Терпение народа на пределе. У рядовых граждан появились новые надежды, а их терпение иссякает. Они выступают за изменение курса.
Горбачев на распутье. Зачинатель перестройки оказался поборником постепенных действий, он знает о помехах на пути реформ, но жульничает, не желает устранять их.
Радикальная альтернатива. Бунтарь Ельцин выступил за ускорение реформ, тем самым подставив себя под удар со стороны правящих кругов.
Не просто слова. Ратовавший за перемены оказался не просто болтуном, а человеком дела. У него реальный опыт. Он изнутри знает, как работает властный механизм — и в регионах, и в Кремле. Отказ от высокого поста продемонстрировал его готовность поступиться личными интересами ради общего блага.
Есть что скрывать. Власти преследовали Ельцина за то, что тот нажал на болевые точки режима. Они пытались заставить его замолчать, не стали публиковать полный отчет о произошедшем.
Некоторые из этих утверждений Михаилу Горбачеву, сиюминутному победителю, опровергнуть было относительно легко; с другими дело обстояло сложнее. Когда столичные студенты стали подавать петиции в защиту Ельцина и устраивать уличные демонстрации, за ними следили сотрудники правоохранительных органов. 14 ноября в центре Свердловска состоялся митинг, в котором участвовало несколько сот человек; 15 ноября друг Ельцина и первый секретарь обкома Юрий Петров принял делегацию, вручившую ему письмо протеста, адресованное Политбюро. Опасаясь митингов «под предлогом подготовки к новогодним праздникам», обком в декабре приказал оцепить площадь 1905 года[554].
Цензура следила за тем, чтобы информация об этих событиях не просачивалась в печать, и кремлевская пропаганда распространяла приукрашенное описание ситуации. Но слухи о петициях и демонстрациях, а также о том, что Ельцин сказал перед ЦК, разносились по московскому политическому подполью и в западной прессе, как лесной пожар. Один из наиболее далеких от реальности вариантов речи Ельцина был подготовлен главным редактором «Московской правды» Михаилом Полтораниным. Его собирались снять с работы, но прежде, чем это случилось, Секретариат ЦК призвал его выступить перед 700 журналистами местных газет, собравшимися в Академии общественных наук при ЦК КПСС в Москве. Газетчики хотели знать, что именно сказал Ельцин на пленуме, присутствовать на котором Полторанин по своему рангу не мог. В ночь перед выступлением Полторанин напечатал у себя дома апокрифическую речь — такую, какую сам хотел бы услышать от Ельцина. Зная о нелюбви народа к Раисе Горбачевой, он вложил в уста Бориса Николаевича слова о том, как она звонила ему с категоричными указаниями, касающимися партийных дел. Полторанин размножил свой труд в нескольких сотнях экземпляров и на следующий день беспрепятственно раздал его среди участников встречи[555].
Горбачеву следовало бы опубликовать стенограмму пленума. Его более просвещенные советники считали, что атмосфера подтасовки и тайны лишь усилит слухи. Честный рассказ о бессвязном выступлении Ельцина представит его в нелестном свете, говорили они, а обструкция, напротив, создает ему ореол «мученика за справедливость»[556]. Текст секретного доклада Хрущева, в отредактированной форме распространенный среди членов партии в 1956 году, полностью был издан в СССР лишь в 1989 году. Горбачев двигался быстрее, но все же недостаточно быстро. Стенограмма октябрьского пленума появилась в печати только в марте 1989 года.
В период горбачевской либерализации советской системы применить против Ельцина драконовские меры не представлялось возможным. Об уголовном преследовании не могло быть и речи. Ельцин как член Верховного Совета СССР пользовался парламентским иммунитетом. Сталинские ОГПУ и НКВД перед этим не остановились бы, но арест депутата в 1987 году был возможен только после того, как Верховный Совет проголосовал бы за отмену его неприкосновенности, а такое событие вызвало бы бурю и в стране, и за рубежом[557]. Гласность также не была панацеей. Неприукрашенная правда лишний раз подтвердила бы, что внутренние враги реформ существуют, что Горбачев занимает центристскую позицию, а Ельцин слишком резко двинулся вперед, за что и пострадал. Обнародование всех подробностей показало бы, что Ельцин поставил свой диагноз перестройке на основе реальных фактов и что советская экономика и общество действительно загнивают. Производство нефти в СССР в 1985 году пошло на спад, приток экспортных нефтедолларов внезапно ослабел (в основном из-за падения мировых цен на нефть), финансовое положение правительства было хуже, чем когда-либо с 1940-х годов[558]. В данной обстановке отставка Ельцина и даже последовавшее за ней покаяние, которое, как считали многие, произошло под давлением, превращали его в магнит, притягивающий общественное недовольство. «Гонимый „бунтарь“, — пишет один бывший советский публицист, — по русской традиции завоевывает симпатии и благосклонность масс»[559].
Бунтовщики-казаки Стенька Разин и Емельян Пугачев в XVII–XVIII веках заплатили за непокорность головами[560]. Мятежник ХХ века голову сохранил. Что мог сделать с Ельциным Горбачев — теперь, когда топор палача и ГУЛАГ остались в прошлом?
Если бы можно было полагаться на исторический опыт, Горбачеву не о чем было бы беспокоиться. С 1920-х годов политическим неудачникам и проигравшим во фракционной борьбе никогда не удавалось восстановить свои позиции. После смерти Сталина насилие перестало применяться в политической жизни, но у генсеков по-прежнему оставалось множество способов устранить соперника. Горбачев дал понять Ельцину, что тот отстранен от участия в политике на высшем уровне. В зависимости от того, чьи мемуары вы читаете, вы можете встретить разные формулировки этого запрета. Ельцин пишет, что запрет был полным: «До политики я тебя больше не допущу». Горбачев же в «Жизни и реформах» выражает это другой формулой: сказал Ельцину, что «сейчас вернуть тебя в сферу большой политики нельзя», то есть оставил дверь приоткрытой[561].
Горбачев мог бы поступить гораздо жестче, например, отправить Ельцина на пенсию — в ноябре 1987 года в напряженных разговорах бывших соратников эта возможность обсуждалась. Но Горбачева такой вариант не устраивал. Он не без шутливости заметил Ельцину, что против его ухода на пенсию, поскольку они ровесники, и кто-то может подумать, что на пенсию пора и ему самому[562]. Ельцин все еще оставался членом ЦК партии. По уставу, исключить его против его воли мог только съезд, но Горбачев вполне мог заставить Ельцина уйти как бы по собственному желанию. Он поступил так с 98 престарелыми членами ЦК в апреле 1989 года, но не с Ельциным. Был еще один классический выход — назначить Ельцина послом в далекую страну. В 1957 году Никита Хрущев именно так и поступил с Вячеславом Молотовым, который при Сталине был бессменным членом Политбюро и премьер-министром СССР. Молотова сослали советским послом в Монголию[563]. Однако Ельцин, как он впоследствии сказал мне в интервью, был уверен, что Горбачев предпочтет оставить его в Москве, на глазах: «Вольнодумца все-таки надо держать рядышком, чтобы постоянно за ним следить. А посол — что он там делает? Неизвестно»[564].
Откуда же такая мягкость? В мемуарах Горбачев с гордостью пишет о своем рыцарстве («Не в моем характере расправляться с людьми») и чувстве коллективизма («убеждение, что все у нас должно строиться на товариществе»)[565]. Доброту Генерального секретаря не следует преувеличивать. Ельцин правильно указывает на сыгравшие свою роль политические соображения — Горбачев хотел сохранить его в качестве уравновешивающей силы, которую можно было бы применять против давления консерваторов и нерешительных: «Мне кажется, если бы у Горбачева не было Ельцина, ему пришлось бы его выдумать»[566]. Желание Горбачева использовать Ельцина как противовес вполне согласовывалось с опытом прошлых лет, внушавшим ему уверенность, что человек, находящийся в подобном положении, просто не может представлять собой угрозы. Кроме того, определенную роль сыграл и личностный фактор — безграничная самонадеянность Горбачева. Георгий Шахназаров, его главный помощник по политическим делам, не раз предлагал выслать Ельцина из страны, назначив его послом и тем самым отстранив бунтаря от предстоящих в СССР выборов. Горбачев не согласился. «Он считал, что Ельцин, ну он же полуграмотный человек, он же ничего не понимает, он пьяница», — вспоминает Шахназаров. Горбачев явно недооценивал Ельцина и, по словам мудрого Шахназарова, отказывался понимать, что личность Ельцина, растравлявшая его душу зависть и неудовлетворенная потребность народа в переменах могут смешаться во «взрывную силу»[567].
