И тут же его принялись гонять все 23 „борзые“. Ни члены бюро, ни члены МГК, ни председатель горисполкома Сайкин, ни секретари МГК не поддержали Ельцина, что его глубоко задело. Умеренно выступали лишь немногие. Секретарь МГК Алла Низовцева сказала, что она часто встречалась с первым секретарем и ни разу не слышала от него ничего, что расходилось бы с линией партии. Но он сошел с пути истинного, и они не заметили, как это случилось: „Мы действительно обольщались, мы… переоценивали и его опыт, и его знания“[545]. Один храбрый человек, Алексей Елисеев, бывший космонавт и ректор Московского высшего технического училища имени Н. Э. Баумана, обвинил членов комитета в том, что они выступили против Ельцина только тогда, когда это оказалось политически выгодным, и не признали собственной ответственности за его ошибки. Почти все прочие ораторы во всех грехах винили исключительно Ельцина.

Не остались в долгу и чиновники, которых Ельцин с декабря 1985 года уволил или понизил. „Вы все разбили в пух и прах, — заявил профессор экономики, бывший первый секретарь райкома Владимир Протопопов, — а когда дело дошло до созидания, тут-то вы, Борис Николаевич, и споткнулись“. Юрий Прокофьев, партийный функционер, изгнанный Ельциным в городской совет, напомнил ему о его выступлении на XXVII съезде КПСС в 1986 году, когда тот сказал, что ему недоставало смелости и политического опыта, чтобы высказаться раньше. „Что касается смелости — она у вас есть, а политической зрелости не было и сейчас нет. Единственное, чем можно это объяснить, — так это вашим характером“. А. Н. Николаев из Бауманского района заявил, что Ельцин совершил „партийное преступление“ и „кощунство“, что в его поведении проявился „тот самый начальственный синдром, против которого он выступал на съезде партии [в 1986 году]“. В качестве примера проявлений этого синдрома А. И. Земсков из Ворошиловского района привел невнимательность Ельцина к правилам этикета, которые всегда строго соблюдал Виктор Васильевич Гришин: „Это безобразие, когда… ни один первый секретарь райкома не мог напрямую позвонить секретарю горкома. В течение двух лет мы должны были помощнику докладывать, зачем первый секретарь райкома хочет обратиться к первому секретарю горкома“. Другие ораторы прибегли к насмешливым сравнениям: опять с Наполеоном („элементы бонапартизма“); с генералом, гарцующим верхом на коне („на коне перед обывателем“); с Юлием Цезарем („пришел, увидел, победил“ — это не для нас лозунг»); и даже с Христом (антикоммунисты «пытаются сделать из Бориса Николаевича Иисуса Христа, который за свою страшно революционную приверженность к социальному обновлению и демократии пострадал»). Позже некоторые из выступавших просили у Ельцина прощения[546], но в тот вечер в зале царило злорадство.

К микрофону подошел Ельцин. Горбачев поддерживал его под локоть. Когда он заговорил, первые три ряда засвистели, затопали и закричали «Долой!». Горбачев жестами призвал их успокоиться и сказал: «Хватит, прекратите!»[547] Ельцин снова каялся в еще более униженной форме, чем на Пленуме ЦК и заседании Политбюро, — каялся перед партией, перед товарищами по Московской партийной организации и «перед Михаилом Сергеевичем Горбачевым, авторитет которого так высок в нашей организации, в нашей стране и во всем мире». «Амбиции, о чем сегодня говорили», были песней сирен. «Я пытался бороться с ними, но, к сожалению, безуспешно». Ельцин сказал, что, если подобное повторится в будущем, его следует исключить из партии.

После того как собравшиеся разошлись, Ельцин, обессилев, уронил голову на стол президиума[548]. Когда он вернулся в больницу, Наина Иосифовна назвала охранников фашистами, что было самым худшим оскорблением для советских людей ее поколения, и велела им передать Горбачеву, чей приказ они исполняли, что он преступник[549].

Согласно резолюции горкома, его первым секретарем вместо Ельцина был избран Лев Зайков, секретарь ЦК по военно-промышленному комплексу (эту должность в 1970-х годах занимал Яков Рябов), догматик и консерватор. Зайков, бывший председатель Ленинградского горисполкома, стал секретарем в июле 1985 года, одновременно с Ельциным, а в Политбюро вошел в феврале 1986 года. 13 ноября главной темой «Правды» стал сокращенный отчет о заседании 11 ноября. 18 февраля 1988 года, ровно через два года после того, как ЦК избрал Ельцина кандидатом в члены Политбюро, это назначение было отменено. Зайков хвастался Михаилу Полторанину, что «эпоха Ельцина закончилась»[550].

В начале декабря 1987 года Ельцин был переведен из ЦКБ в санаторий Совета министров СССР в Барвихе, западнее Москвы. Там, среди лесов, в спокойной атмосфере, он пробыл до февраля 1988 года. Из Свердловска приехала его мать; друзья по УПИ присылали цветы, открытки с пожеланиями выздоровления, по очереди проведывали его каждую неделю. Свое состояние Ельцин рисует в «Исповеди на заданную тему» как смесь навязчивого самоанализа и безразличия к течению времени:

«Исповедь» обрела форму книги осенью 1989 года, когда Ельцин рассчитывал на политический эффект, поэтому ей свойственна определенная самомифологизация, что чувствуется и в приведенной цитате. Однако, судя по тому, что я слышал от членов семьи, страдания Ельцина были неподдельными. Его переживание своей отделенности от реальности было своего рода «мораторием», как это называют некоторые психоаналитики, имея в виду свободное время для очищения и смены ориентиров, которое во многих культурах специально предоставляется молодежи[552]. Это было необходимо для его личностного и политического восстановления.

Пока Борис Ельцин изгонял своих личных демонов, последствия его гамбита в ЦК распространялись в общественной жизни как круги по воде. То, что высокое должностное лицо неожиданно попало в немилость, не удивило людей, знавших историю своей страны. Но на фоне реформирования коммунизма это Икарово падение приобрело иное значение. В политике переходного периода потерпевший неудачу в краткосрочной перспективе получил то, что теоретик игр назвал бы «преимуществом первого хода». Пока Советский Союз входил в неведомые воды демократизации, Ельцин обеспечил себе стратегически выгодное положение, которое перевесило все кары, обрушившиеся на его голову[553].

Русский, умеющий читать между строк, просматривая «Правду» от 13 ноября 1987 года, мог сделать следующие выводы о политической ситуации:

Препятствия на пути реформ. Перемены в коммунистическом строе тормозятся недоучками из номенклатуры. Перемены на деле, а не на словах идут черепашьим шагом.