи по случаю его выхода на пенсию), для образа мыслей Ельцина в то время характерны гибкость и реализм. В «Записках президента» он трезво пишет, что поставленная Петром задача перекроить русских в настоящих европейцев была «глобальной целью, которой в течение жизни одного поколения не достигнуть. В каком-то смысле эта цель Петровских реформ не достигнута до сих пор». «Мы стали европейцами, но при этом остались сами собой». За каждым валом реформ в российском прошлом следовали мощная обратная реакция и откат, утверждает Ельцин. Он был исполнен решимости сломать этот шаблон: «Сделать реформу необратимой — такую цель я ставил перед собой». Если бы произошла реструктуризация экономики и «грандиозные политические изменения», процесс стал бы необратимым, а возвращение коммунистов — невозможным. «Тогда вслед за нами обязательно придут другие, которые доделают все до конца, продвинут страну к процветанию»[840].
Ельцин хотел, чтобы выбранный путь выдержал первый этап перемен и пережил его самого, а тратить время на то, чтобы получить одобрение своих планов со стороны населения или хотя бы уведомить людей о том, что их ждет, он не собирался. Его критики сразу заметили это. Ельцин, сказал в 1992 году Юрий Буртин, обращался с народом, «как с маленьким ребенком, который не понимает собственных интересов и которого нельзя допускать к важным государственным делам»[841]. Сомневаюсь, чтобы Ельцин был склонен к такому высокомерию. Сам Буртин пишет, что самонадеянность по отношению к народу в мозгах Ельцина и его окружения соседствовала со страхом, желанием угодить и обращением «к предрассудкам и далеко не лучшим чувствам малосознательных слоев населения»[842]. Само общество после стольких лет жизни при коммунизме оказалось недостаточно организованным, чтобы отстоять или продвинуть общие интересы своих членов, особенно в такой момент, когда разбитые родовые идолы валялись на полу храмов. Историк Юрий Афанасьев, бывший сопредседатель МДГ, в статье, опубликованной в том же томе, что и статья Буртина, говорил о том, насколько неразвито в России гражданское общество, и что политические партии, которые теперь вполне могли быть сформированы на законных основаниях, остаются чисто иллюзорными начинаниями: «Отсутствие крупных общественных групп, отчетливо сознающих собственные групповые интересы, позволяет администрации Б. Ельцина откровенно игнорировать нынешнюю слабенькую „многопартийность“»[843]. Большинство граждан ждали действий от своего лидера и надеялись на лучшее.
